Горечь войны - Страница 2

Джону Фергюсону, моему деду, повезло, и он оказался среди 73,6% уцелевших. Снайпер ранил его в плечо, и угоди пуля на несколько дюймов ниже, он бы погиб. Джон пережил газовую атаку, хотя его легкие необратимо пострадали. Самое ярким его воспоминанием о войне (из тех, которыми он поделился с сыном) стала атака немцев. Когда вражеские солдаты устремились к английскому окопу, Джон и его товарищи примкнули штыки и стали ждать приказа контратаковать. В последний момент, однако, приказ получили не они, а камеронцы, занимавшие траншею дальше по линии. Потери в схватке оказались очень тяжелыми, и дед говорил, что наверняка бы погиб, если драться пришлось бы им, сифортцам.

О войне Джона Фергюсона повествует не так уж много письменных источников. Как почти все из миллионов участников Первой мировой, он не напечатал ни стихов, ни мемуаров. Не сохранились и его письма домой. Личное дело по-прежнему недоступно, а полковые записи очень скупы. Поэтому можно предположить, что в июле 1916 года он участвовал в битве на Сомме. Тогда всего за две недели боев за лес Биллон, Карнуа и Лонгёй из почти 750 солдат его батальона погибло 70 человек и 381 был ранен или попал в плен. А может, три месяца спустя он сражался в Окур-л’Аббе: там уже в первые минуты наступления потери его бригады составили до 70% личного состава. Или его ранило у Сен-Лорана, близ Арраса? Повезло ли ему пропустить бои под Ипром, где батальон при наступлении на Зеггар-Капель потерял убитыми 44 человека и еще 214 ранеными и пленными? Не там ли он был отравлен газом? Некоторое время спустя Джона Фергюсона отозвали с передовой и отправили обучать новобранцев. Сохранился фотоснимок, на котором Джон с большой группой людей запечатлен перед доской с чертежом гранаты. Его воспоминание о немецкой атаке, возможно, свидетельствует о том, что это случилось весной 1918 года: тогда Людендорф в последний раз (и напрасно) призвал немцев выиграть войну. Лишь в марте, когда их выбили из Гузокура, 2-й батальон потерял более 300 человек ³.

Все это, однако, лишь предположения. Кроме звания и личного номера Джона Фергюсона, доступные мне зримые свидетельства – это коробка, в которой лежат карманная Библия, несколько фотографий деда в мундире (этакий невозмутимый парень в килте) и три награды.

На аверсе первой, британской Военной медали, изображен обнаженный мужчина на коне. Слева, за спиной всадника, дата – 1914 год, а справа, перед конем, год окончания войны: 1918. Под копытами помещается (и вот-вот будет раздавлен) череп. (Что, интересно, он символизирует: победу жизни над смертью? Или это просто бедолага немец?) Реверс медали похож на монету. Здесь мрачный королевский профиль и надпись:

Рисунок на медали Победы также довольно обычен. На аверсе крылатая богиня. В правой руке у нее пальмовая ветвь, а левая поднята, и непонятно: богиня то ли олицетворяет англичанок, которые приветствуют вернувшихся солдат, то ли навек прощается с погибшими. Надпись на реверсе (в этот раз на английском языке) гласит:

Третья награда – Железный крест. Видимо, это сувенир, забранный у погибшего или пленного немца.

То обстоятельство, что мой дед сражался на Западном фронте, служило (и теперь служит) источником странной гордости. Возможно, дело в том, что Первая мировая война – худшее из того, что выпало на долю моих соотечественников. Уцелеть было редкостной удачей. Кроме того, пережить войну могли лишь очень жизнестойкие люди. Поразительно, что мой дед после 1918 года вел сравнительно здоровую жизнь и был ею доволен (по крайней мере, так казалось). Он получил место в маленькой экспортной фирме и отправился в Эквадор торговать виски и скобяными изделиями. Через пару лет он вернулся в Шотландию, поселился в Глазго, женился, завел собственную скобяную торговлю, родил сына, похоронил жену (ее свела в могилу болезнь), снова женился – на моей бабушке, и она тоже подарила ему сына: моего отца. Остаток жизни дед провел в муниципальном доме в Шеттлстоне, восточном пригороде Глазго, рядом с огромным чадящим металлургическим заводом. У Джона Фергюсона (несмотря на вред легким, который он уже добровольно причинял безостановочным курением – эту привычку он приобрел, вероятно, в окопах, где табаком баловались все) хватило сил удерживать маленький бизнес на плаву среди экономических бурь, и он дожил до дня, когда смог, кашляя и хрипя, качать на коленях двух внуков. Иными словами, казалось, что он жил вполне нормально. Этим дед напоминал подавляющее большинство мужчин, прошедших ту войну.

Мне он рассказывал о войне очень мало. После смерти деда, однако, я много о ней думал. Вообще было трудно о ней не думать. Вскоре после войны школа “Академия Глазго”, в которую меня определили родители, была официально посвящена памяти погибших в Первой мировой, так что с шести до семнадцати лет, отправляясь на учебу, я буквально попадал в военный мемориал. Каждое утро около школы, на углу Грэйт-Уэстерн-роуд и Колбрук-террас, мне попадалась на глаза светлая гранитная плита с именами погибших на войне учеников. Подобный список помещался и на третьем этаже главного здания – крупной постройки в духе неоклассицизма. Кажется, в списке присутствовал по меньшей мере один Фергюсон, пусть и не мой родственник. Фразу, большими буквами выбитую над именами, я заучил как “Отче наш”, молитву, которую мы ежеутренне бормотали хором:

Думаю, что первое мое серьезное размышление об истории было вызвано этим категорическим предписанием. Они же погибли! Зачем отрицать? Притом, как саркастически заметил Джон Мейнард Кейнс, в долгосрочной перспективе все мы покойники: и те, кому посчастливилось уцелеть в Первую мировую войну, тоже. С 11 ноября 1918 года, дня подписания перемирия, прошло уже 80 лет, и (насколько можно судить, не имея официального реестра ветеранов) сейчас в живых остается всего несколько сотен из тех, кто сражался тогда в английских войсках. Ассоциация ветеранов Первой мировой войны насчитывает 160 членов, Ассоциация Западного фронта – около 90. В целом едва ли наберется более пятисот ⁶. В других воевавших странах осталось не больше ветеранов, так что вскоре Первая мировая война – как прежде Крымская (1853–1856), Гражданская в США (1861–1865) и Франко-прусская (1870–1871) – останется без живых свидетелей. Герои не умирают? Школьнику довольно легко было поверить в то, что все погибшие на войне были героями. Но соображение, будто перечисление их имен на стене вернет их к жизни, звучало неубедительно.

Разумеется, Вторую мировую войну по телевизору показывали гораздо чаще – в послевоенных фильмах. Но, возможно, именно по этой причине Первая мировая всегда казалась мне делом более серьезным. Я чувствовал это и прежде, чем узнал, что в 1914–1918 годах погибло англичан вдвое больше, чем во Второй мировой войне ⁷. Первое историческое исследование мне довелось провести в школе (мне тогда было 12 лет). Темой своего “проекта” я избрал, ни минуты не колеблясь, окопную войну. Я заполнил две тетради фотографиями с Западного фронта, вырезанными из журналов вроде Look and Learn, и сопроводил их простыми комментариями (не помню сейчас, откуда я их взял: о существовании сносок я еще не догадывался).

Учителя английского языка и литературы поощряли мой интерес. Подобно многим сверстникам, я рано, в 14 лет, познакомился со стихами Уилфреда Оуэна. До сих пор помню его леденящее кровь стихотворение Dulce et Decorum est[4]: