Горение. Книга 2 - Страница 60

– Почему так легко отдаешь Тимирязева?

– От Гапона не отмыться, – повторил Гучков. – Мы еще не научены искусству коалиций, Кирилл, мы хотели быть монополистами, мы хотели иметь карманное министерство – видимо, так не получится…

– Что ж, кадетов звать за стол?

– А что? Может, и кадюков. Важно усадить их за стол – беседу нам вести, от нас зависит, как повернуть.

– При чем тогда Балашов?

– Если он связан с Ложей, его поддержка необходима. Связи, Кирилл, связи, – повторил Гучков, наблюдая, как шофер ловко заложил авто в вираж, – связи решают все.

Со Столыпиным встретились в гимнастическом зале: Петр Аркадьевич висел на шведской стенке. Николаев отметил, что тело бывшего саратовского генерал-губернатора крепко, плечи бугристы, живот вмят, по-крестьянски подобран.

С людьми Гучков сходился быстро: познакомился он со Столыпиным неделю назад, но сейчас говорил с ним, как со старым приятелем:

– Знакомьтесь. Петр Аркадьевич, с моим другом, Кириллом Прокопьевичем, поэт дела, режет Сибирь железною дорогой…

– Добрый день, – сказал Николаев. – Рад встрече. Столыпин дружески кивнул, негромко откликнулся:

– Куропаткин, говорят, плакал, молил государя: дайте пять эшелонов в день, разобью японцев.

– Ну да! – усмехнулся Николаев, подтянувшись рядом со Столыпиным на стенке. – По одной-то колее! Коли нам о дружестве с японцами думать, с ними и с североамериканцами, две, а то и четыре колеи надобно тащить на Дальний Восток… Американец доллар не вложит, пока ты копейку не истратил.

– Меня Сибирь с этой точки зрения не интересует, – сказал Столыпин. – Сибирь – поле крестьянского переосмысления России, наше аграрное Эльдорадо…

– И так можно, – согласился Николаев и начал делать «уголок», ощущая, как трясутся мышцы живота: много набрал за последние месяцы, каждый день чуть не три банкета, пойди удержись…

Гучков размялся на большом мате посреди зала, потер короткую борцовскую шею, обернулся к Столыпину:

– На ковер, Петр Аркадьевич, купеза против агрария.

Столыпин легко со стенки спрыгнул, вмиг расслабившись, пошел на мат – лодыжки тонкие, перехваченные, икры цепкие, по-татарски кривоватые, но с барской белизной,

«Ну и кровей в нас, – подумал Николаев, – нет другой нации, где б столько всякого намешалось. А это – талантливо, это значит, молоды мы, и нет в нас вырождения. Много – это всегда отменно, демократично; англичанин оттого сонный, что малокровен».

Гучков первым набросил руку на шею Столыпина, но тот красиво ушел, начал обхаживать противника; глаза-щелочки смотрели цепко, без торопливости. Гучков снова выбросил руку, норовя ухватить шею Столыпина, он любил брать верхним захватом, но Столыпин сделал обманный финт, заклещил руку Гучкова, рубанул подножку, обвалился сверху легко, будто подрубленный. Противники засопели, тучковская шея налилась кровью; Столыпин же был по-прежнему бледен, лицо бесстрастно, словно напряженно рассматривал кого-то в зеркале.

Николаев отметил момент, когда Гучков мог вырваться, но не вырвался – поддавался.

«Красиво проигрывает, черт, – подумал удовлетворенно, – в радость Столыпину проигрывает. На слом пробует, все с умыслом делает!»

Столыпин наконец положил Гучкова на лопатки, поднялся, красивым жестом, словно римский консул, набросил простыню, оставленную инструктором гимнастики Чарльзом Гроу, заметил:

– Могли победить, поддались вы мне, Александр Иванович. Я проигрывать не люблю – вам, видимо, говорили, – но таким, как вы, готов!

– Да господи! Петр Аркадьевич! – выказал свое купечество Гучков. – Реванш позвольте! Требую крови!

– Сейчас-то уконтрапупите, – ответил Столыпин. – Вон вы какой медведь…

– А со мной? – спросил Николаев. – Я разогрелся, я готов.

– Да я ж побеждать люблю, – улыбнулся наконец Столыпин. – Меня давеча Александр Федорович Веженский спросил, не кажутся ли мне победы Витте «пирровыми». А я ответил: «Пирровы» забудутся, «победы» останутся».

Николаев вышел на мат, походил вокруг Гучкова, потом – при кажущейся сонности – опоясал приятеля, стремительно поднял над собой, повернул в воздухе боком и шмякнул оземь.

– Мы в Бодайбо приемам не учены, Саша, не взыщи…

Пошли в душевую: мистер Чарльз, лондонский кудесник, наладил особую процедуру – стегал водой под напором, тело краснело, будто после крапивы.

Потом они лезли в бассейн, разделенный надвое: в одной половине чуть не кипяток, в другой – ледяная вода. Гучков, опускаясь в ледяную купель, тонко повизгивал; Столыпин окунался с головой и делался похожим на Стеньку Разина. Потом, когда Чарльз положил их рядом, укутав шерстяными одеялами, Гучков, блаженно отдуваясь, предложил:

– Петр Аркадьевич, не откажетесь встретиться с нашими друзьями? Мы сегодня собираемся в «Европе» в десять.

Столыпин – не открывая глаз – поинтересовался:

– Тимирязев зван?

