Головнин. Дважды плененный - Страница 107
Но когда коснулось их сокровенных интересов, заговорили по-другому: «Россия не пропустила случая утвердиться в двух весьма важных местах на северо-западном берегу Америки: в Новоархангельске и в заливе Бодеге».
И следом проявились истинные цели докладчиков — пока еще не поздно, пришельцев надобно оттуда выдворить. С чего же начать?
«Для достижения сей цели, — резюмирует Головнин рассуждение американцев, — комитет в заключение своего донесения предлагает в поселенцы избрать китайцев, как народ трудолюбивый, неприхотливый и по бедности своей, готовый везде жить, где только может снискать пропитание.
Если бы сочинение, подобное сему донесению, было написано частным человеком, то оное не заслуживало бы ни малейшего внимания и даже стыдно было бы писать на него опровержение, но, будучи составлено комитетом, от конгресса уполномоченным, оно есть акт американского правительства и в сем отношении достойно того, чтоб показать публике неосновательное суждение американцев о России и несправедливые их притязания на земли, по всем правам народным нам принадлежащие».
Глядя со стороны на заочную полемику Василия Михайловича с американскими конгрессменами, беспристрастно следует признать правоту русского морехода. Прекрасный слог, бесспорные, убедительные аргументы. Почище чем у завзятого дипломата. Быть бы Головнину министром иностранных дел вместо канцлера Горчакова, однокашника Матюшкина, наверняка Россия не подарила бы Аляску американцам.
Осматриваясь в береговой жизни, Головнин с некоторым волнением воспринимал отзывы о своих книгах, увидевших свет. Пока никто не говорил худого. Вяземский и Жуковский хвалили. Молодой Александр Бестужев-Марлинский восторгался записками Головнина о Японии. Он «описал пребывание свое в плену японском так искренне, так естественно, что ему нельзя не верить… Прямой, неровный слог его — отличительная черта мореходцев — имеет большое достоинство и в своем кругу занимает первое место». Тот же Бестужев одним из первых оценил описание плавания на «Камчатке». Тем лестнее для Головнина, что его имя соседствовало в «Полярной звезде» рядом с Пушкиным. Радостно сообщая о выходе в свет «Бахчисарайского фонтана», Бестужев отзывался: «Лишь теперь вышло в свет: „Путешествие около света“ г-на Головнина. Первая часть оного посвящена рассказу и описаниям истинно романтическим; слог оных проникнут занимательностью; дышит искренностью, цветет простотою. Эта находка для моряков и для вcex светских».
Взгляды на жизнь Головнина привлекли интерес к автору «Записок в плену у японцев» далеко за пределами России. Не оставил их без внимания и Генрих Гейне, рассуждая о нравственных началах человечества: «Нравственность проявляется в поступках, и нравственный смысл скрывается только в побуждениях к ним, а не в форме их I расцветке». На заглавном листе «Путешествия в Японию» Головнина в виде эпиграфа помещены прекрасные лова, услышанные русским путешественником от одного знатного японца: «Нравы народов различны, но добрые поступки всегда признаются таковыми».
Тернист путь на Парнас, под ногами не только розы, но часто и шипы. Особенно, если автор считает нужным говорить только правду.
Выпуская в свет «Описание примечательных кораблекрушений», Головнин преследовал одну цель — помочь мореходам в трудную минуту. «Такая книга, — писал он, — научающая примерами действительно случившимися, столь же нужна для мореплавателей, как и описание примечательных сражений вообще для людей военных, она издана не с тем, чтобы мореходец прибегал к ней во время бедствий и уже в самые минуты гибели искал средств в ея примерах к своему спасению, но чтобы от благовременного чтения имел в виду, и, так сказать, в готовности все способы, могущие в разных обстоятельствах кораблекрушения послужить к его избавлению». Автор излагал факты, повествовал о людях. Некоторые из них оказались весьма заметными флагманами. Среди них его начальник, адмирал Петр Карцов, другой командир Черноморского флота, любимец царя, вице-адмирал Алексей Грейг. Так или иначе они стали причастными к неприятным событиям, происшедшим четверть века назад, и оскорбились. Собственно, их ославили на всю читающую Россию. Головнин недоумевал, его сочинение вменили иметь на кораблях для поучительности и имел твердое мнение: «Всякое сочинение потеряет все свое достоинство, если будет наполнено одними похвалами и если в нем будут скрыты недостатки».
С огорчением обратился к первенствующему члену Государственного Адмиралтейского департамента, престарелому адмиралу Александру Шишкову. Ревнитель чинопочитания взорвался от едких строчек неугомонного правдолюбца. Он тотчас ответил Головнину, что тот позволил себе «много сатирического на счет флотских чинов», и «подобные сатиры не научают, а только оскорбляют». И вообще в России «таковые вещи не долженствовали бы печататься…»
Кончилось тем, что Головнин покинул Морской корпус.
По долгу службы в новой должности Управляющего экспедицией Адмиралтейского департамента со званием генерал-интенданта Василий Михайлович стал главой корабельного строения флота. От него зависело сколько и каких кораблей получит флот. Раньше, по заведенным де Траверсе порядкам, полудостроенные корабли гнили у кронштадтских стенок, а деньги на их постройку текли полноводными реками из казны и, разливаясь ручейками, оседали в карманах чиновников…
Головнин начал с Кронштадта. Ходил в сопровождении свиты по верфям, заглядывал в полупустые магазинысклады. Чиновники под его пристальным взглядом ежились, прятали глаза. Полусгнившие корпуса кораблей, без мачт, без пушек, значились как находящиеся в строю…
Отпустив свиту, Головнин поднялся на широкий бруствер крепостной стены. Припекало майское солнце, пустынное море призывно играло бликами. Эскадра, которой по существу не было, еще не начала вооружать корабли к кампании и никого это не тревожило.
С тоской втягивал в себя терпкие родные запахи Василий Михайлович, вглядываясь в далекий горизонт:
Где-то океанскими фарватерами, наверное, держит путь в родную гавань Феопемт Лутковский, у берегов Чукотки, расталкивая льдины, в барказе третий год упрямо ищет неведомую землю Федор Матюшкин. Его шевелюра начала серебриться, но не от сверкающих на солнце льдин. Головнин не ведает, что к своему лицейскому товарищу обращается из далекой ссылки Александр Пушкин:
В Английском флоте на службу иностранцев принимать запрещено.
Петр I по нужде нанимал иноземцев на флот, а к концу царствования начал от них избавляться, появились доморощенные капитаны. Однако верховная власть, то Екатерина I, то Бирон, затем Екатерина II тяготели к чужеземцам. Тянуло их в Россию, на даровые деньги, а главное, русские матросы неприхотливы и безропотны… Морской министр де Траверсе под стать себе определил начальника штаба фон Моллера…
Осмотревшись, Головнин решил попутно взяться за лихоимство, и начал с отъявленного ворюги, родного брата фон Моллера, вице-адмирала, Главного командира Кронштадтского порта, о котором гуляла слава по Кронштадту. Вещественные доказательства и бумаги говорили о наглости хапуги. Но не тут-то было. Генерал-интенданту прямо пояснили в департаменте — дело пустое. Все похождения Моллера доподлинно известны брату, начальнику штаба, который и сам не безгрешен…
Следующим на примете был контр-адмирал Гейден. Еще из Свеаборга тянулась за ним худая слава, но там он ловко показался цесаревичу Николаю Павловичу и получил «монаршее благоволение» в три тысячи десятин.