Горький дым (СИ) - Страница 5

— Ворота, откройте ей ворота, — скомандовала Иванна.

Иванна подтолкнула Максима к дверям, и он послушно пошел открывать ворота — и не только потому, что этого требовала Иванна, блондинка из «фольксвагена» сразу понравилась ему — высокая, тоненькая и красивая, в зеленом платье, и рука, которой она нетерпеливо нажимала на звонок, была также длинной и тонкой.

Увидев Максима на крыльце, Стефания уставилась на него заинтересованно. Смотрела, как направляется к воротам, как открывает их. Молча повернулась к машине, подогнала вплотную к дверям гаража, вышла и подождала, пока Максим закроет ворота. Сама подошла к нему, подала руку и посмотрела в глаза.

— Стефания Луцкая, — представилась. — А вы Рутковский? Лучше, чем я представляла себе.

Максим пожал плечами.

Он никак не мог определить, какого цвета у нее глаза, сначала показались зеленоватыми, но, вероятно, это цвет платья отразился в них — обожгла глубокой голубизной. Синие глаза, белокурые длинные волосы до плеч, он думал — крашеные, оказалось — совсем натуральная блондинка, вся какая-то словно удлиненная, немного резковатая в движениях и слишком энергичная — вон как уверенно поднимается по ступенькам, совсем по-мужски.

Вдруг Стефания обернулась, перехватила взгляд Максима, вероятно, прочитала в нем что-то приятное для себя, улыбнулась чуть заметно, лишь уголками губ, улыбнулась впервые, и Рутковский еще раз убедился, что улыбка красит каждого, тем более такую девушку.

Гости начали съезжаться сразу. Немцев среди них, как успел заметить Рутковский, не было.

Супруги Сеньковы — приблизительно ровесники Сенишиных и, судя по всему, их приятели, потом седой дед лет семидесяти с маленькой и худенькой бабусей. Юрий почему-то не назвал их фамилию, представив только как пана Андрея и пани Юлию, давних друзей отца. Еще какая-то пара среднего возраста, которая сразу же занялась бутылками и бутербродами.

Пан Андрей увлек Максима в угол и, поблескивая выцветшими от старости глазами, начал расспрашивать о Львове. Оказывается, он учился во львовской гимназии, а сам родом из Бучача, на Тернопольщине. Хорошая была гимназия, в начале улицы Зеленой — говорят, позакрывали гимназии, учат всех в средних школах, всех без исключения, а разве это правильно? Когда-то в гимназию не пускали голытьбу, и он, пан Андрей, глубоко уверен, что образование должны получать избранные. Для чего учить детей бедняков, пускай работают — достаточно, чтобы умели немного считать и расписываться, элементарное начальное образование, и никто не смеет возражать.

Характер пана Андрея хорошо знали в доме Сенишиных — фактически его совсем не интересовал Львов, просто нашел свежего человека, которому мог поведать сокровеннейшие и, конечно, значительные мысли.

Пан Андрей размахивал руками и брызгал слюной, он напоминал старого облезлого кота, и на самом деле, глаза у него были круглые, зеленые и прозрачные, совсем кошачьи, и усы были кошачьи, казалось, сейчас выгнет спину и зашипит сердито, как кот на собачку, которая осмелилась нарушить его покой. Но когда подошедший Юрий Сенишин решительно перехватил его руку, сразу сник. Улыбнулся угодливо, отступил, извиняясь, и попросил разрешения встретиться еще раз: ему позарез нужно поговорить с человеком, который недавно видел Львов, боже мой, говорят, большевики загадили этот чудесный город: грязь, канализация не работает, людям нечего есть.

— Совсем сошел с ума, — недовольно проворчал Юрий себе под нос, — и принимаем их ради пани Юлии, она нянчила Иванну, а так бы... Жизнь, правда, не удалась, бедствует, бегает где-то курьером, но что поделаешь?

Вдруг Юрий легонько сжал локоть Максима: в дверях гостиной появился человек в темном костюме, худой, нос с горбинкой, лоб высокий, улыбающийся и самоуверенный, держался свободно и непринужденно, очевидно, привык к вниманию окружающих.

— Пан Лодзен, — представил его Максиму Юрий.

