Головы Стефани (Прямой рейс к Аллаху) - Страница 2
Стефани согласилась. Ее всегда неудержимо влекла к себе Организация Объединенных Наций: она сияла в ее глазах слабым, но волнующим отблеском любви между народами и мира во всем мире. В двадцать лет ей повезло устроиться экскурсоводом по штаб-квартире ООН, и в течение целого лета она бегала по этим величественным зданиям во главе стада туристов. Позднее ей как-то раз довелось сниматься на фоне небоскреба и леса флагов ста семидесяти стран-членов организации в обществе нескольких африканских делегатов, облаченных в колоритные национальные одежды. Некоторые из этих Превосходительств представляли страны, находившиеся в открытом конфликте между собой, и все же соглашались вместе, по-братски позировать рядом с ней. В общем, и она внесла свой вклад в дело мира. Бобо даже удалось провести ее на заседание Совета Безопасности и сфотографировать в классическом костюме от Шанель в самый драматический момент дебатов между Индией и Пакистаном из-за войны в Бангладеш.
У Его Превосходительства господина Самбро была очень темная кожа и большие очки в черепаховой оправе; он был невысокий, проворный, разговорчивый — из тех людей, что прячут свою робость и нервозность за потоком слов.
— Мисс Хедрикс, я прошу вас пересмотреть свое решение. Мы гарантируем вам полную безопасность. Вам ничего не угрожает… Позволю заметить, что ни один иностранец не пострадал от революции. Мы со всей ответственностью отнеслись к их безопасности и к сохранности их имущества. Поэтому ни один иностранный гражданин, проживающий в нашей стране, не выразил пожелания уехать. Хаддан — очень гостеприимная страна. Мы даже не национализировали иностранные фирмы, мы всего лишь пересмотрели контракты. Нас бессовестно эксплуатировали… Вам абсолютно нечего бояться.
Стефани положила нож и вилку и посмотрела послу прямо в глаза. Когда она злилась, ее изумрудные глаза делались по-кошачьи зелеными и вспыхивали внутренним огнем, а рыжая шевелюра становилась похожей на мех животного, готового впиться в вас когтями.
— Вот что, посол, если вы думаете, что я боюсь, то вы очень и очень ошибаетесь. Я вообще если кого на этом свете и боюсь, так только стоматологов. И должна вам сказать еще кое-что. Я только что выкарабкалась из чертовски неудачной любовной истории, и мне абсолютно наплевать, что со мной будет дальше. Так что ваши речи — не ко мне. В моральном, сентиментальном, эмоциональном и вообще в психологическом плане я по самую шею в дерьме…
Она слишком поздно вспомнила о том, что разговор происходит в ресторане ООН, что беседует она с послом и окружена Превосходительствами. За соседним столиком индийский, если только не пакистанский, чернобородый дипломат в розовом тюрбане разговаривал с каким-то американцем в темно-синем костюме в полоску, бледным и белобрысым, — его лицо как раз претерпевало ту стремительную потерю цвета, жертвой которой становятся все англо-саксы, когда сталкиваются с представителями третьего мира. Она произнесла «в дерьме», повысив голос, под давлением переполнявших ее чувств, и мужчины в изумлении умолкли. Господин Самбро оцепенел. Мисс Стефани Хедрикс все, разумеется, знали в лицо, — только поэтому никто и не подумал, что новый представитель Хаддана в Генеральной Ассамблее пригласил в ресторан девицу по вызову. Но он явно не ожидал услышать подобное из уст прекрасной, восхитительно одетой молодой женщины. У Стефани мелькнула мысль, что Организация Объединенных Наций — это одно из тех мест, впрочем, весьма многочисленных, где угнетение и неравенство ни у кого не вызывают стыда, зато слово «дерьмо» всех шокирует. Она нервно разломила хлебец, слепила из мякиша маленький шарик и принялась катать его пальцем по столу.
— В чем дело, посол? Я что-то не так сказала?
Господин Самбро укрылся за огромной радостной улыбкой.
— Вовсе нет, — воскликнул он. — Мы здесь в кругу друзей.
— Знаете, в мире высокой моды существует профессиональный жаргон, который быстро становится второй натурой, — пояснила Стефани. — Это довольно говенная среда…
— Ха! Ха! Ха! — нервно прыснул посол, блестя очками.
Он явно был человеком впечатлительным, и в приступе нервной мимикрии тоже принялся разламывать свой хлебец и делать из него шарики, как Стефани.
