Горбун, Или Маленький Парижанин - Страница 40

– К книге никто не прикасался… – прошептала она.

Принцесса не заметила, как Мадлен положила ее на скамейку. То, что принцесса сейчас обнаружила, могло объяснить лишь чудо. И она готова была в него поверить. Распрямив гибкий стан, Аврора де Келюс легко поднялась с кресла. Глаза ее загорелись. Сейчас она была красива, стройна и сильна, будто к ней вернулась молодость. Она опустилась на колени перед скамейкой, на которой лежала открытая книга, и несколько раз подряд с радостным изумлением перечитала на полях псалма написанные неизвестной рукой строчки. Псалом начинался словами «Помилуй меня, Господи!» В сделанной карандашом приписке говорилось: «Господь помилует, если у вас есть вера. Наберитесь сил и отваги, чтобы защитить свою дочь. Во что бы то ни стало, явитесь на семейный совет, – здоровая, больная, или умирающая. Вспомните девиз, который когда-то существовал между вами и Невером».

– Девиз Неверов! – пробормотала Аврора де Келюс, – «Я здесь!». Моя девочка! – шептала она со слезами. – Доченька!

И потом с решимостью:

– Сил и отваги, чтобы ее защитить. У меня хватит сил и отваги, чтобы защитить мой дитя!

Уже оскверненный утренними торгами большой зал Лотарингского дворца, (завтра ему надлежало перейти в распоряжение новых хозяев – нанимателей), в этот час представал во всем своем блеске. Никогда со времен герцогов де Гизов здесь не собиралась столь благородная ассамблея. У Гонзаго были причины, чтобы придать всей церемонии должную торжественность. Подписанные регентом на государственных бланках приглашения были разосланы накануне вечером. Было сделано все чтобы убедить приглашенных в том, что на предстоящем семейном совете будет решаться судьба нации. Кроме президента Ламуаньона, маршала де Вильруа и вице – канцлера д'Аржансона, представлявших регента, на почетных установленных на подмостках местах располагались: кардинал де Бисси, принц де Конти, Испанский посол, старый герцог Бомон – Монморанси со своим кузеном Монморанси Люксембургским, принц Монако Гримальди, двое Ларошешуаров; кроме того Коссе, Бриссак, Грамон, Гаркур, Круа и Клермон – Тоннер. Мы перечислили только принцев и герцогов, что же касается маркизов и графов, – то их было несколько десятков. Мелкопоместные дворяне и просто доверенные лица сидели в партере. Их было множество. Весь этот бомонд можно было разделить на две категории: на тех, того Гонзаго успел подкупить, и на тех кто был от него независим. В числе первых был один герцог и один принц, несколько маркизов, изрядное количество графов и почти вся дворянская мелюзга. Гонзаго уповал на свое красноречие, надеясь склонить в свою пользу остальных.

Перед началом все оживленно переговаривались. Никто точно не знал, по какому случаю ассамблея. Многие полагали, что речь идет об арбитражном споре между принцем и принцессой по поводу наследства Невера.

У Гонзаго было много рьяных сторонников. Интересы принцессы готовились защищать несколько пожилых синьоров, и молодых мало известных шевалье.

