Горение. Книга 2 - Страница 82

– Щажу самолюбие.

– Завтра поборемся?

– Сегодня.

Гучков посмотрел на большие английские часы с вестминстерским боем, что стояли за камином: половина одиннадцатого.

– Да я в шлафроке уж, Петр Аркадьевич.

– Ну и прекрасно. Скидывайте его, одевайтесь, и давайте-ка встретимся на острове.

Ответа ждать не стал – положил трубку.

Гучков переоделся, потом рассмеялся, подумав, что мистера Чарльза нет наверняка, поздно; вызвал аппарат Столыпина, но секретарь, дежуривший у него на Аптекарском, ответил, что его превосходительство только что отправились на занятие гимнастикой.

… Гучков остановил авто возле зала, который содержал мистер Чарльз, выругался сквозь зубы: ни одно окно не освещено, пусто, тишь.

– Не сердитесь, – донесся из темноты голос Столыпина, – спасибо, что приехали.

Он шагнул на дорогу в свет фар; тело будто перерезано пополам, лицо мучнисто-белое, только глаза сияют, большие глаза, совсем не щелочки, как все иное время.

Обнял Гучкова за талию – до плеч не дотянулся, – рассмеялся:

– Приучайтесь к конспирации. Чарльз сейчас прибудет, я за ним шофера послал, мой парень за пять минут обернется… Какие у вас отношения с Шиповым?

– С Дмитрием Николаевичем? Прекрасные.

– Он отошел от кадетов накрепко? Или возможна игра?

– О его к ним возвращении не может быть и речи. Его идея созвать Думу, управляемую председателем, которого назначал бы царь, поссорила его с Милюковым окончательно, раз и навсегда, его же «правым» в «Речи» костят.

– Это не довод. Мало ли кого где костят? Меня вон «Союз русских людей» костит левым, еврейским ставленником, скрытым социал-демократом… Так, значит, уверены, не вернется к кадюкам?

– Убежден.

– Я спрашиваю не зря. Я намерен провести Дмитрия Николаевича новым российским премьером.

Гучков будто натолкнулся на невидимую преграду, и не столько потому, что новость была неожиданной; поразил сам строй фразы, какая-то особая столыпинская уверенность в собственной силе, сокрытая в ней.

– А пройдет? – спросил наконец Гучков.

– Попробуем.

– Почему именно Шипов?

– А кто еще? Называйте человека. Вы? Рано, надо в Думе обкататься, заявить себя.

– В Думе? Я и в Думу-то не прошел, Петр Аркадьевич, да и не заявишь себя среди кадетов.

– Эту Думу я намерен распустить, Александр Иванович.

– То есть как?!

Гучков снова поразился новой манере Столыпина. Как человек за три месяца изменился?! А может, и не изменился, может, наоборот, именно теперь, состоявшись, и стал самим собою, а раньше надевал маску? Вот что власть делает! Но отчего же он власть намеревается передать другому, разве это умно?

– А кем вы думаете стать в кабинете Шипова?

– Если он согласится, я бы сохранил за собою этот же портфель.

– Погодите, Петр Аркадьевич, все это так неожиданно… Что же вы при живом-то премьере, при Горемыкине, не похоронив еще, нового намечаете?

– Горемыкин уже умер… Нет, нет, в государственном смысле, здоровья Иван Логгинович отменного… Однако поскольку государь не станет подписывать рескрипт о роспуске Думы – зачем ему ссориться с избирателями, – то сделать это остается Горемыкину. А кто же оставляет премьером человека, предпринявшего шаг, в высшей мере непопулярный?

– А если государь вместе с ним решит внести и другие изменения в кабинете?

– Обязательно решит. Шахматова погонит, он реакционер, он противник всего нового… Может, еще кого…

– Вот я и думаю – кого еще?

– За меня беспокоитесь? Меня он не погонит. Он понимает, что в нынешней сложной ситуации министр полиции должен быть на месте, во всеоружии, стрелять в случае нужды ему придется… Хотя – я убежден – не придется… Разгон Думы проглотят, надоели разговоры, устали от них люди, дела хотят…

– Петр Аркадьевич, но Шипов не согласится пригласить вас в кабинет. Вы для него представитель бюрократии, вы и до событий служили губернатором…

– А он? До событий он служил московским головою – тоже лизал.