Несмотря на то, что Лодзен был высокий и, видно, привык смотреть на людей сверху вниз не только в переносном смысле, ему пришлось поднимать на Рутковского глаза — Максим оказался на полголовы выше. Видимо, это понравилось Лодзену — он хлопнул Рутковского по плечу и сказал грубовато:

— Хорош парень, не ожидал, что увижу такого.

Он говорил по-украински. Для Максима это не было неожиданностью. Игорь Михайлович предупреждал, что Лодзен владеет украинским языком, но полковник говорил совсем без акцента, собственно, так, как разговаривают на западе Украины.

— Очень приятно услышать это именно от вас, — Максим решил не играть с Лодзеном в прятки, — Юрий сказал, что вы будете решать мою судьбу.

— Не совсем так, но в принципе информация правильная.

— Тогда мне еще больше хочется понравиться вам.

— Первое впечатление положительное, — растянул Лодзен губы в улыбке, но морщинка над переносицей не разгладилась, и глаза совсем не улыбались. — Выпьем? Я — виски, а вы?

— Попробую так же.

— Вот-вот, — похвалил Лодзен, — от водки придется отвыкать. Не везде бывает, и дороговато.

Он налил по полбокала, бросил лед себе и Максиму и потянул его к дивану в углу гостиной. Отпил виски, спросил:

— Итак, хотите к нам?

— Собственно, меня ориентировал на это Юрий. Однако, если существуют какие-то сложности, надеюсь...

— Интересно, на что же вы надеетесь?

— Я знаю английский, немного немецкий. И у меня вышла книжка...

— Читал... — Лодзен скептически стиснул губы. — Думаете, что сможете издаваться?

— Неужели в Германии нет почитателей литературы?

— На собственные деньги! — поднял палец Лодзен. — Пока у вас нет имени, издаваться можете только на собственные деньги. Если есть деньги.

— Откуда же у меня деньги?..

— Нужно заработать.

— Я не привык бездельничать.

— Это хорошо, бездельников не держим. Но главное: нужны свои люди, и то, что вы родственник Сенишиных, — не последнее дело. Правда, говорят,ваш отец был красным полковником?

Рутковского такой вопрос не застал врасплох.

— В войну командовал дивизией, — подтвердил. — Жаль, я не помню отца: в пятьдесят первом его арестовали, когда мне исполнилось только два года. Так и не пришлось увидеться...

— За что? — Лодзен внимательно посмотрел на Максима. — За что арестовали отца?

— Ложное обвинение... — Максим замолчал: он знал, что на отца донес его подчиненный, подлая душонка, бездарь, которому полковник Рутковский мешал делать карьеру. Некоторое время спустя отца посмертно реабилитировали, но особенно акцентировать на этом не было смысла. — Правда, потом мать получила документы по реабилитации, но кому от этого легче? Отцу? Мне? Разве можно простить?

Лодзен оживился.

— И не прощайте! — Отхлебнул виски, посмотрел на Максима испытующе. Спросил: — Кажется, закончили факультет журналистики?

— Да.

— На что же вы надеялись?

— В каком смысле?

— Вся пресса на Украине под контролем коммунистов, а вы, допустим, их ненавидите...

— Вот вы о чем! Честно говоря, когда поступал в университет, об этом не думал, ну а потом... Знаете, как бывает?.. В газету не пошел, работал в издательстве, редактировал книги, сам писал понемногу. Лирические новеллы, рассказы. Подальше от политики.

— У нас это не пройдет.

— Да, у вас — передний край.

— И требуем активных штыков.

— Не знаю, смогу ли.

— Вот и я не знаю. К слову, из университета вы сразу пошли в издательство?

— Имел назначение в районную газету, но удалось открутиться. Немного был без работы, пока устраивался.

— Как попали в туристическую группу? Ведь всех проверяют!

— Не думаю.

— Вас могли не пустить: сын репрессированного.

— Отца реабилитировали.

— Все равно, таким не верят.

— Видите, поверили... — Рутковский иронически улыбнулся. — На свою голову. Представляю, какая сейчас там паника! В издательстве только и разговоров обо мне. Ругаются, предают анафеме.

— Что такое анафема?

— О-о, самое сильное церковное проклятие.