Гопакиада - Страница 5

Зато, если верить легенде, возникла другая, ничем не хуже. Согласно которой король, вполне согласившись, что в стране творится беспредел, и подтвердив, что хутор конечно же принадлежит пану сотнику, сообщил, что рад бы помочь, да не может, поскольку негодяи-магнаты и их подпевалы из Сейма совсем кислород перекрыли. Ни армию нанять, ни посполитое рушение (шляхетское ополчение) против турка, всей Европе угрожающего, созвать не дают. Не сознавая даже, что первой жертвой магометан станет не кто-то, а мы, многонациональный народ федеративной РП. В общем, народ надо встряхнуть. И если пан сотник, претензии которого вполне справедливы, согласен, то почему бы ему не вернуться домой, не собрать всех верных наших подданных, многие из которых тоже наверняка обижены и наверняка несправедливо, и не устроить на украинах маленькую, но громкую заварушку? В этом случае мы, Владислав IV, просто обязаны будем созвать посполитое рушение и выступить в поход, объявив, что сразу после замирения Малой Руси идем на турок. А пан сотник тогда, в свою очередь, как добрый христианин, заявит, что на фоне такой великой цели, как усмирение османов, все домашние дрязги неуместны, соединит свои силы с королевскими, естественно, получив полное прощение, и…

Пану сотнику все ясно?

Пану сотнику было ясно все. В первую очередь – что шанс вернуть хутор, а то и получить второй, налицо. Возможно, он потребовал гарантий. А возможно, и нет – у короля в казачьей среде была хорошая репутация.

Еще раз повторяю: прямых доказательств того, что в ходе аудиенции, которая, безусловно, имела место, состоялся именно такой разговор, нет. Однако все происшедшее в дальнейшем подтверждает: дело было именно так. Или примерно так. Поскольку всего два месяца спустя после отъезда из Варшавы пан Хмельницкий объявляется на Сечи, причем не один, а во главе целого отряда реестровых – таких же немолодых, опытных и лояльных, как он сам, из тех гололевских дядек, что прежде чем отрезать, думают не семь, а семь раз по семь раз, произносит перед срочно собранным кругом длинную речь о засеченном насмерть сыне, украденной жене, зарвавшихся магнатах, ненасытных поляках, подлых сенаторах, не дающих королю возможности заботиться о своих верных подданных, турецкой опасности, которой необходимо противостоять и православной вере, которую нельзя оставить в беде. Короче говоря, о наболевшем. И под восторженное одностайное «Любо!» становится гетманом Войска Запорожского.

Вся зима 1647/48 года ушла на подготовку.

Запорожцев обучать нужды не было, многочисленных беглецов, порскавших в камышах вокруг Сечи, зазывали и спешно муштровали, с реестровыми все было давно обговорено, и они посулили примкнуть при первой возможности (что и сделали еще до первых стычек). И все-таки сил было отчаянно мало, на все про все – тысяч 15–18 пехоты и совсем чуть-чуть конницы.

А между тем «кварцяное» (содержавшееся за счет дохода с четверти – «кварты» – королевских имений, но подчинявшееся Сенату) войско, размещенное на «крессах», хотя и было невелико, вместе с отрядами местных магнатов насчитывая примерно столько же, но для подавления казачьего бунта, как показывала история, этого хватало с лихвой. Профессиональная кавалерия есть профессиональная кавалерия.

Однако о поражении лучше было не думать: традиция реестровых выкупать свои жизни, выдавая лидеров, была известна Хмельницкому очень хорошо. То есть победить один на один было невозможно, а для того, чтобы раскачать массы и утопить качество в количестве, необходима была победа. Вернее даже, серия побед.

Отдадим Хмельницкому должное: в отличие от предшественников, он умел мыслить парадоксально. Если конницы нет, но очень нужно, значит будет. И совершенно неважно, что татарская. Благо имелся и полезный «контакт» – перекопский мурза Тугайбей, кунак Богдана с юности, когда кто-то из них у кого-то (конкретика неведома), попав в плен, жил в доме, ожидая выкупа. Так что за конницей дело не стало. Правда, платить воинам Тугайбея на первых порах было нечем, но разве друзья обращают внимание на подобные мелочи? В конце концов, в малороссийских селах проживало вполне достаточно красивых дивчин, крепких хлопчиков и прочего полезного товара, весьма ценящегося в Стамбуле, где нужда в дивах для гарема и мальчишках для пополнения янычарского корпуса, корпорации евнухов или галерных экипажей стабильна и непреходяща. Обычно казаки мешали татарам. Но ведь можно же и не мешать? На том и поладили.

