Горбун, Или Маленький Парижанин - Страница 11

При дворе короля его заметил герцог анжуйский и захотел сделать своим пажом. Но тут из-за Лагардера между придворными дамами герцога началась форменная война и в конце концов герцогу пришлось отказать ему от места.

Наконец судьба улыбнулась нашему герою. Он оказался на службе в легкой кавалерии его величества Людовика XIV. Пресвятая сила! Но даже двор он вскоре вынужден был покинуть. Интересно, ради женщины, или из-за мужчины? Если ради женщины, тем лучше для нее, если из-за мужчины, то того можно только пожалеть.

Кокардас, закончив рассказ, отхлебнул большой глоток. Право же, он его заслужил. Паспуаль с благодарностью пожал ему руку. Солнце уже садилось за лесом. Карриг со своими людьми намеревался отправляться. Предстояло лишь произнести предпоследний тост за интересное знакомство и тут же последний «на посошок». Внезапно Сальдань заметил, что в ров, пытаясь остаться незамеченным, кто-то спрыгнул. Это был мальчик лет 13–14 с робкими, пожалуй, даже трусливыми, как у воришки, который опасается, что его схватят на горячем, повадками. На нем был костюм пажа, но без знаков, указывающих хозяина; а вокруг талии его обвивал пояс, на котором носят почтовые сумки пешие курьеры. Сальдань успел обратить общее внимание на мальчика, пока тот еще не спрыгнул в ров.

– Черт возьми! – воскликнул Карриг. – За этой добычей мы сегодня уже гнались. И, главное, без толку. Только лошадей утомили. Он похож на одного из тех маленьких шпионов, которых часто использует венасский губернатор. Надо во что бы то ни стало его изловить.

– Согласен, – отозвался гасконец. – Но я не думаю, что этот плутишка имеет отношение к венасскому губернатору. Тут пахнет чем-то более затейливым, господин волонтер. Наверное, это добыча скорее для нашей бригады, чем для вашей, не в обиду будь сказано.

Всякий раз, употребляя эту формулировку, гасконец в глазах своих компаньонов, специалистов по рапире, неизменно набирал в свою пользу очки.

В ров можно было попасть двумя способами: двигаясь по лесной дороге и по крутой лестнице, спускавшейся у самого моста. «Охотники», разделившись на две группы, устремились за жертвой с обеих сторон. Когда бедный ребенок увидел себя окруженным, он не попытался спастись бегством, а просто с глазами полными слез стал кричать.

– Дорогие синьоры, – всхлипывал он, держа руку за пазухой. – Не убивайте меня. У меня ничего нет. У меня ничего нет.

Он видимо принял наших знакомых за убийц с большой дороги. Не кривя душой, заметим, что мальчик был не далек от истины.

– Ну – ка, не лгать! – прикрикнул на него Карриг. – Ты сегодня пробирался через холмы?

– Я, – переспросил паж. – Через холмы?

– Какой там, на хрен, через холмы? – возразил Сальдань. – Он идет, наверное, из Аржелеса прямиком.

– Из Аржелеса? – переспросил мальчик и украдкой посмотрел на видневшееся под мостом низкое окно.

– Ах ты, крапленый туз! – сказал Кокардас. – Мы не собираемся тебя грабить. Ты только скажи правду, кому ты должен передать любовное письмо?

– Любовное письмо? – опять переспросил паж.

– Ты что, нормандец, цыпленок? – Паспуаль поднял тон. – Почему прикидываешься, что плохо понимаешь?

– Нормандец? Я?

– Придется его обыскать, – сказал Карриг.

– Ах нет, нет! Не надо! – завопил маленький паж, падая на колени. – Не обыскивайте меня, добрые синьоры.

– Как тебя звать? – спросил Кокардас.

– Беришон, – без запинки ответил мальчик.

– Кому ты служишь?

Паж молчал.

Обступившие его взрослые начали терять терпение. Сальдань схватил его за воротник и, потрясая как шарнирной марионеткой с пеной у рта выпытывал:

– Говори, кому служишь! Ну? Говори, негодяй, говори!

– Ты думаешь, нам нечем больше заниматься, кроме как тебя допрашивать? – вмешался гасконец. – Придется тебя обыскать.