— Сам я учился в Колумбийском университете, — сказал он, как бы заверяя ее в том, что в состоянии выслушать выражения и покрепче. — Вы, я полагаю, американка, мисс Хедрикс?
Стефани рассмеялась.
— Извините меня, но всякий раз, когда африканец употребляет выражение «я полагаю», мне вспоминаются слова Стэнли: «Доктор Ливингстон, я полагаю?» [9]Помните, когда они встретились в джунглях…
Господин Самбро вежливо засмеялся.
— Вообще-то я не африканец, — заметил он. — Среди моих предков были иранцы, индийцы, суданцы и арабы. Хаддан — это плавильный котел. В нем мало-помалу формируется новый этнос. Мы одновременно и Африка, и Аравия, и Азия. Это очень красивая страна, и я от всего сердца приглашаю вас к нам в гости. Мы всячески облегчим для вас эту поездку.
— Послушайте, посол, — по-моему, говорят «Превосходительство», но…
— Зовите меня Джимми, — сказал господин Самбро.
— Послушайте, Джимми, у меня нет никакого желания позировать для глянцевых картинок на фоне нищеты, называемой «местным колоритом», в городе, из которого едва успели убрать трупы. Это даже не вопрос совести, это вопрос… гигиены, вот. В этой области человечество зашло слишком далеко. Чего я не понимаю, поскольку еще не родилась тогда, так это как так случилось, что после последней мировой войны фотографы из журналов мод не использовали еще горячие руины Берлина или концентрационные лагеря как фон для своих коллекций… А ведь это было время new-look… [10]В прошлом году меня фотографировали в наряде от Падилла — платье из черно-лилового органди, названное «индийский лунный свет», — в одной деревне к югу от Бомбея, где тысячи людей погибли от наводнения, вызванного муссоном… Меня до сих пор мучает вопрос, почему меня тогда не линчевали.
Взгляд маленького министра иностранных дел первого демократического государства Персидского залива стал еще более нежным и грустным. Стефани уже замечала, что на черном лице грусть всегда кажется более глубокой. Но и веселье тоже кажется более веселым. Не вижу, впрочем, какой тут можно сделать вывод, подумала она. Однако, по идее, все должно бы явственнее проступать на белом… А, да черт с ним.
Разговор складывался трудно: Стефани знала Хаддан лишь по нескольким удивительным по красоте снимкам в старом номере «Джиографикэл магазин» — Бобо подсунул ей этот журнал, зная ее вкус к странам, которые он с видом гурмана квалифицировал как «мужественные». Тем же утром она нашла в «Нью-Йорк таймс» статью о ситуации в Персидском заливе — на Генеральной Ассамблее ООН должен был обсуждаться «представительский» и «легитимный» статус новой делегации бывшего эмирата. В передовице выражалась надежда, что Хаддан «наконец-то расстанется с архаичным и почти мифическим образом, который придавал ему феодальный режим бывшего имама». Стефани читала газету в кровати, поджав колени чуть ли не к подбородку и слизывая с пальцев остатки апельсинового джема, и воображала, как идут караваны, груженные золотом, самоцветами и миррой, как состязаются в джигитовке всадники, — впрочем, их она путала с теми, которых видела в Марокко, — ей грезились невероятной красоты женщины, укрытые чадрой, которую ее воображение властно отодвигало, а еще сыны шейхов, в чьем облике… ну, гмм! сочетались мужество, достоинство и пылкость. Она любила помечтать, но, как правило, старалась не смешивать мечты с реальностью, так как была по природе бережливой и всегда откладывала на черный день.
— Вы чрезвычайно здравомыслящая молодая дама, мисс Хедрикс…
— Зовите меня Стефани.
Лицо посла просияло.
— Спасибо. Я уверен, что вы меня поймете, Стефани. Как вам известно, мы успешно осуществили демократическую революцию. Мы встаем на трудный путь: путь либерализма. Нашей страной веками управляли сатрапы. Мы положили этому конец. У нас не затихали расовые, религиозные, племенные конфликты: мы положим им конец. В нашей стране живут мусульмане, индуисты, христиане, и еще есть добрая дюжина культов исламского толка, но мы стремимся построить светское общество. Мы провозгласили отделение религии от государства: верования каждого являются его личным делом. Мы твердым шагом движемся к единству, мы хотим освободить память наших граждан от пережитков и обломков средневекового прошлого, мы хотим идти вперед с надеждой и верой в будущее…