Голова Медузы
Избранные рассказы. Том 1 - Страница 7

— Боюсь, что ты не довезешь меня, сын мой… Остановись, Телемак! — обратился раненый царь к прибежавшему с мечом в руках русокудрому молодому герою — Это твой брат, Телегон. Не узнав отца, он нечаянно ранил меня своим острым копьем, — произнес, обливаясь кровью, Одиссей.

Повинуясь отцу, Телемак бросил занесенное над братом оружие и стал поднимать Одиссея. Обступившие своего господина рабы не знали, помогать ли переносить его в дом, или бежать звать на помощь.

В калитке показалось несколько женщин, и одна из них, рослая и облеченная в ярко-белую ткань, с раздирающим воплем бросилась к ногам Одиссея.

— Не мсти ему, Телемак, за мою смерть, — с трудом произнес, обращаясь к старшему сыну, слабеющий царь. — Я чувствую, что скоро умру. Почитай мать и не давай ее обижать своей Навзикае… Не плачь, Пенелопа, — добавил герой, обращаясь к верной жене.

— Ты не умрешь, мой отец! Мать приказала мне, расставаясь, привезти тебя, даже если бы ты умирал. «У меня найдутся средства вернуть его к жизни», говорила она.

— Попробуй… Сын мой, — вновь обратился Одиссей к вынимавшему осторожно из раны копье Телемаку, — немедля пошли в город и прикажи приготовить корабль с двумя сменами сильных гребцов. Отвези меня, пока не поздно, на Эю, к нимфе Цирцее, которая может меня исцелить.

— Я поеду с тобой, Одиссей! — воскликнула Пенелопа. — Не покидай меня здесь! Сейчас же я приготовлю запасы в дорогу.

— Не надо корабля, — сумрачно произнес Телегон. — Моя ладья может вместить четверых, а дельфины Цирцеи свезут нас быстрее, чем ваши две смены гребцов.

— Где твоя лодка? — обратился к младшему брату Телемак.

— Там. — И Телегон рукою показал направление. — В небольшом заливе, с высокими берегами, поросшими ивой.

— Вероятно, у Крутых спусков. Не трать понапрасну времени. Это бесполезно, — прошептал Одиссей, обращаясь к заговаривавшему кровь на ране Телемаку. — Распорядись, чтобы меня немедля снесли на Лаэртовых носилках в ладью Телегона…

И немного спустя, в сопровождении толпы народа, несколько дюжих рабов торопливо несли вдоль желтевших полей накрытого широкополой соломенной шляпой, тяжело вздыхавшего на золоченых носилках царя Итаки. Слева от носилок шел черноволосый, в бабку свою Гекату, Телегон, а справа — светлокудрявый, с голубыми глазами Пенелопы, Телемак. У обоих через плечо висели мечи.

На полдороге от цели пути их нагнала на колеснице, запряженной белыми мулами, в накинутом поверх белого пеплоса пурпуровом царском плаще жена Одиссея.

Опустясь по крутому откосу, рабы и домочадцы царя помогли его детям вытащить и подвести к удобному месту ладью Телегона. Поставив на корме и в носовой ее части кувшины с водой и съестные припасы, они постлали на дно овечьи мягкие шкуры, накрыли их чистою тканью и уложили стонавшего от боли Одиссея. Телегон поместился на носу, а Телемак с Пенелопой на корме. Влезшие в воду рабы вывели тяжело нагруженную лодку на глубокое место.

Телегон бросил в воду концы прикрепленных к резному носу с изображением лотоса длинных веревок и свистнул в висевшую у него на шее пеструю раковину. Провожавшие своего царя жители Итаки видели только, как неподалеку от берега заплескалось, играя, стадо дельфинов, а следом за тем ладья Телегона, колыхаясь на шипящих пеной волнах неожиданно поплыла все быстрей и быстрей в открытое море…

Холодные брызги обдавали пурпур плаща, в который куталась много лет не плававшая по морю, пораженная горем царственная Пенелопа. Сидевший возле нее Телемак то думал о стрясшейся над их семьею беде, то соображал, захлестнет или нет волна внутренность судна. Телегон свистом своим то ускорял, то умерял быстроту бешено мчавших ладью дельфинов Цирцеи. Морской ветер дул ему прямо в лицо, развевая по сторонам длинные пряди черных волос.

Один Одиссей лежал неподвижно, до бороды накрытый своею сидонскою мантией. Глаза царя Итаки были закрыты; лицо неестественно бледно. Он не слышал ропота разбивавшихся около борта пенистых волн и не чувствовал ни запаха моря, ни соленого вкуса брызг, попадавших ему на побелевшие губы.

