Гопакиада - Страница 13

В любом случае он, и до того демонстрировавший свою верноподданность «царю восточному» с перебором, нарушающим всякие приличия, осенью 1665-го лично отправился в Москву и подал в Думу совершенно уникальное прошение. Молим, мол, доверить сбор налогов в наших городах московским мытарям, поскольку наши неопытны, а все собранное свозить в государеву казну, возвращая «для гетманских нужд» столько, «сколько тебе, Государю милостивому, будет угодно». Помимо финансовых вопросов «молили» также «послать в города наши хоть малое число ратных людей с воеводами ради опасения от козней ляшских и Дорошенки».

Излишне говорить, что приятно удивленные бояре (война только-только закончилась, деньги нужны как никогда), статьи, поданные Брюховецким, утвердили. Сам Иван Мартынович стал боярином и был сосватан с девицей из старого московского рода, его ближние люди обрели дворянство, а проблема налогов на какой-то момент перестала волновать «народного гетмана», тем паче что отчисления из Москвы пошли регулярно и в солидном объеме.

Но население Левобережья отнеслось к новации совсем иначе. Московские финансисты в самом деле оказались профессионалами высочайшего уровня; лишнего они не брали, но положенное вытягивали до полушки, а если что, воеводы присылали налоговую полицию с бердышами. Если ситуация с финансами как-то стабилизировалась, то социальная обстановка накалялась, а когда после заключения Андрусовского перемирия на левый берег массами побежал народ, отчего-то не желавший жить под поляками, невесть откуда появились слухи, что царь с королем помирились, чтобы всеконечно изничтожить казаков, а Ванька-дурак им поможет.

По всему выходило, что гетмана скоро начнут рвать на ветошь. На истошную просьбу подбросить войск Москва ответила отказом, мотивировав, что, согласно договору, не имеет права вмешиваться во внутренние дела Малой Руси, да и бунты надо самому давить. Такого афронта Иван Мартынович не ждал. Однако что-что, а кризисы его не страшили, напротив, именно в такие минуты гетман обретал крылья. Играя на упреждение, он издал несколько универсалов, призывая любих друзiв бить москалей, которые съели левобережное сало и вообще плюндрують Нэньку а затем, подавая пример, лично возглавил поголовную резню небольших московских гарнизонов. В то же время, правда, отослав в Белокаменную истерическое послание: дескать, я государю был верен всей душой и войск у вас просил, а подлая чернь распоясалась, потому что вы их вовремя не прислали! Как ни странно, Москва не поверила. На границе начала накапливаться мощная армейская группировка Ромодановского.

В этот-то, скажем прямо, непростой момент лучиком надежды прибыло к Брюховецкому послание от правобережного коллеги. Поскольку-де я, – писал Дорошенко, – нынче в контрах с крулем, а ты, братан, с царем, почему бы не объединить силы? Вместе, да с татарами, мы с кем угодно справимся, а кому быть главнее, пусть войско решает, но лично я думаю, что главным надо быть тебе, поскольку ты у нас человек особенный.

Последнее, видимо, подкупило «народного гетмана» больше всего, и вообще, идея «стратегического партнерства», с какой стороны ни гляди, выглядела изящно: на лозунг воссоздания Малой Руси электорат не мог не клюнуть, а что до Дорошенко, то интеллигенцию разводить одно удовольствие. Так что на встречу Иван Мартынович отправился в самом радужном настроении.

Однако, едва добравшись до назначенного места, был связан собственными старшинами, а затем, то ли по знаку правобережного коллеги, то ли нет, растерзан ими же – под одобрительный рев войска, переходящего под стяги Дорошенко. Позже тот пытался за эксцесс оправдываться (мол, он приказал только приковать товарища к пушке и рукой махнул только для того, чтобы прекратить смертоубийство, а его не так поняли). Скорее всего, говорил правду – кому-кому а ему «народный гетман» был нужен живым, поскольку, с одной стороны, очень много знал, а с другой – очень дорого стоил на предмет выдачи Москве.

