Голова, которую рубили - Страница 10

— А жена ваша как?

— Тоже сухая! Она вообще в другой комнате спит! И у нее тоже все там странное! То духи по комнате летают, то помадой на зеркале кто-то писать начнет. Вчера вот Маяковского написал: «Послушайте! Ведь если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно?» А потом еще снизу приписано: «Колбаса воронежская: 0,5 кг — 18 руб., пучок редиски: 3 руб. банка майонеза: 18 руб., огурцы: 1 кг — 3 руб. Целую. Твоя Оля!» Вот оно как!

— Скоты они все, однозначно! — выдавил пьяный мужик и вытек вместе со всеми на остановке.

Мы с Севой и старичком поехали дальше, на конечную остановку, после которой трамвай уходил на круг.

— И как отрубили? Ровно? — после некоторого молчания поинтересовался дедушка. Я снова вздрогнул. Видимо, теперь это моя судьба — вздрагивать.

— Я не видел, — честно признался Сева.

— А что это ваш друг все время молчит?

— У него шок! Он же сам как раз и рубил!

— Не рубил, — не выдержал я, — только пытался! Это Мусорщик все сделал!

Тут, похоже, до старичка дошло, что дело нечисто. Пробормотав какие-то несущественные извинения, он прошел на переднюю площадку, да там и застыл перед дверцами, не решаясь повернуть голову в нашу сторону. Я набросился на Севу:

— Ты в своем уме? А если он сейчас в милицию сообщит? Видел, мол, двоих в трамвае.

Все об отрубленных головах рассказывали! Нас же вмиг!..

Сева сжался в неприметный комочек, втянул голову в плечи и прошептал:

— Я и сам не знаю, что произошло. Наверное, это от чрезмерной эм-моциональности!

— У меня тоже, между прочим, чрезмерная эмоциональность! Аж через край хлещет! Но я же не болтаю на каждом углу, что у меня в ванне голова лежит! Вот врезать бы тебе, чтоб до конца жизни только шепотом и разговаривал!

— Меня нельзя бить! У меня почки больные.

Это было для меня сюрпризом.

— Что, кровью писаешь?

— Не в этом дело. Сплю когда, то ноги на стопку книг кладу или на спинку кровати, чтобы левая почка на место вставала. Она у меня в том месяце вылетела, а теперь вот надо, чтобы встала.

— Вот заливун! А пьешь тогда зачем, как боров?

— Это делу не мешает! — с ноткой гордости в голосе сказал Сева.

— Мешает, мешает. Проживешь еще лет тридцать, узнаешь, как мешает! — Я похлопал Севу по плечу. — Ладно, потопали.

Трамвай остановился, и мы снова сошли в слякоть тающего снега.

Дом, в котором жил Сева, находился совсем недалеко от остановки, за детским садом, и мы не торопясь пошли по тротуару, обсуждая, чего бы мне взять у Севы почитать. Сева с присущим ему маньячным энтузиазмом расхваливал какого-то неизвестного мне автора. Я же новых, а уж тем более современных писателей-фантастов особо не жаловал и просил перечислить книги из классики. Севе, кроме «Старика и моря» Хемингуэя, ничего в голову не приходило, и он снова возвращался к обсуждению очередного творения неких Скаландисов, Лазарчуков, Бобровых, Свистоплясовых и прочих и прочих… Тут я вспомнил, что забыл Севиного «Малыша» у Мусора в туалете. Сева погоревал немного, но после моего клятвенного обещания купить ему новую книгу из той же серии посветлел.

Мы подошли к подъезду, зашли и стали подниматься наверх.

Этаже на пятом Сева остановил меня и заговорщицки прошептал:

— Жди здесь. Я все вынесу! Зная о том, что Марфа терпеть не может ни меня, ни тем более Его Высочество Карла Мусорщика, я кивнул и, прислонившись плечом к счетчику, прикурил. Сева потопал к себе на седьмой.

Дверь около меня отворилась (совсем чуть-чуть), и из мрака квартиры кто-то, явно женщина, строго спросил:

— Чего делаешь?

— Стою, — ответил я, затягиваясь.

— Счетчик небось скручивать решил? Ты у меня смотри, я сейчас милицию позову, они тебе покажут, как счетчики скручивать.

— Милиция не умеет их скручивать. Тут опыт нужен, — ответил я, потому что женщина мне совсем не понравилась.

— Вот и иди на улицу, шпана малолетняя. А то позвоню ведь!

