Горький дым (СИ) - Страница 11
«Основной целью радиостанции является формирование мышления и направление воли народов Советского Союза на необходимость ликвидации коммунистического режима. Ни одна радиостанция, работающая от имени или под видом американской, этого сделать не может. Преимущество «Свободы» в том, что, работая под видом эмигрантской, она имеет возможность говорить от имени соотечественников, критиковать порядки в СССР и призывать население к антисоветским действиям».
«Радио «Свободная Европа» и «Свобода» в мирное время являются единственным средством, с помощью которого удается достичь стратегически важных восточноевропейских стран и воздействовать на них. Сотрудники радиостанций — выходцы из стран Восточной Европы. Они работают под контролем ответственных лиц из числа американцев».
Рутковский знал также, что для руководства РС и РСЕ в 1974 году в конгрессе США был создан Комитет по международному радиовещанию. В октябре 1975 года комитет опубликовал доклад с анализом деятельности радиостанций, где, в частности, сообщалось, что они заостряют свое внимание на сборе информации и анализе положения в Советском Союзе и других социалистических странах, на их «национальных делах». Этим вопросам посвящается до 60 процентов эфирного времени. Такие передачи должны способствовать возникновению «внутреннего диалога», что, наконец, по мнению стратегов психологической войны, означает не что иное, как желание вызвать разлад внутри, который можно сравнить только с победными военными действиями.
И этот доклад был опубликован всего лишь через два месяца после подписания в Хельсинки Заключительного акта, где Соединенные Штаты вместе с другими государствами обязались воздерживаться от какого-либо вмешательства, прямого или косвенного, индивидуального или коллективного, во внутренние или внешние дела, входящие во внутреннюю компетенцию другого государства-участника.
...Стол Рутковского в комнате второй справа. Следующий, в двух метрах от него, занимает Степан Карплюк — длинношеий, вечно улыбающийся и вежливый человек, который первым приветствовал Максима и выразил свое удовлетворение от перспективы сотрудничества.
Карплюк произнес всю свою тираду серьезно. Рутковский поблагодарил и выразил уверенность, что найдет помощь и поддержку в новом для него, но — он не сомневался в этом ни на секунду — дружном коллективе.
Правда, другие сотрудники отдела не проявили особого энтузиазма, наоборот, смотрели с недоверием, но Рутковский решил не замечать их открытой враждебности, держался со всеми приветливо и ровно — через две-три недели эта политика дала свои плоды: некоторые работники начали не только здороваться, но и разговаривать с ним. Не говоря уже о сегодняшнем демарше пана Виктора Сопеляка.
Карплюк уже сидел на своем месте. Увидев, что Рутковский начал разбирать бумаги, выдвинул левый ящик стола, что-то переложил там и задвинул снова. Спросил у Максима:
— Здесь все говорят, что Лодзен протежирует вам. Это правда?
— Мы немного знакомы, — осторожно начал Рутковский. — Я очень благодарен пану Лодзену, он очень помог мне.
— Вот это да! — воскликнул Карплюк восторженно и вытянул длинную шею из воротника рубашки. — Пан Лодзен — уникальный человек, и я хотел бы всю жизнь работать под его руководством.
Он сказал это так льстиво, будто был уверен, что его слушает сам пан Лодзен, и это вдруг навело Максима на одну мысль...
Почему Карплюк, когда работники начинают разговор на служебные темы, выдвигает именно левый ящик письменного стола? Выдвигает и сразу задвигает?.. Рутковский обращал на это внимание несколько раз, но не придавал значения, однако теперь... Слишком уж воодушевленно произнес Карплюк похвалу полковнику Лодзену.