Однако что сделано, то сделано. Утерев скупую мужскую слезу, Петр Дорофеевич первым долгом распорядился собрать и похоронить с честью остатки усопшего, затем при огромном скоплении народа торжественно назвался гетманом «всея Украйны» и… совершенно неожиданно, под крайне странным, если не сказать хуже, предлогом отбыл восвояси. Почему-то оставив за себя наказным не кого-то из запачканных москальской кровью, а потому вынужденно надежных «левых» старшин, а черниговского полковника Многогрешного, едва ли не единственного, почти не запятнавшего себя в ходе январской резни. Назначение, если честно, странное, настолько противоречащее элементарной кадровой логике, что разобраться в его мотивах представляется более чем необходимым. Однако всему свое время.

Как бы там ни было, воссоединение состоялось. Практически сразу же Дорошенко направляет в Москву предложение заключить очередной договор – на базе решений I (знаменитой) Переяславской Рады.

«Москва медлила с ответом», – с укором пишут мифологи. Да, медлила. И была абсолютно права. Собственно, она вообще не должна была отвечать, поскольку имела совсем недавно подписанный договор с Речью Посполитой, согласно которому правый берег становился зоной исключительно польского влияния. А раз так, то Дорошенко как правобережный лидер юридически был для нее персоной non grata, а как левобережный – интервентом, убившим законного (хоть и мятежного) гетмана Брюховецкого. Конечно, любая юриспруденция капитулирует перед соображениями пользы. Но какую пользу могло принести России многократно разоренное многолетней войной Правобережье? А никакой. Зато любые движения в этом направлении не могли быть восприняты Варшавой иначе как casus belli, ведущий к очередной вспышке совершенно ненужной войны. И к тому же условия, предлагаемые Дорошенко, трудно было расценить иначе как нахальство: бояре уже слишком хорошо знали цену казацким клятвам и присягам, чтобы верить честному слову, без гарантий, как когда-то Хмельницкому.

Тем не менее ответ из ставки Ромодановского пришел: в качестве жеста доброй воли гетману предлагалось «выдать головами» миньонов Брюховецкого, лично участвовавших в подготовке и реализации январской резни. Чего в свою очередь не мог исполнить Дорошенко, ибо причастны были слишком многие, так что попытка пойти на такой шаг с высочайшей вероятностью означала бы мятеж.

Короче говоря, ситуация зависла. И вот тут начинается интрига.

Пробыв на левом берегу совсем недолго, Дорошенко возвращается в Чигирин. Логику этого шага понять непросто. Аншлюс (или, если угодно, эносис, или «злука») только-только свершился, территория еще не интегрирована и даже не совсем замирена, а с севера нависает армия Ромодановского, которая вот-вот неизбежно пересечет границу, поскольку призвать к ответу виновников январской резни для Алексея Михайловича вопрос как личного, так и государственного престижа. В такой обстановке личное присутствие харизматического лидера, не имеющего дома сколько-нибудь серьезной конкуренции, на Левобережье просто обязательно. Не понимать этого он не мог. Причины для столь скорого отбытия должны быть по-настоящему весомы.

Однако официальное объяснение, вслед за казацкими летописцами повторяемое основной массой исследователей (дескать, у гетмана были проблемы в семье: у жены-алкоголички случился очередной запой и она согрешила с юным офицериком), не выдерживает никакой критики. Да, конечно, из-за прекрасных дам много чего творится, но Дорошенко далеко не двадцатилетний пацан и даже не вспыльчивый мавр. Для него, каким он предстает в летописях, естественна совсем иная модель реакции. Допустим, баба невесть что творит. Но ведь можно послать людей, запереть супругу в светлице, а возлюбленного, наоборот, в темнице – до выяснения, а самому продолжать заниматься по-настоящему серьезными делами.

Второй, более вменяемый вариант (мол, на правом берегу возникли политические осложнения, требующие личного присутствия лидера) тоже не убеждает, поскольку упомянутые осложнения хоть и возникли, но месяца через три, если не позже. Странно, правда?