Заметив, что отец уже мертв, Телемак молча накрыл ему лицо взятым с собою продолговатым и чистым белым холстом.

На поросшем старыми соснами черном утесе своего лесистого острова неподвижно сидела чародейка Цирцея. Опустив голову на розоватые ладони подпертых коленями рук и распустив воспетые когда-то Орфеем, подобные лучам солнца, огненно-рыжие волосы, дочь Гелиоса устремляла в фиолетово-синюю даль взоры своих черных нечеловечески сверкающих глаз. Волшебница нимфа нетерпеливо ждала возвращения сына, посланного ею к царю каменистой Итаки. Пятнадцать зим пролетело, с тех пор как Одиссей покинул Цирцею после целого года пребыванья у ней. Разбросанные перед царицей гадательные кости расположились в таком прихотливом порядке, что никак нельзя было разобраться, сдержит или нет герой данное им когда-то обещание снова приехать на лесистую Эю.

Немало любовников перебывало у чародейки на этом острове, с тех пор как золотистые кони отца перевезли ее туда из холодной Сарматии. Даже сам бранелюбивый олимпиец Арес, опоенный волшебными соками трав, подолгу забывал у Цирцеи о кровопролитных битвах своих. Но никто из деливших ложе царицы не вспоминался ей так часто, как побочный сын Сизифа, Улисс-Одиссей.

Черные глаза божественной нимфы жадно впивались в морскую даль, ища в ней изогнутой ладьи Телегона.

«Сердце говорит мне, что я кого-то скоро увижу. Но вот уже близится вечер, а сына все еще нет», — думала Цирцея, полная тоски ожидания и дразнящих мечту воспоминаний о прошлом.

Наконец, вдали показалась темная точка.

— Это он! — воскликнула, вглядевшись в нее, дочь Гелиоса. Точка стала расти и, наконец, обратилась в ладью, которую везла стая прыгавших резво дельфинов. В ладье сидело трое, а когда пловцы вошли в скрытую поблизости между утесов бухту, Цирцея разглядела в надвигавшемся сумраке и четвертого путника, распростертого неподвижно на дне. Привязав лодку, двое мужчин, из которых один был Телегон, подняли лежавшего и, в сопровождении бывшей с ними высокой женщины в пурпуровой хлене, узкой тропинкою стали подыматься наверх.

Взглянув в лицо Телегонова спутника, Цирцея простерла к нему свои белые руки и с радостным криком: «Одиссей!» бросилась навстречу. Но ее сын неожиданно остановил чародейку словами:

— Мать, ты ошиблась. Одиссей — тот, кого мы несем, а это — мой брат Телемак.

— Как ты похож на отца, о герой! Но что случилось с моим Одиссеем?! — взволнованным голосом спросила дочь Гелиоса.

— Мой муж, царь Одиссей, — выступила дотоле сзади стоявшая женщина, — заколот сыном твоим; не знаю, кто ты: богиня или смертная женщина. Муж ничего никогда не рассказывал мне о тебе.

— Будь моей гостьей, царица!… Но покажите мне Одиссея! — потребовала Цирцея.

Телемак и несвязно оправдывавшийся Телегон опустили на землю одеяло из овчины, на котором лежал их отец, а Пенелопа приподняла белую тонкую ткань, покрывавшую лицо ее мужа.

Цирцея увидела бледные, с застывшим на них выраженьем страдания, черты когда-то любимого ею героя. Глубокая жалость проникла в сердце волшебницы.

— Он мертв, — произнесла она. — Недаром внутренности жертв сулили мне горе и смерть вместе с чьим-то прибытием… Но не следует еще раздирать сердца печалью… Телегон, веди гостей в дом и позаботься о том, чтобы они остались довольны пищей и ложем. Ко мне же пришли нимфу Альс. Пусть она сюда поспешит с маленькою золотою шкатулкой, что стоит в нише возле постели моей. Я же останусь здесь, и, если душа героя не переступила еще пределов Аида, я призову ее обратно в тело силою своих заклинаний.

И когда Пенелопа с Телемаком, дивясь встречавшим их ручным медведям и львам, ушли в сопровождении Телегона, Цирцея, сняв украшенный подвесками металлический пояс со своего стройного стана, подняла руки к потемневшему небу и воззвала к матери своей, царице ночи, Гекате:

«О, Владычица душ, отлетевших от тела! если тобою от Гелиоса рожденная дочь была когда-либо приятна тебе, — исполни просьбу мою: помоги вернуть дух распростертого здесь сына Сизифа в царственное тело его!»