Гончарный круг - Страница 4

– Простите, познакомиться толком не успел. Как вас, гости дорогие, называть? – весело спросил председатель москвичей.

– Я – режиссер и кинооператор Денис Кузнецов, – представился старший из группы.

– А по отчеству?

– Вообще – Михайлович. Но я еще не привык к этому. Просто Денис. А это, – указал он на сидящих рядом парней, – мой ассистент Виктор и шофер-осветитель Валентин. Вот и вся группа. Ну, а Василия вы лучше меня знаете.

– Встречали!.. Значит, Денис, Виктор и Валентин? Запомним. А я, значит, председатель здешнего колхоза Леонид Константинович Старостин. Это – известный вам дядя Миша, Михаил Лукич Болотников, бывший наш бригадир, ветеран колхозного строительства. Ой, было у нас с ним дело! Ну, да ладно. Кто старое помянет, тому, как говорится… Супруга его – тетка Матрена. Отчество твое, Матрена, как?

– Ивановна, чай! – откликнулась хозяйка из-за переборки.

– Ивановна. Правильно. Да… Поговорить бы с вами, посидеть, да время сейчас такое! Волка, как говорится, ноги кормят. У председателя одна нога тут, другая – там. Заготовка кормов! Сенокос, по-старому – страда! Хлеба на подходе, лен. Забот – неделю не брился. И спать – не помню, когда высыпался. А уж спрашивают с нашего брата! Что вы там в кино показываете? Ерунда. Вот в жизни, когда спрашивают – да! Тот же Николай Иванович. Сегодня – золото мужик, нормальный начальник областного управления культуры. А помню, года три что ли назад, на страду у нас уполномоченным был по району – только огонь сыпался. Я, грешник, у дяди Миши тогда все горшки перехлестал. На первое место в районе выходили по хлебосдаче, а он сперва семена вздумал засыпать. Семена, конечно, первей первой заповеди, а сосед-то нас и обошел. Престиж колхоза пострадал. А мы только в люди выходили, и хотелось, чтоб уж твердо было… Помнишь, Михаил Лукич? А ты куда это, хозяин, от гостей?

– Макара позову, – ответил Михаил Лукич и поскорее вышел, чтобы не остановили. Помнишь ли, говорит? А чего же не помнить-то? Подкатил прямиком из района к дому, наругал, на чем свет стоит, да мало наругал, горшки давнишние – до сенокоса еще навертел, в сенях стояли, – все, как один, перемял, перемолол сапогами. Правда, извинялся потом…

– Деда Миш, а кино-то уже делали? – первым сунулся ему под ноги распаренный велосипедной гонкой Ванятка.

– Нет, дураха. Завтра будут делать, а то и отставят совсем.

– А не врешь, деда Миш?

– Ей богу! Пухнут у меня горшки на кругу, а это им не годится.

– Ты, может, не стараешься?

– Да как не стараюсь, дураха? Стараюсь. Старый уж я, верно…

– Старый, – согласился Ванятка. – А завтра-то когда будут делать?

– Да как накупаетесь в бочаге, так и приходите. Может и начнут.

– Может, им блюдо надо свертеть, дак ты меня позови, я блюдо-то умею.

– Вот как закажут блюдо, так и позову.

Детворе сразу стало скучно возле Михаила Лукича, подняли горячие велосипеды, погнали на речку, а он пошел к лавке деда Александра.

– Обрядиться-то хошь, поди? – спросил он Макара.

Макар ерзнул головой об горячее бревно дома, чтобы кепка опустилась пониже на лоб, поглядел из-под козырька на приятеля.

– Да чего я тебе скажу? По жаре-то и без обряда тошно, а то дело, что задарма, да пропадет если, дак и худ квас, да лучше в нас. А ты смурной, гляжу?

Михаил Лукич хотел, было, отмахнуться, но не отмахнулось у него.

– Худо. Повертеть-то даве сел, молошник хорошо пошел, а кринка сперва на кулак ладила намотаться, а потом и опухла.

– Обрядом опахнуло.

– Да какой к лешему обряд. Руки по пуду – што та, што эта. – Он поглядел на изношенные свои руки, пошевелил пальцами. – Ванятка вон говорит старый, мол, стал.

– Да, чай, не жениться тебе – горшки-то ляпать. Погоди, щас замолодеем! – И Макар упер колоду в землю, чтобы подняться с лавки. – Замолодеем, говорю, баррикада?

– Да, да, да, да, – откликнулся дед Александр.

Стол в доме оказался мал для стольких гостей, и хозяин хотел примоститься в сторонке, рядышком с Макаром, о его усадили в передний угол, дескать, он сегодня главный именинник. Михаил Лукич не запротивился, ему даже приятно стало от такого почтения. И Матрене стало приятно за старика, и Макару – за приятеля. Леонид Константинович тем временем поднял стопку, оглядел приезжих, хозяина, и у Михаила Лукича екнуло под рубахой: чего такого скажет председатель? Первым делом про колхоз, конечно, – это у него так водится, а потом уж и про хозяина может, а то и про горшки. Язык у него поворотливый.

