Горький вкус любви - Страница 10

6

На следующее утро я встал в пять часов и отправился на автомойку. Мне предстояло отработать последний день перед двухнедельным отпуском.

Автомойка находилась на тихой улочке недалеко от Аль-Нузлы в районе, населенном выходцами из Чада. В соседнем доме чадец-мусульманин устроил школу, где обучал детей французскому и английскому языкам.

В основном клиентами мойки были богатые саудовцы, которые жили в роскошных домах на Аль-Нузле. Их машины пригоняли на мойку шоферы.

Летом, однако, почти все богачи разъезжались на отдых, обычно в Европу, и работы у нас становилось меньше. Поэтому хозяин — пятидесятилетний чадец — разрешал мне брать отпуск. Каждый год он отпускал меня на две недели, а для иностранца вроде меня это был неслыханно долгий отпуск. Так что можно сказать, что мне повезло, хотя в течение года хозяин заставлял меня работать с раннего утра и до позднего вечера. Даже когда клиентов не было, я не мог уйти домой пораньше: вдруг кому-то понадобится срочно поехать на важную встречу в неурочное время.

Когда день начал клониться к вечеру, хозяин сообщил мне, что, помыв «роллс-ройс» и два «мерседеса», я могу идти. Мой летний отпуск начался.

Настало время, когда я смогу долгими часами сидеть на берегу, в укрытии из валунов, лелея свое одиночество и согреваясь воспоминаниями.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЛЕТНЕЕ ОДИНОЧЕСТВО

В июле, когда все разъехались на отдых, в Джидде установилась непривычная тишина. Район Аль-Нузла обезлюдел, даже прохладными вечерами на улице никого не встретишь. Дороги, по которым неделю назад было не проехать, вдруг стали свободными.

Почти все, кого я знал, покинули Джидду. Мои приятели Фейсал и Зиб Аль-Ард сражались в Афганистане. Джасим был в Париже, покупал подарки и искал новые идеи для интерьера своего кафе. Яхья ходил по горам и, несомненно, не упускал случая заняться любовью где-нибудь на горном склоне. Не осталось никого, только я. О том, чтобы навестить дядю или брата, я уже не думал, — что толку, ведь они не хотят меня видеть. Кроме того, они не станут разговаривать ни с кем, кто имеет отношение к заведению Джасима. Мой дядя не знал, чем я там занимался, но он из тех людей, кто принимает на веру худшее из возможного. Этому его научила религия.

В нашем районе на отдых не уезжало только четыре категории людей: те, у кого нет денег, те, кому не к кому ехать, те, кто считает отдых запретным и вульгарным времяпровождением, и те, кому нравится опустевший город. Пока я работал у Джасима, у меня скопилась небольшая сумма денег, и я мог позволить себе поездку, но единственным местом, куда бы я хотел поехать, была моя родина, где живут мама и Семира. Только ехать туда нельзя, там идет бесконечная война.

Для счастья мне не нужна была компания, я умел находить отраду в своих горько-сладких воспоминаниях. Однако раскаленные и немые улицы Джидды в сезон отпусков были невыносимы.

Дни тянулись дольше, чем обычно, время едва ползло. Заняться мне было нечем, и поэтому писать в дневнике тоже было не о чем. Каждая минута, которую я был вынужден провести в Джидде, толкала меня всё ближе к краю обрыва, нависающего над морем одиночества.

Во вторник днем, на четвертый день отпуска, я решил отдохнуть от чтения и выйти на улицу, посидеть в тени моего дерева.

Я шагнул в белесый полуденный зной. Посмотрел направо, налево, но улица была пустынна. Ни единой души. Ногой я расчистил от песка асфальт и сел. Мне хотелось устроить себе длительный отдых. В это время дня ветер обычно стихает и наступает удивительный покой. Было так тихо, что, казалось, можно было услышать шорох перекати-поля, как в старых вестернах. Не было даже ни одного шерифа или агента религиозной полиции, чтобы остановить его.

Я прилег, откинувшись на спину. Из-за угла быстрым шагом вышла женщина, с ног до головы закутанная в черную ткань. Я недоумевал, куда она так торопится в такую жару, когда трудно даже пошевелиться. Я вытянулся на прохладном тротуаре, лицом к улице.