Гучков ответил рассеянно:

– Он ведь не только к сдаче дел готовится, Петр Аркадьевич, он готовится и к тому, чтобы поехать в Лондон, покупать для Кирилла Прокопьевича проекты мостов на подвесках и Родзянке – инвентарь для обработки свеклы…

– Счастливый человек, – откликнулся Столыпин, – инженер, ему повороты судьбы не страшны. А нам, чиновникам, что делать?

– Обставиться, – пробурчал Николаев.

– Где вы в России столько верных людей наберете, чтоб спину прикрыть? – спросил Столыпин. – Французы во всем женщину ищут, это в них от пресыщения свободой. Нам бы мужчин найти, мужчин…

Ужин с Веженским кончился в семь. На прощание Гучков сказал:

– Александр Федорович, если мы будем уподобляться милюковцам – все профукаем. Нам надо локоть друг дружки ощущать – тогда устоим.

– Милюковский локоть престижен, – ответил Веженский. – Его локоток на Лондон опирается.

– Вот вы с ним и поговорите, – предложил Николаев. – А то деремся под одеялом, будто дети. Свалится одеяло-то, а под ним мужики ворочаются, увлекшись дурьей страстью играть в «главного». Россия – главное, Александр Федорович. А мы ее на себя примеряем, будто кафтан. Веженский улыбнулся:

– Ваши слова можно Милюкову передать?

– Так не вы ж будете передавать, – так же улыбчиво откликнулся Гучков. – А те, кому поручите, найдут подобающую формулировку…

«Его Высокоблагородию полковнику Глазову Г. В. Милостивый государь Глеб Витальевич! В ответ на Ваше предписание от 29. XII 1905 за №729/а-6 должен уведомить, что фракция „большинства“, принимавшая ведущее участие в беспорядках, имевших место в Минске в ноябре и декабре прошлого года, ныне почти полностью ликвидирована, ее руководители заарестованы и будут осуждены на каторжные работы или пожизненную ссылку в отдаленные районы Сибири. В то же время хочу обратить Ваше внимание на то, что после окончания работы военно-полевых судов решительное и быстрое наказание революционеров будет затруднено, ибо ныне, после распубликования Высочайшего Манифеста, некоторые судебные чиновники проявляют беспокойство по поводу „жесткости приговоров по делам, приуготовленным Охраною“. Было бы весьма желательно получить от Вас разъясняющую рекомендацию по поводу того, как следует в новых условиях проводить ликвидации, исходя из стандарта, установленного Департаментом полиции для всех отделений Охраны. В ожидании ответа Вашего Высокоблагородия покорнейший слуга подполковник Завалишин»«МИНСК ОХРАНА ЗАВАЛИШИНУ СРОЧНАЯ ДЕЛОВАЯ ТЧК МАНИФЕСТ ОПУБЛИКОВАН ДЛЯ ПОДДАННЫХ А ВЫ ГОСУДАРЮ СЛУГА ТЧК ПОСТУПАЙТЕ ПО ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМ ЧРЕЗВЫЧАЙНОГО ПОЛОЖЕНИЯ ЗПТ ЗА СТРОГОСТЬ НЕ ОСУДЯТ ЗПТ ЗА СЛАБОСТЬ ПРИЗОВЕМ К ОТВЕТУ ТЧК ГЛАЗОВ ТЧК». «Его Высокоблагородию полковнику корпуса жандармов Глазову Г. В. Милостивый государь Глеб Витальевич! Выполняя Ваше предписание от 29. XII. 1905 за №729/а-6, спешу уведомить Вас, что большинство социал-демократов ленинского направления, привлеченные к дознанию по делу о преступном бунте, поднятом революционно-анархическим элементом в Москве сразу же после начала С. -Петербургской стачки, находятся в тюрьме. (Вам известно также из моего письма от 18. XII. 1905 г., что множество революционеров погибло в перестрелке и пали жертвами возмущения горожан, преданных государю.) Следует заметить, что никто из арестованных партийцев РСДРП (фракция б-ков) не соглашается давать откровенного признания и к сотрудничеству не склоняется. Посему я хотел бы озадачить Вас вопросом, достаточно ли опросного протокола и описания преступных деяний, в коих принимал участие тот или иной революционер, для того, чтобы передавать дело в военно-полевой суд? Ежели такого рода документов достаточно, то большинство предполагаемых активистов, которые имеют шанс быть выбранными на съезд партии, окажутся на каторге или в ссылке. Вашего Высокоблагородия покорнейший слуга, полковник Орлов». «МОСКВА ОТДЕЛЕНИЕ ОХРАНЫ ДЕЛОВАЯ СРОЧНАЯ ОРЛОВУ ТЧК ПРИШЛИТЕ ОБРАЗЕЦ ТЧК ГЛАЗОВ». «Милостивый государь Глеб Витальевич! Я проследил за тем, чтобы Ваше предписание, связанное с судьбою „большинства“ русской социал-демократии, было тщательно изучено сотрудниками Люблинского, Петроковского, Лодзинского и Седлецкого районных отделений Охраны. Я взял на себя смелость объяснить истинную причину беспокойства, проявленного Вами относительно этого вопроса, ибо „ленинисты“ ныне стали „детонатором“ противуправительственного движения в Империи. Однако исследование формуляров на лип, арестованных в пределах Привислинского края, свидетельствует о том, что все они распадаются на две группы: к одной относятся террористы из партии ППС, возглавляемой Пилсудским, к другой