Я хотел было ее поправить — мне как-никак было уже тридцать семь, — но дверь захлопнулась. Правда, ощущение, что за тобой наблюдают через глазок, осталось, и я все-таки преодолел еще один лестничный пролет.

Дверь этажом выше отворилась через несколько секунд. И тотчас донесся шумный голос Севиной жены Марьи:

— … ведь знала, что опять налакаешься как свинья!

— Но, Марья, я же… совсем же… чуть-чуть… ну? — вяло лепетал Сева. Он никогда не умел спорить с женщинами, и Марья это знала.

— Заплетается язык-то! Слова нормального сказать не можешь, а еще с больной почкой!

— Это не имеет значения, — Севин голос таял на глазах, — Да и не пил я сегодня… много.

— Не пил, значит? А запах от тебя идет, думаешь, мятный? Поверь мне, Сева, пахнет от тебя далеко не свежестью мятных листьев!

— А… м…я же ш… што? — Сева скис совсем.

— Вот тебе мой совет, — наставительно сказала Марья, почувствовавшая, что победа уже не за горами. — Как протрезвеешь — приходи. А если вздумаешь еще нажираться, ночуй где-нибудь в другом месте.

— Где? — сумел выдавить Сева, хотя мне казалось, что он уже на это неспособен.

— Я бы сказала где, да неприлично звучать будет, — подавила оставшиеся очаги сопротивления Марья. — Иди вон к своему Мусорщику в туалет, там и спи!

Думаю, не стоит говорить, что Сева, услышав последнюю фразу, побелел как мел.

— В туалет нельзя! — донеслось до меня. Неужели опять проговорится? — Там… там Витек ночует!

— У этого алкаша вроде квартира была!

— Ремонт там у него. Соседняя квартира загорелась, пламя и на него перекинулось. Коридор выгорел начисто, еще полкухни, и чуть было до комнаты не дошло. Благо пожарные вовремя п-подоспели.

— У нас еще и пожарные есть? — фыркнула Марья. — Вечно они не вовремя приезжают! Сгорело бы у него все на фиг, пользы бы больше было, да и мне головных болей меньше! Ладно, Сева, дорогой мой, сегодня ночуй где хочешь, чтоб в следующий раз знал, в каком состоянии домой возвращаться. А завтра обратно! И чтоб к шести дома был, трезвый как стеклышко, я котлеты пожарю.

Дверь захлопнулась, и по ступенькам гулко затопал спускающийся Сева.

— Видал? — кивнул он, надевая шапочку, на этот раз завернув под нее свои начинающие уже оттаивать уши. — Придется сегодня ночевать в парке, на скамейке… ил-ли еще куда подамся…

И он так на меня посмотрел, что сразу стало понятно, что он, Сева, ни в каком парке спать не хочет (холодно там, и все такое), а слабо надеется, что его лучший во всех отношениях друг Витя пригласит его, Севу, к себе домой. Всего-то на одну ночку. Там они выпьют чайку, посмотрят видак, и, так уж и быть, Сева ляжет в ванне. Можно даже без подушки, к чему такие удобства?

— Ночуй, гад, — добродушно сказал я. Ведь знаю же, что не отвяжется. Сева расцвел, порозовел и даже перестал сутулиться, что с ним случалось крайне редко. — Книгу взял?

— А то як же ш? — малопонятно ответил он и похлопал себя по пузу, где из-под куртки действительно что-то выпирало острым углом, — Ну, мы идем?

На пятом этаже та самая дверь с говорящей темнотой вновь была приоткрыта, и из мрака на нас явно смотрели.

До трамвая шли молча, каждый думал о своем, о наболевшем. Сева, скорее всего, размышлял о том, как бы больше с Марфой своей не ругаться, да еще, наверное, о вреде алкоголя, поскольку зимой спать в парке опасно для здоровья в целом и для почек в частности. А я думал о голове, лежащей у меня дома в ванной, и о том, что сегодня ночью придется выскакивать на мороз и топать через три дома до уличных мусорных баков. Надо будет взять с собой и Севу, чтоб не так страшно и скучно было идти.

В трамвае Сева принялся рассказывать забавную историю из жизни, когда он вышел на балкон-лоджию, да нечаянно там заперся (вот ведь фокусник!). Сидел до вечера, пока жена не пришла. Она и открыла. Оказалось еще, что у него в то время суп на плите стоял, выкипел он полностью, кастрюля почернела вся, включая крышку. Как квартира не сгорела к чертям собачьим — непонятно.