Здесь с пажом случилась метаморфоза. Мгновение назад слабый плаксивый ребенок вдруг с силой рванувшись, освободился от Сальданя, (у того в руке остался лишь воротник его камзола) и в мгновение ока из-за пояса выхватил кинжал. В лучах заходящего солнца сверкнуло крошечное, как игрушка, оружие. Затем неожиданным прыжком он проскочил между Фаёнцой и Штаупицем и пустился наутек в восточный конец рва. Однако брат Паспуаль, неоднократный победитель ярмарочных состязаний по бегу на короткие расстояния, в несколько прыжков настиг и схватил беглеца за плечи. Следом подбежали остальные. Беришон отчаянно сопротивлялся. Своим игрушечным кинжалом он немного расцарапал руку Сальданю, укусил Каррига, а затем остроносыми сапожками принялся в разные стороны брыкаться. При этом больше всего ударов пришлось по ногам Штаупица. Однако, силы были слишком неравными. Через несколько секунд паж лежал ничком на земле, с ужасом ожидая обыска.

И тут произошло нечто совершенно неожиданное, как будто с ясного неба ударила молния и в одно мгновение поразила его мучителей. Какая-то сила вдруг подбросила Каррига в воздух, и тот кубарем отлетел в сторону метра на 3–4. Сальдань проделал не менее причудливый пируэт и, боднув лбом земляную стену рва, затих. Глухо взвыл Штаупиц и грузно, как раненый на корриде бык, осел на дно. Кокардас, сам Кокардас Младший, проделав несложный кульбит, растянулся на земле. Это мгновенное смятение в рядах преследователей Беришона произвел один человек. Вновь прибывшего и мальчика окружили. Но никто не посмел обнажить шпаги. В глазах образовавших кольцо людей дрожало почтительное удивление. Затем большинство, как провинившиеся школьники, опустили головы.

– Ах ты, сучий потрох, крапленый туз! – ругался, поднимаясь и потирая ушибленные места, мэтр Кокардас Младший, но, увидев лицо своего обидчика, невольно расплылся в улыбке.

– Маленький Парижанин! – прошептал Паспуаль дрожащим не то от восторга, не то от страха голосом.

Люди Каррига, не обращая внимания на тех, кто еще валялся на земле, с уважением сняли шляпы и хором приветствовали:

– Капитан Лагардер!

Да. Перед ними собственной персоной предстал тот самый Лагардер, притча во языцех, властитель дум, покоритель сердец. Вокруг него столпились шестнадцать вооруженных человек, и ни у одного не возникло поползновения обнажить шпагу. Шестнадцать опытных бойцов сорвиголов против одного восемнадцатилетнего юноши, который взирал на них с улыбкой, скрестив руки на груди.

Будет справедливым заметить, что Кокардас и Паспуаль, незадолго до того расписывавшие и расхваливавшие своего кумира, ни в чем не погрешили перед истиной. Перед ними застыло воплощение мужской красоты, здоровья и безмерного обаяния молодости, качеств, которые невозможно приобрести ни за какие другие богатства: ни за деньги, ни за талант, помноженный на бескорыстное трудолюбие. Светло – золотистые кудри укрывали его плечи, на глазах и губах играла лучистая ироническая улыбка.

Читатель мне может возразить. Дескать, эка невидаль – молодость. Ведь на свете нет ни одного взрослого человека, который, по меньшей мере, один раз в жизни не был бы молод. Что тут особенного? В таком случае позволю себе задать вам контр вопрос. А часто ли вы встречали зрелых молодых людей, способных опровергнуть известное изречение: «Ах, если бы молодость знала, если бы старость могла!», то есть представляющих собой некую аллегорию привезенного из-заморских стран экзотического фрукта, рядом с которым на одной ветке подчас встречаешь живой цветок. Согласитесь, что куда чаще можно увидеть двадцатилетнего ребенка или двадцативосьмилетнего старца!

Так вот, изюминка обаяния Анри де Лагардера состояла как раз в удивительной гармонии зрелой мудрости и ни с чем несравнимой привлекательности пышущей здоровьем юности. Ростом немного выше среднего, он не обладал глыбообразными мышцами геркулеса, но все его тело было гибко и грациозно, как тому и подобает у настоящего парижанина. От рождения блондин, он понемногу начал темнеть. Голову его покрывали золотисто – белесые шелковистые кудри, тогда как ресницы и изящно ухоженные усики были пепельного цвета. Длинный острый, словно точеный, нос и тонкие губы безошибочно свидетельствовали о долгой аристократической родословной. Почти не исчезавшая с лица живая, чуть озорная улыбка нисколько не препятствовала ему держаться с достоинством, даже некоторым высокомерием, свойственным настоящему маэстро холодного оружия. Однако труднее всего описать его лицо, с безукоризненно правильными чертами и нежной, как у девушки, кожей, светившееся безмерной добротой в часы любви и способные источать испепеляющий пламень, словно Медуза – Горгона, когда он гневался. На нем была форма гвардейца легкой кавалерии его величества. Плечи покрывала немного потертая велюровая накидка с воротником, вокруг которого неплотным узлом обвивался шелковый шарф с нашивками, означавшими ранг капитана королевской гвардии.