Голубой берег - Страница 1
Мишель Демют, Голубой берег
Церковь Экспансии, положение которой значительно укрепилось после запуска орбитальной станции «Св. Франсуа небесный», имела своих святых и своих мучеников. Но обычно остается неизвестным, что после открытия Передачи у нее был и свой ад — это была сама Передача. Потребовалось несколько лет, чтобы добиться устранения эффекта лабиринта, и Церковь Экспансии приняла активное участие в новой победе человеческого разума.
Галактическая хроника
— Желаю удачи, сын мой, — промолвил настоятель отец Дорфус, нажимая на кнопку. — Будь мужественным. Помни, что ты посланник человечества. И не забывай, что, каким бы ни был долгим путь, ад можно пересечь и выйти из него…
На обочине полевой дороги лежит труба. Это огромная труба, подготовленная к укладке в вырытую рядом с дорогой траншею. Неподалеку, в нескольких минутах езды на движущейся ленте, расположены казармы — по меньшей мере, Иероним думает, что это казармы, потому что он заметил антенны и большой прожектор на металлической вышке. А в темнеющем небе со стрекотом кружатся два вертолета, перемигиваясь сигнальными огнями: красный — зеленый, красный — зеленый…
— Я хочу забраться туда, — говорит Иероним, показывая на ближайший отрезок трубы.
Отец бурчит что-то в ответ, но Иероним уже давно привык не слушать его упреки, всегда одни и те же. Отец садится на трубу и отворачивается в сторону. Он внимательно следит за вертолетами, а вид у него слегка обеспокоенный.
В тени деревьев посвистывает движущаяся лента. Над траншеей свисает наполовину вырванный куст, пахнущий увядшей листвой; вокруг него в вечернем воздухе клубится облако мошкары.
Иероним забирается, согнувшись, в трубу. Внутри она еще сохранила дневное тепло; здесь пахнет пылью и металлом. Завтра в ней смонтируют линию снабжения — Иероним знает, что она действует так же, как телевизор — тысячи маленьких лампочек заставляют предметы быстро-быстро скользить по трубе от одного города к другому. Он и не догадывался, что внутри может быть так уютно. Ему даже хочется остаться здесь и прикорнуть возле стенки. Когда он продвигается вперед, металл гулко звенит под его ногами: гонг-гонг!
— Эй! Эгей! — раздается позади него голос отца.
— Эгей! — Иероним забавляется звуками собственного голоса. Они раздаются совсем как в той громадной, словно выстланной изнутри стеклом пещере, оставшейся в Греции после войны. Они были там в прошлом году. Он снова идет вперед под барабанный грохот своих шагов. Теперь он видит перед собой окрашенный в вечерние тона круг: кусок уходящей к горизонту дороги, едва вырисовывающаяся вдали в темно-фиолетовом небе группа деревьев.
— Хо-хо! — кричит Иероним.
Он ждет ответа, но отец молчит. Тогда он стучит кулаком по стенке трубы в ритме какой-то песенки, но не слышит ответного стука и начинает чувствовать тревогу. Теперь он гораздо быстрее продвигается все дальше и дальше. Труба кажется ему намного длиннее, чем вначале, когда он только забрался в нее, и запах теплой пыли вдруг становиться удушающе едким. Стенки как будто сужаются вокруг него, и ему становится страшно, хотя он и стыдится признаться в этом самому себе. Но, в конце концов, в этом виноват отец.
Наконец он добирается до конца трубы и полной грудью вдыхает воздух, словно человек, вынырнувший из-под воды. Стоя на коленях в траве, он чувствует себя слегка оглушенным и вертит головой во все стороны. Внезапно он слышит странные звуки, похожие на приглушенное ворчание, и видит, как над дорогой поднимаются два черных пятна. Затем зажигаются огни: красный — зеленый, красный — зеленый, и Иероним понимает, что это вертолеты. Он даже догадывается, для чего они опускались.
Отец столько раз объяснял ему, как это может произойти, столько раз повторял, что он должен делать в этом случае, что вначале Иероним не чувствует страха; он даже почти не удивлен, хотя и не понимает, каким образом полиция ухитрилась узнать, что отец находится здесь. Вертолеты устремляются к казармам, и шум их моторов быстро становится таким слабым, что теряется в шуршании ленты, движущейся посреди дороги.