Звук легких быстрых шагов приближался. Я поднял голову. Женщина шла в мою сторону, поэтому я привстал.

Она тем временем остановилась, посмотрела по сторонам. Подойдя почти вплотную, женщина бросила мне на колени сложенный листок бумаги и метнулась прочь.

Я быстро развернул листок. Это была записка, адресованная мне. Я прочитал ее, и эти несколько слов навсегда отпечатались в моей памяти.

Это шутка? Чья? Я затряс головой в недоумении, но спохватился, быстро оглядел улицу: не видел ли кто произошедшее? Потом я сложил записку так, чтобы она превратилась в крохотный квадратик, и засунул глубоко в карман.

Улица снова была пустынна. Я закурил и пытался вести себя как ни в чем не бывало, однако от догадок и вопросов у меня кружилась голова. Что за сумасшедший поступок?! Разве эта женщина не знает, что за каждым нашим шагом наблюдает религиозная полиция? И как она решилась довериться мне? А что, если я придерживаюсь традиционных взглядов? Вдруг я консервативен? В таком случае своим поступком она бы вызвала во мне отвращение. Я мог бы проследить за ней и рассказать обо всем главе ее семьи. Страшно подумать, что сделали бы с ней мужчины, которых заботит только их собственная честь. О Аллах, думал я, должно быть, она безумна — разве можно так рисковать?

Несмотря на все эти мысли, меня неизмеримо возбуждал тот факт, что я сижу тут, на улице, с запиской от девушки в кармане. И в какой-то момент, всё еще сидя на тротуаре, я всерьез задумался над ее предложением.

«А почему бы и нет? Лето будет длинным и скучным», — нашептывал дьявол внутри меня. Я поднялся и пошел домой, на ходу перечитывая записку.

«Мой милый, я пишу тебе тайно. Никто не знает об этом, кроме меня и Аллаха. Мне нужно было сказать тебе, что ты мне нравишься и что я хотела бы снова написать тебе. Буду ждать тебя под деревом завтра в это же время».

Я закрыл глаза и попытался вспомнить, как она выглядела. Скрытая под черной паранджой, в черных перчатках и черной обуви она была похожа на любую другую женщину, виденную мной на улицах города. Но под паранджой могло скрываться всё что угодно.

Она может оказаться принцессой королевской крови или дочерью одной из богатых саудовских семей, живущих чуть дальше по Аль-Нузле. Но если она богатая наследница или принцесса, то почему не уехала, как все остальные? А может, она замужем за человеком, который отправился в отпуск со своими друзьями-мужчинами, а ее оставил дома с детьми? Девушка она, женщина или вдова? Живет ли она где-то рядом, по соседству? Может, это сестра одного из моих знакомых? Но они никогда не рассказывают о своих родственницах.

Я вспомнил, что говорил Омар в кафе Джасима о девушках, которые бросают под ноги парням записки. Возможно, она уже писала подобные записки другим юношам. Кто знает, вдруг она уже разбила множество сердец и теперь ищет новую жертву?

Если я отвечу на ее просьбу и позволю отношениям продолжаться, то один неосторожный шаг — и меня арестует религиозная полиция. Дело может закончиться Площадью Наказаний, ведь за прелюбодеяние грозит порка, а иногда и смертная казнь. Как смеет эта женщина подвергать меня такой опасности? Жизнь в Джидде трудна и без того, чтобы тебя кто-то дразнил от нечего делать. Кому нужен этот ужас, завернутый в листок бумаги? Я бросил записку в урну и вернулся к себе в квартиру.

В то лето, оставшись практически в одиночестве, всё свое время я проводил, читая книги и перечитывая дневник и письма к матери. От чтения меня порой отвлекали мысли и воспоминания о прошлом, особенно о том времени, когда я, пятнадцатилетний мальчик, вынужден был работать в кафе Джасима и утолять сексуальный голод мужчин. Мне не нужен был дневник, чтобы вспомнить о тех годах. Память осталась со мной навсегда, в моем теле.