Максим промолчал, ожидая, чем все это обернется. Карплюк тоже немного помолчал, почмокал губами, изображая нерешительность, повернулся вместе со стулом к Рутковскому и сказал:
— Я вот так думаю... Начальство должно быть ровным со всеми. А что же выходит? Мне трудно упрекнуть пана Кочмара, он очень знающий, и навряд ли кто-то ведет дело лучше, чем он, но для чего мелкие придирки? Пан Кочмар не дает вам ступить и шагу без замечаний, разве ж это правильно? Я знаю мнение некоторых работников — мы хотели обратиться к высшему руководству с просьбой призвать пана Романа к порядку, а может быть, и сделать кое-какие перемещения. И если бы вы тоже поставили свою подпись...
Рутковский задумался на несколько секунд. Действительно, Кочмар воспринял его назначение в отдел не совсем доброжелательно. Наверное, на это повлияли какие-то неизвестные Максиму служебные течения, но факт оставался фактом: руководитель отдела где мог, там и ставил Максиму палки в колеса, прочитал целую нотацию за пятиминутное опоздание, делал замечания на каждом шагу.
Однако, если даже удалось бы убрать Кочмара, неизвестно, кто придет вместо него. Кроме того, сильные и слабые стороны характера шефа как на ладони, особенно слабые: любит выпить, имеет любовниц, играет в азартные игры и на бирже, правда, не совсем удачно, и потому вечно в долгах. Когда-то, быть может, этим удастся воспользоваться.
А если предложение Степана Карплюка — провокация? Если нет никаких сотрудников, решивших выступить против Кочмара?
Влипнуть в историю и стать всеобщим посмешищем?
Рутковский ответил с достоинством:
— Я бы очень просил пана Степана не обращаться ко мне с такими предложениями. Работаю первый месяц, еще плохо разбираюсь в ситуации, однако уверен, что лучшего руководителя, чем пан Кочмар, нам не иметь. Глубоко знает свое дело, а маленькие недоразумения между нами вызваны желанием шефа образцово поставить работу отдела.
Максим увидел, как растерялся Карплюк, как застыл с раскрытым ртом — вероятно, не ожидал такого удара. Значит, точно провоцировал, и Рутковский едва не попался на крючок.
— Что же, пан Максим, — наконец пришел в себя Карплюк, — мы живем в свободном мире, и каждый поступает так, как подсказывает ему совесть.
— Именно это я и хотел сказать, — ответил Рутковский.
— Забудем о нашем разговоре.
— С большим удовольствием.
Обеденный перерыв закончился, и в комнату вошел Сопеляк с диктором Иваном Мартинцем. Карплюк вытащил левый ящик, переложил там бумаги, задвинул и занялся папками, лежавшими на столе. Сопеляк приветливо помахал рукой Максиму, а Рутковский, дождавшись, когда Мартинец вышел из комнаты, выскочил за ним в коридор. Знал, что Кочмар поехал в город, поэтому не отчитает его за пятиминутное отсутствие.
— Как себя чувствуешь, Иван? — остановил Мартинца. Ему было известно, что Иван не умеет хранить тайны, обязательно расскажет все, что услышит, первому встречному — на это он и рассчитывал.
— Что мне сделается? — ответил Мартинец. — Ни холодно ни жарко... — махнул рукой, как будто пожаловался, и улыбнулся добродушно. Максиму нравился Мартинец. Иван вообще был белой вороной на РС, хотя путь его не отличался от проторенных путей других антисоветчиков: выехал с туристической группой в ФРГ, остался, попросил политического убежища, мыкался в грязных казармах Цирндорфа, пока один из корреспондентов радио «Свобода» не заметил его и не доложил высшему начальству. И вот — второй год он диктором на РС. Стоит, перекачиваясь с носков на пятки, в замшевой куртке с молнией, ярком модном галстуке, американских джинсах, с массивным золотым перстнем на безымянном пальце правой руки — самоуверенный, немного циничный человек, которому повезло.
Что-то подсказывало Максиму: с Мартинцем можно быть более или менее откровенным, он не очень вредный и сам умышленно не подложит свинью. Максим спросил прямо: