Горение. Книга 2 - Страница 16

Договор с Минским расторгли, репортеров «в клетку» рассчитали, швейцара пристроили в ресторан «Вена» – помогли старые связи с распорядителем, сочувствовал партии, только после этого пригласили рабочих, предложили самим писать заметки в газету…

Ленин тогда пришел в редакцию вечером: задержался на заседании боевой группы ЦК, изучая материалы о положении в Кронштадте. Заглянул в комнату, где Румянцев рассадил за столом рабочих: двух молодых парней и девушку, синеглазую, веснушчатую, волосы будто лен.

– Ну, как работа? – спросил Ленин.

Один из рабочих – кочегар с Ижорского завода Василий Ниточкин – хмуро ответил:

– Не наша это работа. Сидим, потеем, а слова не складываются.

Ленин подвинул стул к тому столу, за которым расположился Ниточкин, спросил:

– Вы позволите посмотреть вашу корреспонденцию?

– Так вот она, открыто лежит.

– Некоторые товарищи, – пояснил Ленин, – если к ним через плечо заглядывать, не могут работать.

– Работать? – переспросил Ниточкин. – Работают, уважаемый товарищ, в цеху; здесь, в тепле, – не работа, отдых.

– Читаете много?

– Как научился грамоте – много.

– Сколько классов окончили?

– Гапоновский народный дом посещал, там учили…

– Какие книги любите?

– Политического содержания, про социальную революцию.

– Ну, это понятное дело, – согласился Ленин, – а вот, к примеру, Пушкина, Некрасова читать не приходилось?

– «Кому на Руси жить хорошо» – книга хорошая, правдивая, и хотя в рифму, но положение сельского пролетариата верно показывает.

Ленин чуть улыбнулся:

– Как думаете, Некрасову было трудно работать свою книгу?

– Так то ж книга, а нам предложено написать об хозяевах. А что про них рассказывать – змеи, нелюди.

Ленин подвинул лист бумаги, исписанный Ниточкиным наполовину. Быстро пробежал: «Эксплуататоры наемного труда, слуги Царизма, сосут кровь из рабочего люда… »

– Это вы верно, – сказал Ленин, – только это неинтересно, это общие слова. Вы извините, что я так, но нам ведь правду следует друг другу говорить, льстить негоже… Ну-ка, вспомните, пожалуйста, что вас особенно восстановило против хозяев?

– Меня лично?

– Именно так. Только лично. В газету надо из себя писать, Про себя, про то, что знаете.

– Ну, если про меня, тогда… – Ниточкин задумался, потом удивленно поглядел на товарищей. Девушка подсказала:

– Ты об миноносце расскажи…

– Об этом не пропечатаешь, – откликнулся Ниточкин.

– А почему нет? – спросил Ленин, устроившись поудобнее возле стола.

– Да там сраму много, – ответил Ниточкин. – Словом, приехал к нам капитан с адмиралами миноносец принимать. Война еще шла, японец лупцует, ну, гнали мы, ясное дело, работали поверх смены, помощь своим-то надо оказать… Да… Ходил этот капитан с адмиралами, лазал по кораблю, а потом говорит: миноносец не приму, потому как в моей каюте иллюминаторы малы, солнца к обеду не будет, и писсюар не фарфоровый, и очко на толчке бархатом не обтянуто, – очень об заднице капитан тревожился, только чтоб на бархат для облегчения нужды садиться. И ведь не принял. Неделю мы иллюминаторы ему рубили, всю конструкцию меняли, потом писсюар ждали две недели, пока-то из Бельгии привезут, своих нет…

Ленин слушал с закаменевшим лицом, от гнева даже глаза закрыл. Потом, кашлянув, поинтересовался:

– Фамилию капитана помните?

– Как же не помнить – помню. Егоров.

– Вы сейчас рассказали, товарищ, настоящую корреспонденцию, – сказал Ленин. – Именно такие нам и нужны. Но писать труднее, чем говорить. Многие позволяют себе барственное отношение к труду литератора: «Разве это работа, пиши себе, да и только». Писать в газету – это профессия, трудная, ответственная. Но литератор никогда не сможет рассказать так, как рассказали вы, да и знать, видимо, этого он не может – не пустят его по миноносцу лазать… Но литератор может помочь вам, понимаете? Только поменьше общих слов вроде «эксплуататоры, слуги царизма», побольше интересных фактов. Скучная газета – никчемная газета, а газета без правды попросту вредна.

