Горизонты. Сборник яркой современной фантастики (СИ) - Страница 12

И еще армейская фуражка защитного цвета, выгоревшая от солнца и державшаяся только на его огромных, будто ошпаренных кипятком красных ушах. Обруч из фуражки был вынут, и тулья превратилась в какой-то высохший капустный лист, грустно свисающий на оттопыренные Шуркины уши.

Но стоял он на рынке не только для того, чтобы продавать свои шишки, их почти и не покупали, ведь стоило лишь пройти за две улицы, и там, на сопке начинались такие заросли кедрача, в которых шишек этих было, хоть завались.

Нет, у Шуры Опейки было кое-что свое, чем мог заниматься лишь он один во всем поселке.

Потому что только у Шуры был дар – он мог угадывать, хотя угадыванием это даже и не назовешь, он просто знал, и все. Никто не мог этого понять, и тем более, объяснить, все просто привыкли к этому, и даже не удивлялись, когда это происходило вновь и вновь, как не удивляются дождю или восходу солнца – это было естественно, и ни в каких объяснениях не нуждалось.

Обычно возле Шуры толклась парочка пацанов, Костян и Пашка, по – прозвищу Крокодил Гена, они и помогали ему в этом деле, не бесплатно, а за свою долю, конечно.

Происходило это обычно так. Углядев бегущего с авоськой в магазин мальчишку, они окликали его и предлагали:

– Слышь, пацанчик! Десь копеек есть?

– Ну, есть…

– А хочешь, чтобы не десять, а двадцать было?

– Ну, хочу!

– Тогда клади свой десюнчик на руку орлом вверх. Если Шура не угадает, какого он года, тогда ты выиграл, и мы тебе платим, а если угадает, то мы десюн твой забираем. Согласен?

И, хотя все знали, чем это кончится, многие почему-то соглашались. Наверное, надеялись на чудо.

Но чуда не происходило, вернее оно было в том, что Шура никогда не ошибался.

Он смотрел на монету всего несколько мгновений, и называл год. Именно тот, в котором монету отчеканили.

Если не оказывалось десятикопеечной монеты, он не брезговал и пятачком, да даже и копейкой. Говорят, Шуру потому так и прозвали – Опейкой.

Иногда и взрослые пытались выиграть у Шуры деньги, они специально меняли серебро на медяки, чтобы угадывать приходилось много и часто, и было легче ошибиться, но уже через несколько минут отходили в сторону, и лица у них были такие же, как у проигравших малолеток – растерянные и недовольные.

Однажды на глазах у Кольки заезжий дядька проиграл целый рубль, он все вытягивал из кармана то копейку, то две, где уж он их насобирал, непонятно, и до самого конца все никак не мог поверить, что Шура не ошибется.

Отдав последнюю копейку, он пошарил по карманам, но ничего не найдя, обвел азартным взглядом галдящий рынок и сбежавшихся на зрелище пацанов, нервно засмеялся и сказал непонятно:

– Ну, елочки пушистые!..

Колька отошел от окна. Часы на стене показывали четверть десятого, тикая по-утреннему неторопливо, как бывает только летом, в самой середине каникул, когда желание с утра до вечера бегать по улице схлынуло, и уже хочется заняться чем-то другим, более интересным, вот только чем – непонятно.

Колька подошел к столу и вслух прочитал записку на тетрадном листе:

«Коля, на кухне омлет и молоко, на обед разогрей борщ. Мама.»

Сходить на бухту, насобирать раков-отшельников под камнями? Пойти во двор пострелять из лука? Или найти у гаражей старый аккумулятор, разбить его и отлить грузило?

Посмотреть бы телевизор, только его у них нет, да и на всю улицу их всего несколько штук. Вот вернется отец из рейса, может, тогда и купит.

Хотя соседский телевизор все равно показывает с шести вечера и только областную программу.

Сначала идут местные новости, потом какие-нибудь документальные фильмы о покорении севера, или про то, как выплавляют сталь, и еще спектакли из городского театра, где актеры так важно и так смешно разговаривают друг с другом, и уж после всего этого всего один-единственный мультик для детей.

В самом конце начинается художественный фильм, но Кольку в это время всегда отправляют спать.

Вот в их клубе мультики показывают целый час, но только по воскресеньям.

Сегодня вторник, значит, надо ждать еще почти всю неделю.

А омлет этот он есть не будет. Надо скормить его дырке в заборе, там их уже много валяется. Неужели мама не понимает, что омлет – это так невкусно?

В коридоре загрохотало, и в комнату ворвался Женька Тачкин, с которым в школе он сидел за одной партой.

– Колька, побежали, там, у магазина очередь, наверное, мороженое привезли!

Женька был маленьким и толстым, в синих шортах с лямками, перекрещенными на груди, за которые его дразнили Карлсоном, но Женьке это даже нравилось.

– Я самый лучший в мире Карлсон! – орал он на всю улицу, тыкал пальцем в воображаемую кнопку на животе и, зажужжав, раскидывал в стороны руки, изображая полет.

Сейчас Женька никого не изображал, он тяжело дышал и нетерпеливо смотрел на Кольку:

– Ну, чего стоишь? Глухой, что ли?

– Мороженое?

– Да, мороженое, погнали быстрей, а то все разберут, пока ты тут соображаешь!

Мороженое в их поселке было редкостью. Совсем недавно на молокозаводе начали делать пломбир, помалу и нерегулярно, двенадцать копеек за пачку в бумажной обертке с бегущими по тундре оленями. Обертка была белая, а тундра и олени синие.

Мороженое шло нарасхват, и разбирали его влет, за час, а то и быстрее.

От дома до магазина десять минут ходьбы, но гораздо интереснее было изо всех сил бежать вниз по склону, когда кажется – еще немного, и ты оттолкнешься от кромки обрыва и взлетишь над сверкающей синевой бухты.

Но до обрыва Колька не добегал, высота была страшенная, даже от мимолетного взгляда вниз сосало под ложечкой.

Возле продмага – трехэтажного жилого дома из почерневшего от времени бруса замерла очередь. Она тревожно гудела, как обычно гудит длинная очередь у поселкового магазина, когда открытие задерживается слишком долго.

– Баб Валь, мороженое привезли, не знаете? – спросил Колька.

– Ишь, ты, мороженое ему! Огурцы маринованные будут давать, болгарские, а он – мороженое. Очередь на час, не меньше. Не достоитесь ведь, шли бы отсюда, не путались под ногами.

– Достоимся! – сказал Женька, – подумаешь, час. Я за черешневым компотом еще дольше стоял, зато три ящика дали, маме, сестренке и мне.

Колька и Женька сидели на лавочке за углом магазина, напротив входа в клуб.

– Ну, как мороженое? – спросил Женька, облизывая край обертки.

– Нормальное. Но эскимо лучше. Я на ВДНХ когда был…

– Знаю, знаю, – перебил Женька. – Ты его там килограмм целый съел, и у тебя заболело горло.

– Что, думаешь, вру? – обиженно спросил Колька.

– Может, и врешь. Стала бы тебе мать целый килограмм покупать.

– Да ты у нее сам спроси, если мне не веришь! Ну, может не килограмм, а полкило точно.

– Полкило! Полкило, это другое дело. Говорят, когда гланды вырезают, тоже полкило мороженого дают.

– Фигня, – убежденно ответил Колька. – Зинке вырезали недавно, ну, Каблуковой, которая в город переехала… Ничего ей не давали, в горло шприцом укололи, и все.

– Да не у нас дают, а в Москве.