Горец. Кровь и почва (СИ) - Страница 10

  Меня накрыла эйфория боя. Я стрелял, менял диски и снова стрелял, распевая во всю глотку: ''гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход...''

  Приподняв бульдозерные отвалы как дополнительную защиту от вражеского огня, мы с ''артштурмом'' набирая скорость, двинулись по шоссе на соприкосновение с противником. Я боялся только одного, что нам патронов не хватит. Нет... Еще я опасался, что на скользкой брусчатке слетит ''гусянка'' и обездвижит ''артштурм'' у которого наведение вооружения только всем корпусом.

  Видно было, как около расстрелянной артиллерийской батареи танкетки перерезали гвардейскую колонну и уже утюжили пехоту, а белые силуэты штрафников копошились у пушек. Захватить батарею не удалось. Точнее захватить-то ее захватили, а вот вывезти нечем. Всех лошадей побили. Красивые были кони, породистые... Черные как смоль с белыми мохнатыми 'чулками'. Жалко...

  Когда бронетехника стала давить валяющиеся на дороге трупы и дико орущих из-под гусениц раненых, оставшееся в живых фузилеры первого гвардейского батальона встали на колени в снег по обочине шоссе и заложили руки за головы. Сдаются.

  Остаток пехоты, той, что шла за артачами, во все лопатки, убегая обратно в город, устроила давку в воротах, столкнувшись с выходящим из столицы батальоном.

  Вот так и рождается танкобоязнь. ''Вдруг как сослепу задавит, ведь не видит ни черта''##1

  ##1 А. Твардовский. ''Василий Тёркин''.

  ''Коломбина'', выехав вровень с наступающей цепью штурмовиков, угощала бегущих фузилеров осколочными гранатами с толовой начинкой. Гвардейцы от ворот побежали уже во все стороны.

  Паника страшная вещь.

  В столицу мы влетали на плечах бегущего противника. И самой большой проблемой для нас стала давка встречных потоков гвардейцев уже в самом городе на узкой улице щедро осыпаемой шрапнелью.

  Я бросил давить пулеметную гашетку и посмотрел на часы. Все сражение заняло двадцать две минуты. Поле боя осталось за нами.

  Рецкие штурмовики не торопясь формировали штурмовые группы перед броском в город. К ним подтянулись с кромки леса снайпера. Стандартная, сложившаяся уже штурмовая группа: унтер с автоматом и пистолетом, снайпер, пулеметчик с ручным ''Гочкизом-Р'' и помощником, таскающим за ним запасные диски, два сапёра и пять автоматчиков с пистолетами-пулеметами. У каждого по десять гранат в сухарной сумке. У саперов еще толовые шашки, провода и ''адская машинка'' для подрыва в ранцах.

  От охотничьего городка выезжает наш последний резерв - гвардейские саперы на санях, заранее определенные при удаче в трофейную команду. На дороге сейчас богато ништяков валяется - не бросать же их. Да и пленных пора организовывать пока они не очухались. Не отвлекать же на их конвоирование боевые группы.

  ''Коломбина'' слегка скользя всем корпусом на повороте по мерзлой брусчатке шоссе, вышла на прямую наводку и стала долбить картечью вдоль улицы сквозь ворота.

  ''Элика'' со своей закрытой позиции, как и положено порядочной гаубице, добавляла навесным огнем по городским тылам мятежных гвардейцев.

  Штрафники, зачистив батарею, оглядевшись и обрубив постромки павших лошадей, впряглись вместо них по десятку организмов в зарядные ящики, с матерками подтаскивали самоходчикам трофейные боеприпасы. Могут же аристократы когда хотят и поработать. Как нормальные мужики.

  Я остановил БРЭМ, слез с брони на землю, прихватив автомат в правую руку, левой схватил за шкирку коленопреклоненного на обочине гвардейского фельдфебеля, поднял на ноги и сунул ему в руки свою запасную портянку. Приказал.

  - Иди в город, скажи там своим, что тех, кто будет тихо сидеть в казармах, мы не тронем. А кто будет сопротивляться законному императору, казним как предателей. Без жалости. Без суда и следствия. Это я сказал - Кровавый Кобчик.

  И я снял с гвардейца на всякий пожарный ремень с револьвером. Я не оглядывался, просто знал, что Ягр меня прикрывает с автоматом. Потому и вел себя так нагло в окружении пленных, многие из которых могли быть вооружены.