– Ну, так что же, гости дорогие? Тостов вам на сегодня хватит, председатель обвел рукой стол, дескать, есть, подо что тосты говорить, а первый тост я предлагаю…

Опять екнуло у старика: неушто своему же заведению изменит – не с колхоза начнет?

– … предлагаю за успех дела. За ваш успех, за наш за колхозный, за всеобщий, словом. Чтобы каждому его дело с пользой было, как вон горшки нашему хозяину.

Водка оказалась холодной – в погребе стола у Митрича, на льду – пошла хорошо. И рубец из телячьей брюшины был холодный, и хрен в баночке – тоже со льда. Митрич толк в «обряде» знает.

Не заметили, как выпили по второй и по третьей. Но не веселило что-то Михаила Лукича выпитое. Ну, оплошал он давеча с кринкой, а все равно бы можно сказать хоть за гончарное дело, если уж не за мастера. А ведь стопки пока за него никто не поднял. Занятые люди. Головы у всех другим забиты, а гончарство-то, что уж?.. Всю жизнь, сколько помнит себя, занимался он этим ремеслом. Не горшками, конечно, жил: до колхоза батрачил, а колхозы начались, работал в них. Только пустыми днями, а то дак и ночью мял глину, садился за круг и крутил горшки, кринки, цветошницы, опарницы – чего только надо было. Крутил для себя, для деревни, а случалось, и для базара. И вечно ему это занятие было в укор, а то и в обиду. Другой мужик сплоховал на работе, ему ничего, простительно. А Болотников, чего не доглядит, и пошли горшки считать! Сколько за его жизнь председателей перебывало в колхозе, все ему горшки поминали. А сколько обысков раньше делали? Дескать, необложенный налог от кустарного производства… Это уж после войны было – телку-то пришлось со двора свести… В сорок седьмом. Прибыл финагент, посчитал горшки в углу, ушел, ничего не сказавши. На другой день опять явился. И на третий день ту же партию считает. А потом бумагу выписывает, что-де кустарь Болотников вырабатывает на дню партию в 70 единиц гончарных изделий. Михаил Лукич ему: мол, те же все горшки-то считаешь, они тут за три недели накоплены! Когда же это, от колхозных дел не бегая, семьдесят единиц в день успеть накрутить? А тот: дескать, откуда видать, что они трехнедельные? Государство-то дурить все вы горазды, будь горазд и поплачивать. Уж такой мужиченко был неважный – пьяница и завистник, при вдовах солдатских по деревням кормился. Потом сгинул куда-то. А тогда власть имел. Через неделю бумага из района пришла: такой-то кустарь-одиночка обязан уплатить в доход государства такой-то налог в четыре таких-то срока. Можно бы, конечно, походить с бумагой-то, пожаловаться, кому следует, да где время-то для этого взять? Так и пришлось телку свести за налог. Много ли за кругом-то высидишь? День-то, бывало, так за плугом уходишься, что и покрутил бы побольше, да не крутится. А потом, сколько их увезешь на себе? Только и слава, что на базаре побывал! Так вот и было. А все равно, до чего же веселые тогда горшки крутились! Легкие-то, звонкие-то, полива так и сверкает!..

А два года назад – это уж он окончательно с пенсией примирился, и для гончарного дела времени стало вволю – Матрена привезла ему с базара письмо, в котором Дом народного творчества просил его изготовить для выставки образцы глиняной посуды, какую он делает. Михаил Лукич и накрутил им целый мешок всего, расписал посуду белой глиной, поливу поровней навел, обжег хорошенько и сам свез в область. Там все его изделия описали по акту и попросили еще раз пожаловать, когда будет открыта выставка. Пуще свадьбы ждал он этого дня, а ехать не пришлось: Дмитрия – сына – как на грех трактором в мастерской прижало, ходил к нему в сиделки. Так и попал на выставку только к закрытию. Там ему диплом выдали под музыку и заплатили хорошие деньги, потому что все его изделия закупил музей, Не успел домой приехать – письмо летит: все его музейности отвезены в Москву, а оттуда – на выставку за границу. В письме от этой выставки был вложен специальный листок с благодарностью «за любезное согласие участвовать в показе и за предоставление в высшей степени интересных экспонатов». Он, как это письмо получил, выпил с Макаром, а выпивши-то, пошел к Леониду Константиновичу: вот, мол, бил горшки-то? А они все – редкие музейности, по заграницам поехали! Председатель прочитал бумаги, поздравил, конечно, потом сказал: «Чем черт не шутит!» – и велел вставить листок от выставки и диплом в рамку и вывесить в конторе рядом с прочими лощеными бумагами, которыми в последние годы колхоз не обижен. Ну, а теперь вот за новую партию горшков коробку эту привезли, людей вон сколько понаехало – только радуйся.