Горец. Гром победы - Страница 13

Объем работ, который планировали выполнить за неделю кучей людей, сделали за день. Двумя тракторами.

Из пленных выделили постоянную сельскохозяйственную бригаду – на ручной сев (сеялки к трактору еще не сделали). Остальным трудиться на поле разрешали кратковременно, в качестве поощрения за хорошую работу. Отдых для крестьянской души. Еще Генри Форд придумал после семи месяцев на конвейере отправлять своих рабочих – бывших фермеров на три месяца попахать на селе. В качестве отпуска! Если такое в Америке работало, то почему у меня не сработает?

За рычагами сидел я сам – никому первую пахоту не доверил. И такой кайф словил… Дома это была работа, а тут наслаждение оргиастическое. Чего не хватало для полного счастья, так это рева мощного дизеля в ушах. Паровая машина тихая, больше шипучая, чем гремучая.

Заодно на генплане разметили площадки для будущего элеватора – он тут уже придуман до меня, а также передовой паровой мельницы и зимнего овощехранилища.

Хлеб пока все пекли сами в лагерях в обычных печках. И на себя, и на вольняшек. Пекарей среди пленных было много.

Но на перспективу я оставил в генплане квадратик для хлебозавода вблизи промзоны. Если фешенебельный район прекрасно обслужат малые пекарни с их разнообразным ассортиментом на любой вкус и кошелек, то снабжение пролетарских кварталов лучше централизовать и поставить хлебные лавки на пути от предприятия до дома. Работа пока здесь у всех в шаговой доступности. Никто не желает ездить далеко каждый день. И не только здесь. Скажи кому, что в земной Москве на работу добираются час-полтора в один конец, не поверят.

После революции большевики объявили «мир хижинам и войну дворцам» – уплотнили либеральную интеллигенцию и из больших профессорских и адвокатских квартир в центре столицы создали такой советский уникум, как коммуналки… «На тридцать восемь комнаток всего одна уборная». Где ванные заколачивали досками, так как жильцы не могли договориться об очереди на их уборку. Да кому нужна буржуйская ванная, когда недостатка в банях Питер никогда не испытывал? Продержались рабочие в центре города недолго, ровно до того момента, как снова заработали заводы и они сами добровольно переселились обратно в рабочие слободки и заводские казармы, чтобы по утрам слышать заводской гудок и не торопясь минут за десять дойти пешком до проходной, не тратя на трамвай ни время, ни деньги.

Рабочие из центра города ушли, а большие коммуналки остались. До самого конца советской власти, когда их стали расселять квартирные барышники.

За генеральный план развития города архитекторы получили рецкое подданство, а я – гражданское звание коммерции советника, которого нет в официальной имперской Табели о рангах, но которое по отдельному императорскому указу дает генеральский почет и право отзываться на «ваше превосходительство». Жалованья к такому званию, естественно, не полагалось. Специально это звание введено для купцов и фабрикантов еще полвека назад, для того чтобы спесивые аристократы не имели возможности нагибать нужных монарху предпринимателей.

Теперь я не военный. Теперь меня можно и возвысить, несмотря на молодость. Зависти у аристократии это не вызовет.

И точно. Придворные герцога стали меня за глаза иронично дразнить «коммерции камергером». Я не обижался. Очень точная формулировка того, что я делаю при герцоге.

Объезжал лагеря военнопленных на пару с Бьеркфортом. Любовались красотами рецкого края и цветущими в эту пору деревьями миндаля. Говорили о его будущей книге. Генерал даже картой обзавелся, отмечая на ней маршрут своего «ледяного рейда» по дням.

Бьеркфорт знакомился с новой службой. Я отбирал себе станочников – дальше тянуть было нельзя: имперское Министерство промышленности поставило мне первую партию заказанных станков, новых, как и обещал асессор.