… Перрон Ленин прошел вместе с штабс-капитаном – тот сам тащил баул, бормотал под нос ругательства:

– Власть, если она не может цыкнуть, – не власть… Распустили чернь, низвергли порядок, трусы, либералы, нагайки соромятся…

Ленин шел молча, отмечая про себя множество филеров – буравили глазами пассажиров.

«Кого-то ищут, – понял Ленин. – Вылезли из нор… А может быть, что-то случилось? Кого они так старательно высматривают? »

Высматривали его, Ленина.

… Началось все позавчера днем, когда на стол председателя совета министров Витте была положена новая газета «Молодая Россия», первый ее номер со статьей Н. Ленина – «Рабочая партия и ее задачи при современном положении». Витте сначала обратил внимание лишь на подчеркнутые строки, но их было так много, этих подчеркиваний, что он прочитал всю статью целиком. Прочел – и головой затряс: не пригрезилось ли, как возможно такое?! Просмотрел еще раз, медленно, словно разглядывал запрещенное.

«Никто, даже „Новое Время“, – читал Витте, – не верит правительственной похвальбе о немедленном подавлении в зародыше всякого нового активного выступления. Никто не сомневается в том, что гигантский горючий материал, крестьянство, вспыхнет настоящим образом лишь к весне. Никто не верит тому, чтобы правительство искренне хотело созвать Думу и могло созвать ее при старой системе репрессий, волокиты, канцелярщины, бесправия и темноты… Кризис не только не разрешен, напротив, он расширен и обострен московской „победой“.

Пусть же ясно встанут перед рабочей партией ее задачи. Долой конституционные иллюзии!»

Витте отодвинул газету» от себя осторожно, долго сидел в раздумье, рисовал профили бородатых старцев на маленьких квадратиках мелованной бумаги, потом вызвал секретаря, Григория Федоровича Ракова, поинтересовался:

– Кто еще читал это?

– Все, Сергей Юльевич.

– Скрытое ликование конечно же царствует в канцелярии?

– О да…

– Давно ли вернулся этот Ленин?

– Положительно не знаю, Сергей Юльевич. Злой, видимо, социалист-революционер. Витте поморщился:

– Он социал-демократ… Ну, и что прикажете делать? Вам-то кто положил оттиск?

– Когда я пришел, газета уже лежала на моем столе.

– Со всех сторон ведь, а? Со всех сторон шпильки, – вздохнул Витте. – Потребовать ареста редактора газеты и Ленина? Этого только и ждут скандалисты из «Биржевки»…

– Не сочтете ли целесообразным, ваше высокопревосходительство, поручить мне отправить газету на благоусмотрение Петра Николаевича? – осторожно предложил Раков. – Министр внутренних дел, я убежден, предпримет свои шаги.

Витте пожал плечами:

– Понятно, что не в синод надобно отправлять… Помолотил пальцами по столу, взял красный карандаш, поставил напротив статьи огромный вопросительный знак:

– Вот эдак-то будет верно, а?

… Пусть Дурново распорядится, пусть покажет себя, а то все ездит к экс-диктатору Трепову в Царское Село и слезы льет, жалуется на его, Витте, либерализм и на безволие министра юстиции Акимова. Вот и покажите, Петр Николаевич, как надобно поступать в условиях свободы слова и печати, дарованной высочайшим манифестом семнадцатого октября! Вот и покажите, как надобно блюсти закон и корчевать смуту.

Дурново, прочитав статью Ленина, написал на полях: «Директору департамента полиции Эм. Ив. Вуичу. Н. Ленина и редактора Лесневского арестовать немедленно! » Хватит, больше терпеть не намерены, будем руки ломать – или мы им, или они нам.

Гофмейстер Эммануил Иванович Вуич был не просто знатного дворянского рода; Вуичи считались неким средоточием силы в Петербурге, силы, естественно, не решающей, но решения во многом определявшей. Старший брат Василий был женат на Софье Евреиновой – интеллигентность и богатство; Николай, сенатор, счастливо жил с дочерью покойного министра Вячеслава Константиновича Плеве – власть, знание поворотов; Александр состоял при дворе принца Евгения Максимовича Ольденбургского