Для поляков же know-how Хмельницкого/Тугайбея оказалось неприятным сюрпризом. Их план, основываясь на опыте боев 1630, 1637 и 1638 годов, а также разведданных о крайнем дефиците у бунтовщиков конницы, предполагал выдвижение двумя колоннами и окружение пехоты противника. Когда-то, с отрядами Наливайко на Солонице и скопищами Острянина под Голтвой, эта метода вполне сработала. Но сейчас все случилось совсем не так. Сперва, 6 мая 1648 года, угодив в засаду близ Желтых Вод, был наголову разбит авангард «кварцяных», затем, 15 мая, при тех же условиях (засада, количественный перевес, невесть откуда взявшаяся орда) та же судьба постигла под Корсунем главные силы. Коронный гетман (министр обороны) Миколай Потоцкий и польный гетман (командующий особым военным округом) Мартин Калиновский, попав в плен, были угнаны татарами.

И вот после этого полыхнуло не на шутку, по всему Левобережью. Стихийно возникали партизанские отряда, крестьяне массами «оказачивались». Началась резня, хоть и в какой-то мере осмысленная, но от этого не менее беспощадная. Избавляя читателя от жутких – гарантирующих пару-тройку бессонных ночей – подробностей, скажу лишь, что резали (в лучшем, наиболее гуманном варианте) все пшекающее и картавящее, без различия пола, возраста, рода занятий и имущественного положения. Попавшие в плен к гуманным татарам, продававшим живую добычу в рабство, даже оказавшись гребцами на галерах или евнухами, могли считать себя счастливчиками.

Но сантименты сантиментами, а к концу июля 1648 года поляков на левом берегу уже практически не осталось, и в конце августа Хмельницкий, перейдя Днепр, взял под полный контроль Брацлавское, Киевское и Подольское воеводства. Зачистка малороссийских территорий Речи Посполитой завершилась в рекордные сроки, программа-минимум была выполнена. Пришло время короля.

Однако человек предполагает, а Бог располагает. Владислав IV, козырный туз игры, умер 20 мая. Идея крестового похода угасла сама собой, и Хмельницкий оказался в крайне интересном положении. Имевшиеся договоренности скисли, говорить теперь было не с кем и не о чем, временное правительство, плохо понимая, что происходит на periferia, собирало войска; оставалось только драться, уже не за хутор, а за жизнь.

Благо денег полякам было жалко, так что качество личного состава собранного ими войска было невысоким, а уровень руководства вообще ниже нуля. Самым боеспособным соединением была частная гвардия князя Вишневецкого, «сильного человека Речи Посполитой», но Сенат, опасаясь отдавать армию в твердые руки, доверил ее трем полным ничтожествам, еще и лишив их права единоначалия. Закономерным итогом стал полный разгром поляков под Пилявцами 10–13 сентября и молниеносный захват казаками Правобережья.

Наступление Хмельницкого застопорилось лишь в октябре, когда гетман, осадив Львов и Замостье, застыл. Что и понятно: дальше ноты написаны не были вообще. То есть взять Львов, а потом и Варшаву проблемы не составляло: ни армии, ни короля у Речи Посполитой не имелось, беззащитную страну можно было ставить раком и диктовать любые условия, вплоть до признания полной независимости. Однако это не входило в партитуру. В это время Хмельницкий, добившись того, о чем не мог и мечтать, явно не знает, что делать. Будь жив Владислав, все бы сладилось, но Владислава нет, приходится импровизировать на ходу.

Львов для гетмана город однозначно польский, взять его означает из сильно нашалившего верноподданного превратиться в государственного преступника. Поэтому гетман снимает осаду, содрав с горожан колоссальные контрибуции и отослав своим представителям на Сейме очень жесткие инструкции: плевать, о чем там спорят, но я хочу только Яна Казимира, брата нашего доброго короля Владислава, а если нет, продолжим разговор в Варшаве.