Голубой кедр - Страница 9
* * *
Костерок тихо приплясывал на берегу. На рогульках висел небольшой котелок, в который, отгоняя летучие искры, озабоченно поглядывал домовой. На тряпице, раскинутой на камнях, лежали серые ноздреватые лепешки и крупно нарезанные куски кеты. Лепешки, по словам домового, который истово потчевал Лебедева, замешены на черемуховой муке, поэтому они и были так ароматны и сладки. Потом домовой достал из холщевой торбочки две берестяные чеплашки и осторожно налил в них из котелка чаю - черного, горьковатого от щедро брошенных туда лиан лимонника, его красных ягод да кисточки элеутерококка, колючие стебли которого торчали неподалеку. После каждого глотка у Лебедева прибавлялось сил.
- Спасибо, дедушка! - сказал он. - Теперь я хоть до завтрашнего вечера могу идти без отдыха.
Домовой увязывал свою торбочку:
- Вот-вот! Омсон-мама точнехонько так и говорила: мол, только подкрепить надо силы Мэргена, а там...
- Омсон? - перебил Лебедев. - Так вы ее видели?
- А чего бы мне ее не видеть? Частенько дорожки нас с ней, с простоволосой, сводят. Я ей другой раз так и скажу: "Не молоденькая, чай! Нет чтобы платком покрыться, ходишь, волосом светишься!" Мы, домовые, этого страсть как не любим, а у них, у таежных людей, обычай иной, вот и ходит, косами трясет, будто девица.
- Она и есть девица! - засмеялся Лебедев. - Ей и двадцати нет, мне кажется.
- Коли кому что кажется, так тот пушай крестится, - сурово ответил домовой. - Вот как на твой глаз - сколь мне годков?
Лебедев пригляделся.
- Ну, шестьдесят, ну, семьдесят... - сказал он не очень уверенно, но тут же вспомнил, с кем говорит. - Или больше? Неужто за сто?
- То-то и оно-то, что за сто! - важно сказал домовой. - Нашенский род исстари ведется. Домовушка должен быть по рождению тот же шишига, то есть дьявол. По крайности, прежде был шишигой, а теперь, видится, обрусел. Мне нынче никак не меньше, чем пять сотен, а то и поболе. Со счету давно сбился, многое позабывать стал. Но сколь помню себя, таким был, как сейчас. Разве что одежа попридержалась. Вот и Омсон такая - что хошь с ней делай, время не берет.
- Она колдунья? Шаманка? - пытался угадать Николай.
- Шаманка, скажет тоже. Подымай, брат, выше! Она - владычица Омиа-мони, только про это пускай себе мой дружечка разлюбезный дзё комо сказывает. У него складнее выходит. Ежели бы там про банника, про овинника, про дворового аль про русалок, девок зеленовласых, что по чащобам у нас на Расеюшке турятся, на прохожего-проезжего морок наводят, про это дело я тебе такого набаю, что волоса дыбарем станут. А про таежное пущай таежные жители и сказывают. Ты мне лучше про себя поведай. Какого роду-племени? Как окрестили? Почто холостым живешь - я приметил... Чем на хлеб зарабатываешь? Не по купецкому делу?
- Нет, не по купецкому, - от души развеселился Лебедев. - Я пишу...