Иероним так долго стоит возле трубы, глядя на огни, что становится совсем темно. Ему не холодно, но он ощущает себя очень одиноким и думает, что так и должно быть, что он, как г оворил отец, всего лишь маленький ребенок; и вот теперь, когда он остался один, он должен выполнить то, что приказал ему отец. Он идет к дороге и уже хочет ступить на ленту, как вдруг слышит позади себя рычанье двигателя. Появляется темная масса, движущаяся от казарм через поле. Она отчетливо выделяется на фоне неба, ставшего теперь непонятным образом гораздо светлее.
Иероним возвращается к грубе и садится возле нее на корточки. Он думает, что это боевая машина, которую послали за ним полицейские. Может быть, это отец сказал им, что оставил его совсем одного? Нет, это невозможно. Они наверняка еще даже не успели начать допрос. Но лучше все-таки спрятаться, и единственное подходящее для этого место — это труба Иероним снова забирается в нее и прижимается к теплой стенке. Через некоторое время он собирается с духом и выглядывает наружу. Черное чудовище находится всего лишь в нескольких метрах от дороги, полностью загораживая строения казарм. Оно страшно громыхает. Спереди у него загораются две фары, освещающие металлические выступы корпуса и носовой таран виргинского танка. Из башни выглядывает офицер в позолоченной каске. Танк, не замедляя хода, пересекает дорог у и скрывается за кустами. Рычание его мотора затихает, и Иероним медленно выбирается из трубы. Никаких следов танка, и небо вновь стало темным. Казармы исчезли, дороги тоже нет, и он понимает, что находится во дворе своего дома. По-видимому, он только что упал — правую руку жжет, а кисть совсем онемела. Сейчас мать займется им и вылечит его, хотя и поворчит немного. Он поднимается на крыльцо и останавливается перед высокой дверью, чтобы оглянуться на окружающую его ночь Виргинии. Вокруг дома столпились густые темные деревья. Вдали видны городские огни; слева от них можно различить огни Лагеря Колдунов.
— Ты ранен?
Он вздрагивает и оборачивается, готовый улыбнуться матери; он хочет показать ей ободранную руку, но на пороге стоит Патриция. У нее каштановые волосы, полные волнующие губы и красивые руки с длинными пальцами. Она хорошо знает власть своих рук над мужчинами, и при разговоре с ними ее руки порхают вокруг нее, словно в танце. Она одета в прозрачную пижаму, волосы ее собраны в две косички, что делает ее похожей на девочку.
— Кажется, меня задело, — бормочет Иероним, прижимая руку к бедру в липкой крови. Нога потеряла чувствительность и будто одеревенела, он безуспешно пытается пошевелить ею, но сильное головокружение заставляет его ухватиться за плечо Патриции.
… Он приходит в себя в своей келье на Святой Станции, буквально насквозь промокший от пота. Через несколько минут начнется утренняя служба. Он встает, натягивает на себя серый комбинезон Ордена и надевает через голову цепь с медальоном Добровольцев. Он покидает келью в тот момент, когда миниатюрная статуэтка у изголовья постели вызванивает последние ноты вызова.
По нескольким вертикальным шахтам он поднимается на уровень большого кольцевого коридора. Пройдя по нему несколько метров, он сворачивает направо и чуть не сталкивается с братом Лезье, внезапно появившимся из бокового коридора. Он изображает на лице вежливую улыбку и пытается проскользнуть мимо, но брат Лезье останавливает его, положив ему на плечо руку.
— Брат Иеронимус… Ходят слухи, что готовится очередная миссия…
Страшным усилием воли он заставляет себя не останавливаться, ничем не выдать охвативший его душу леденящий холод. В полном соответствии с правилами Ордена он улыбается брату Лезье:
— И это все, что вам известно? Я считал, что вы лучше осведомлены, брат мой.
Он не хочет быть излишне суровым. Ему было бы нетрудно раздавить брата Лезье одним движением пальца — ведь тот не принадлежит к отряду Добровольцев, хотя и живет в постоянной одержимости этим адом, о котором он, похоже, знает все. Он всего лишь рядовой член Ордена, но говорят, что он принадлежит к Святой Церкви Экспансии с самого момента ее основания. Маленькая головка с густой порослью рыжих волос придает ему странно юный вид. Он всегда улыбается с таким видом, словно является хранителем тысячи тайн.