С появлением кардинала возникла еще одна версия. Поделившись своими впечатлениями о самочувствии принцессы, он намекнул на плачевное состояние ее рассудка, после чего некоторые подумали, что будет решаться вопрос об установлении над ней опеки. Довольно бесцеремонный в подборе выражений кардинал изрек: «Эта милая дама явно не в своем уме». После такого заявления мало оставалось надежды на то, что она появится на свете. Тем не менее, из уважения было решено немного задержать начало. Гонзаго первым высказался за эту отсрочку, – поступок, разумеется, весьма благородный. В половине третьего президент де Ламуаньон занял место в кресле председательствующего, рядом с ним расположились арбитражные заседатели: кардинал, вице – канцлер, господа Вильруа и Клермон – Тоннер. Для ведения протокола перо было вручено старшему приставу парижского парламента. За соблюдением юридической основы надзор был поручен четырем королевским нотариусам. Все они первым делом принесли присягу в строгом соблюдении буквы закона. С оглашением утвержденной регентом повестки выступил старший пристав парламента мсьё Жак Тальман. Он сообщил о том, что его высочество регент Филипп Французский герцог Орлеанский намеревался присутствовать на семейном совете и лично руководить процедурами столь торжественной ассамблеи, так как обязан узами дружбы с мсьё принцем де Гонзаго и чувством братской любви, некогда соединявшей его с покойным мсьё герцогом де Невером. Неотложные государственные дела, однако, не позволяют ему даже на короткое время покинуть Пале-Рояль, и потому регент направляет на семейный совет, наделив соответствующими полномочиями, троих представителей государственной власти в лице господ де Ламуаньона, де Вильруа и д'Аржансона. Интересы мадам принцессы поручено защищать мсьё кардиналу. Персональный состав совета утвержден королевским двором, наделен правами в высшей инстанции без последующего обжалования решать спорные вопросы, относительно наследства покойного герцога де Невера. Если в связи с упомянутым, возникнет необходимость, то вносить соответствующие поправки в существующие на данный момент законы. Задача упомянутого семейного совета состоит в том, чтобы решить, кому должно быть передано в постоянное владение имущество герцога де Невера.

Гонзаго сам редактировал этот протокол, и потому он его вполне устраивал.

Вступительное обращение старшего пристава было выслушано с благоговейным вниманием. Затем кардинал шепотом спросил у председательствующего:

– У мадам принцессы есть поверенный?

Ламуаньон громко повторил вопрос. Гонзаго хотел ответить, что один был назначен еще накануне, а второго можно избрать сейчас. Но в это мгновение распахнулась большая двустворчатая дверь, и в залу без доклада вошли привратники и, расступившись, застыли в почетном карауле. Присутствовавшие поднялись с мест. С таким церемониалом здесь могли появиться только принц де Гонзаго или его жена. И действительно мгновение спустя на пороге возникла госпожа принцесса, – она была одета по обыкновению в траур, но держалась с такой горделивой грацией, и была так красива, что при ее виде по рядам пробежал восхищенный шепот. Никто не ожидал, что она придет, и уж тем более никто не мог предположить, что она будет так хороша.

– Ну, что скажете на это, дорогой кузен? – прошептал Мортемар на ухо де Бисси.

– Разрази меня гром, – ответил прелат, – я кажется начал сквернословить. Но это просто чудо!

С порога прозвучали слова принцессы, произнесенные спокойным, но твердым тоном.

– Поверенный не нужен, господа. Я пришла.

Гонзаго вскочил со стула и бросился навстречу жене. Поклонившись, он жестом, исполненным почтения, протянул ей руку. Принцесса не отпрянула, а, как подобает, опустила свою ладонь на его, но, когда их руки соприкоснулись, вздрогнула, и на ее бледных щеках пятнами выступил румянец, словно она совершила нечто постыдное. Первый ряд перед подмостками занимали «свои люди» Гонзаго: Навай, Жирон, Монтобер, Носе и прочие. Они галантно вскочили со стульев, чтобы дать чете дорогу.

– Хороша парочка! – восторгался Носе, когда принц и принцесса по ступенькам поднимались на подмостки.

– Ты лучше бы помолчал! – отозвался Ориоль. – Неизвестно, радует хозяина это появление, или огорчает.

Хозяином, разумеется, Ориоль именовал Гонзаго. И, действительно, тот пока сам этого не понимал. Для принцессы заранее было приготовленно кресло. Оно находилось в правом конце подмостков рядом со скамьей, которую занимал кардинал. По правую руку от принцессы совсем близко висела тяжелая портьера, за которой находилась полуовальная дверь. Сейчас дверь была закрыта, а портьера опущена. Потребовалось некоторое время, чтобы успокоилось вызванное появлением мадам Гонзаго волнение. Без сомнения это обстоятельство вносило изменения в стратегию принца. Заняв свое место, он погрузился в раздумье. Председательствующий вторично огласил акт, затем сказал:

– У господина принца де Гонзаго вероятно есть свои соображения в отношении имущества де Невера и прав на его наследование. Послушаем же господина де Гонзаго.