– Именно поэтому он и будет против вас. Бойтесь генерала, которому спасли жизнь во время битвы, он вам этого не простит, ибо вы видели его унижение…

– Эта французская пословица обращена к солдату. А я такой же генерал, как и он, рангом причем выше… Сможете на него повлиять в нужном для нас плане?

– Я готов попробовать, но заранее должен сказать вам, что шансов мало. Откажитесь от этой идеи, Петр Аркадьевич, я назову вам кандидатуру куда более интересную, перспективную…

– Я думал об этом, – откликнулся Столыпин, сразу же поняв Гучкова.

– Мне еще рано, еще бы одного премьера пересидеть, еще бы одни выборы провести за его спиною, успокоить страну его распоряжениями, а уж потом…

– Потом вас ототрут.

– Почему? Я докажу свою нужность.

– Именно поэтому и ототрут; вы все погасите, все успокоите, а без силы в руках этого не сделаешь: какому премьеру нужен министр-исполин? Петр Аркадьевич, поверьте слову друга: пришло ваше время. Откажитесь от шиповской затеи.

– Мне сподручнее помогать вашему делу, Александр Иванович, находясь в моем нынешнем кресле.

– Напрасно вы эдак-то. – Гучков скова остановился. – Зря вы меня обижаете… Неужели думаете, что мое дело – текстиль? Мое дело Россия, на текстиле, слава богу, отец наколотил десяток миллионов, внукам хватит…

– Напрасно обиделись. Россия без ситца не дело… Хорошо, допустим, вы правы. Я просчитался. Но менять поздно, машина запущена… – Столыпин помолчал, кашлянул осторожно, спросил, понизив еще более голос: – Кто из ваших сможет поговорить с Шиповым и повернуть его к радикализму?

– То есть? – Гучков не сразу понял. – К радикализму? Зачем?

Столыпин вздохнул, ответил устало:

– Непонятно? Царь не любит радикалов. А будущий премьер должен высказать соображения о программе своего кабинета… Вы очень хотели, чтобы я стал премьером? Единственный путь – накрутить Шипова, пусть он государя попугает, кроме Шипова, кому можно кабинет отдать? Некому, Александр Иванович… Пошли, про Чарльза я вам неправду говорил, спит он, мое авто у пляжа стоит… Если уж мы с вами дело затеяли, то все должно быть как в книгах легких французов… Кого отправите к Шипову?

– Николаева, – ответил Гучков. – Он верит в реформы, он человек искренний…

– Про наш разговор ему не надо бы. Или, считаете, от друзей тайн нет?

– У вас-то от меня были тайны – вон какой спектакль разыграли, что твой Гауптман…

– А вы хотите, чтобы я к вам, как звонарь со свадьбы, прискакал? Погодите, когда Думу будем распускать, здесь же придется встречаться, вокруг меня пока еще много людей Дурново вьется, один Мануйлов-Манусевич чего стоит… Я его, кстати, хочу посадить – на вас не наклепает?

– Может.

– Хорошо, что предупредили. Завтра с утра Николаев увидится с Шиповым?

– Да.

– Если что изменится, ставьте в известность, ладно? Скажите по телефону секретарю, что занемогли и не сможете пожаловать на ужин, мне будет все ясно.

Машина закрутилась. Николаев, встретившись с Шиповым, излил ему душу – разговор с Дзержинским не давал покоя, поляк говорил верные вещи, не поспоришь.

Шипов, получив приглашение на высочайшую аудиенцию, соотнес время визита Николаева со звонком из Царского Села, подумал, что Кирилл Прокопьевич побывал у него неспроста, видимо по согласованию с Гучковым, а тот имеет выход в сферы; поэтому, приехав к царю, не догадываясь об истинной цели приглашения, не зная, понятно, о плане Столыпина, полагая, что приглашен в связи со слухами о «кабинете доверия», вдохновенно заговорил про то, что дружная работа с Думой необходима, это повернет кадетов вправо, сблокирует с властью, оторвет от левых фразеров, перед которыми партии приходится заигрывать – таков удел любой оппозиции. Идея создания «кабинета доверия», понятно, заманчива, однако Милюкову поручать формирование правительства рискованно, он слишком властен, чрезмерно реалистичен в своих программных документах (чего не скажешь о жизненном кредо), и в нем слабо развито религиозное сознание.