  - Иди, - подтолкнул я фельдфебеля в спину.

  Здоровенный бугай красавец-брюнет с голубыми глазами этот фельдфебель неуверенной походкой, осторожно обходя многочисленных убитых, пошел к городским воротам. В самих воротах, будто кто из него вынул позвоночник. Белая портянка волочилась за ним, но он крепко ее сжимал в опущенном кулаке. Он все не мог понять, что это такое вдруг произошло так быстро, моментально выломив его из привычной картины мира. Маршировала гвардия немалой силой, подавляя всех вокруг своей крутизной... И вдруг всё... Половина мертвыми валяется на дороге, а сам он в снегу у обочины тракта стоит на коленях, закинув ладони на затылок. И ему страшно до мокрых штанов.

  Первые две роты фузилёрного полка мятежной гвардии полегли практически поголовно. Как и конная батарея, на которую обрушился основной удар. В ней не осталось никого выжившего из орудийной прислуги. В других ротах тоже богато покосило солдат пулеметами.

  Офицеров в колонне не осталось ни одного на ногах. Кто не убит, тот настолько ранен, что стоять не может.

  Большинство трупов гвардейцев лежали на дороге как живые - штатные пульки маленькие, шрапнельные поражающие элементы тоже не с кулак размером - застыли, глядя недоумевающими голубыми глазами в стылое хмурое небо. Как бы укоряя: ''а нас-то за что?''. Фигуры их больше всего напоминали сломанных оловянных солдатиков, настолько аккуратно подогнана была их парадная амуниция. Ремни и подсумки белой кожи. Даже подковки сапог у всех были прибиты под одинаковым углом.

  Подошел к сдающимся гвардейцам на другой обочине тракта. Их было много. Сотни человек. Где в рядок. Где кучками. Стоят на коленях, головы опущены, руки подняты, винтовки на дороге валяются. На бронеходы даже смотреть боятся.

  Ближний ко мне гвардеец - дядька в возрасте лет за тридцать с нашивками ефрейтора сверхсрочника, брызнул в меня снизу вверх расфокусированным взглядом белесых глаз и негромко зашептал, запричитал заевшей патефонной пластинкой.

  - Не надо меня давить... Не надо меня давить... Не надо меня давить... Нельзя меня давить... Лучше просто застрелите, сделайте такую милость...

  Я оглянулся. На неестественно белом снегу нож отвала, гусеницы и катки БРЭМ все были в крови и остатках давленной сизой солдатской требухи пополам с рваным шинельным сукном. В дополнение к неприятной картинке бил в нос сильный запах крови и свежего дерьма. Не отставал от нее по эпичности и ''артштурм''. Жуть какая... Охудеть... Даже на фронте такого кошмара никогда не было.

  А ведь с момента взрыва в охотничьем замке и суток не прошло, а жертв этой гражданской войны уже за тысячу душ перевалило... Если не больше.

  Одно отрадно белых фигурок валяющихся на дороге без движения на удивление мало.

  Но это еще не все.

  Далеко не все.

  Надо еще взять город.

  Надо еще удавить мятежного графа.

  Сколько можно этим гадским Тортфортам меня преследовать? Пора положить этому конец.

  ''Так громче музыка играй победу. Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит...''

  Однако сразу в столицу на плечах бегущего противника мы не вошли. Улочка узкая. Дома по обеим ее сторонам старые трех-четырех этажные. Застройка плотная, без промежутков между домами. Развернуться особо негде.

  Даже с учетом того, что при появлении в воротах ''коломбины'' драп мятежных гвардейцев усилился до предельных возможностей человеческого организма, на мостовой осталось очень много мертвых мятежных гвардейцев посеченных шрапнелью и картечью, побитых пулеметами и просто во встречной давке насмерть задавленными. Иной раз в два-три слоя лежат друг на друге.

  Кровянить гусеницы относительно чистых пулеметных танкеток мне не хотелось. То, что даже в чистом поле в эксцессе боя выглядело неприятно, то в городе просто жесть. Запугивать же запредельно обывателей в нашу задачу не входило. Они и так насмерть перепуганы безудержным гвардейским драпом буквально сразу после их пафосного парада и нашим шрапнельным обстрелом. Крыши, небось, все в дырах.