- Писарем, стал-быть? - почему-то обрадовался домовой. - Грамоте, счету обучен? Великое дело - наука! Вот кабы мне на роду не написано домовым быть, я бы непременно обучение прошел и в грамотки всю мудрость народную записывал. Таскался бы по селам-поселочкам: там сказку подслушаю, там - песню, там - поговорочку. Поговорка, знаешь ли, цветочек, а пословица - ягодка. Ох, брат ты мой, а крепко же иной русский мужик молвит! В пословице ходячий ум народный. Пословицы не обойти - не объехать. Живым словом победить можно. Одно слово, знаешь ли, меч обоюдоострый заменить может. Да где бы нам найти такое словцо, чтобы лиходея нашиго насквозь пронзить? Уж и дружок-приятель у тебя, батюшко Мэрген! - попенял он. - Я спервоначалу думал, что на цвету он прибит, глуповат, стал-быть, однако умнище есть, и страшный... А зверюгу белую, что чадом чадит, он где раздобыл? Это ж чисто Змей Горыныч: огонь жрет, жаром орет, а из ушей аж дым идет. Эх, а было времечко золотое: что богатырь, что супротивник его садились на добрых коней - да по раздольицу, чисту полюшку... А коняшки сытые, обихоженные! Мы, домовые, коней любим пуще всего на свете! Хынь-хынь, - вдруг завел он жалобно, - мне бы хоть махонькую, да пегонькую лошадушку! Разве же наше, домовушек, дело по чащобе шастать, злодея гонять? Домовой - он исстари не злой, не погубит, как русалка зеленовласая, не утопит, как дед водяной, узелком дорогу не завяжет, как злодей леший. Ну, ущипнуть там, синяков насажать, бабе простоволосой ночью косиц наплести - это наше дело. А тут...
Лебедев ласково слушал причитания домового. Так бы и погладил его по сивенькой головушке!
- Вот видишь ли, батюшко Мэрген... - продолжал тот, но Лебедев решил наконец прояснить дело:
- Ну какой я Мэрген? Меня зовут Николаем. А вас как?
- Власием отродясь прозывает домовушку народ. Волосом еще, Велесом. Как хошь, так и зови. Дедкой зови, суседкой. А ты - Никола, стал-быть. Славное имечко. Угодник тебе хороший достался. Добрый. Ты вон тоже добрый. Да вот беда: слабосильная твоя доброта, нету в ней ярости праведной. Тебе бы тоже домовым на свет народиться, а тебя вон в грамотеи, в Мэргены вынесло.
- Ну, предположим, вы меня туда сами записали, - возразил Лебедев.
- Не я, а дружечка мой - дзё комо. А видать, ошибся... Чего ему на тебя боги евонные указали? Я так понимаю, что на том месте, где нынче твоя изба, прежде стойбище было. Глядишь, там и жил-поживал какой Мэрген. Однако к старости что люди, что нежить забывчивы становятся. Вот и напутал дзё комо.
Николай даже обиду почувствовал, но решил продолжать разговор:
- А вы сами откуда? Как попали на Дальний Восток? - Уж сколько раз приходилось задавать такой вопрос! Мог ли он представить, что будет брать интервью у домового... Он попал в мир причудливых и странных существ, которые теперь мерещились за каждым кустом, подсматривали с каждой ветки, смеялись из ручья. Да, это было чудесно, невозможно! И в то же время в явлениях домового, дзё комо, прекрасной Омсон была непонимаемая, но глубоко чувствуемая им бесхитростная правда природы. Она требовала ответной правдивости.
- Мы сами с Орловщины, - рассказывал тем временем домовой. - Не считал, сколь годков прошло; как собрали Макар да Агриппина Ермоленки барахлишко, наскребли из-под печи, на лапоть насыпали, меня, доможила своего, кликнули: "Дедушка домовой, не оставайся тут, а иди с нашей семьей!" Понимаешь, - доверительно объяснил он Николаю, - если хозяин при переезде суседку своего не позовет, то и скотина водиться не будет, и не будет ни в чем ладу. Я серой кошкой... - он покосился лукаво на Лебедева, - обернулся - и скок в корзинку! Старуха моя, кикимора, коклюшки, клубки, плетенье свое прихватила - из голбца за мной шмыгнула. Тряслись наши хозяева из России на Амур и год, и более. Из корзинки, бывало, нос высунешь - и все тебе леса, леса, леса... Уставать стали мы с домахой моей. А пришли-таки! Места - куда тебе с добром! Лес, рыба, зверь богатый. Сперва людишки землянки рыли, потом избы ставили. Лес валили нетронутый. Мы уж со старухой серчать стали, что долго нас из корзинки не выпускают, ан зря: скоро нас в дом новый зазвали. В тот самый, где ты был. И-эх... Он всхлипнул было, но тут же встряхнулся: - Да что!.. Не вернешь. А вон и дзё комо поджидает, вон он, батюшка мой!