Выехали на это мероприятие с генералом сразу после весенней охоты на гусей в горах, которой оба остались довольны. Оттянулись в полный рост. И природой, и стрельбой, и пикником. Особенно охотничьими трофеями. Азартен генерал…

А уж мои соседи и вовсе ходили гоголем, потому как водку пили на природе вместе с настоящим генералом и героем войны. Самим Бьеркфортом, которого все газеты славословили. Они этим еще лет десять хвалиться будут. Если не до смерти.

Прохаживаясь по лагерям пленных царцев, я ловил себя на том, что очень внимательно вслушиваюсь в ругань капо[7] и в то, как в ответ огрызается контингент. В обрывки разговоров пленных между собой.

Но ничего похожего на русскую речь я не обнаружил. К большому своему душевному облегчению. А то ведь аллюзии в голове разбегаются тараканами. Царство… да еще на востоке… подсознательно русских видишь, несмотря на то что здесь совсем другой мир.

Среди военнопленных из царцев квалифицированных рабочих оказалось очень мало, как правило, из саперов или артиллеристов. Но пушкари в плен попадают редко.

Больше набралось республиканцев. Особенно по разнообразию рабочих специальностей. Иной раз очень редких, вроде лекальщиков. Даже оторопь брала на такое расточительство людского ресурса республиканским правительством. Таких высококвалифицированных рабочих – и на убой! Но там у них всеобщее равенство. Не смог откупиться – служи.

Островитяне тоже попадались, но их количество было исчезающей величиной, как и численность их войск на Западном фронте. А на востоке Щеттинпорт еще пока не взяли на штык.

Забавный факт: виноградарей и виноделов окрестные помещики давно выкупили у начальников лагерей – отогузских офицеров. Как и маслоделов с сыроделами. Нарушение инструкции по содержанию пленных налицо, взятки опять же, но, посовещавшись, мы с генералом решили оставить все это без последствий. Так державе больше пользы. У помещиков за время войны из-за мобилизации оказался суровый дефицит не только в поденщиках, но и в основном персонале. А так они обязались кормить взятых под свою опеку пленных круглый год. Да и тем приятнее жить в отвязанном состоянии, а не ходить строем за «колючкой».

Когда списки рабочих специальностей были заготовлены, выстроили на плацу всех пленных, изъявивших желание работать на заводах, которым я и толкнул краткую речь.

– Если кто из вас думает, что таким образом он избавился от тяжелой работы с землей и камнем на строительстве дорог, тот зря надеется на легкую жизнь. Те, кто не подтвердит свою квалификацию на месте, будут немедленно расстреляны за саботаж и обман. Это гарантирую вам я, Кровавый Кобчик. Так что кто в себе не уверен, могут уйти из этого строя сейчас без последствий для себя. Разойдись.

На повторном построении после обеда недосчитались до трети «добровольцев».

Заново сверили списки, разбили всех по специальностям. От каждого взяли подписку о добровольном сотрудничестве и ответственности за саботаж. На этом отсеялось еще примерно процентов десять тех, кто не хотел связывать себя подпиской. Мало ли как она после войны аукнется?

Я не возражал. Колхоз – дело добровольное. Помощь врагу во время войны тем более.

Оставшихся – человек примерно сто двадцать построили в колонну и под конвоем удетских кирасир отправили пешим ходом в Калугу, где для них заранее подготовили пересылку.

– Серьезный у тебя подход, – не то похвалил, не то осудил мою речь Бьеркфорт, закладывая пальцем брошюру с моим наставлением по гигиене лагерей, инспектировал он эту сторону жизни пленных в первую очередь. Он не желал войти в историю человеком, у которого пленные мрут как мухи.

– Они мне, ваше превосходительство, будут детали к пулеметам точить. Так что отсеивал я возможных саботажников и бракоделов, – ответил я, – чтобы потом мне с ними не мучиться и не брать лишний грех на душу. Я ведь не блефовал, когда говорил о расстрелах.

– Да… Конечно… – задумчиво проговорил Бьеркфорт. – После того как ты расстреливал своих интендантов, на врага рука не дрогнет. Только мне тяжело этих людей сейчас рассматривать как врагов. Враг на поле боя и с оружием в руках.