Голос из хора - Страница 37
Русской идее Покрова, отраженной в церковном зодчестве, созвучно (по внутренней уютности и интимности этой идеи) следующее признание - у Лескова в рассказе "На краю света" (речь идет о чувстве Божьего покровительства, которое в рассказе Лескова переживает мальчик, спрятавшись в бане, под полок, от грозившего ему наказания):
"- Да ведь как я, Владыко, Его чувствовал-то! Как пришел Он, батюшка мой, отрадненький! удивил и обрадовал. Сам суди: всей вселенной Он не в обхват, а, видя ребячью скорбь, под банный полочек к мальчонке подполз в дусе хлада тонка и за пазушкой обитал...
Я должен признаться, что я более всяких представлений о божестве люблю этого нашего русского Бога, который творит себе обитель "за пазушкой". Тут, что нам господа греки ни толкуй и как ни доказывай, что мы им обязаны тем, что и Бога через них знаем, а не они нам Его открыли; - не в их пышном византийстве мы обрели Его в дыме каждений, а Он у нас свой, притоманный* и по-нашему, попросту, всюду ходит, и под банный полочек без ладана в дусе хлада тонка проникает, и за теплой пазухой голубком приоборкается".
* собственный, домашний.
Здесь, конечно, автор не удержался, чтобы в русском смирении не превознестись перед "пышным византийством". Пышности и у нас хватало. Но если взять эту "пазушку", разукрасить ее сверху с пониманием, кто укрывает, мы и получим нашу искомую архитектурную форму - Покрова.
Тихонечко вздохнем, раскинем мыслями и попишем еще... Отпуст - "Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко", положенный на слова Симеона, читается ежедневно в конце, завершая вечернюю службу. Спрашивается - зачем, если Симеон, произнеся это, умер, а мы живы? Затем, говорят, что служба подразумевает отход ко сну, окончание дневного пути. Символика ночи и сна подобна символике смерти. Отпуст это учел.
Почему смерть приходит чаще всего весной, а также - на рассвете? Ведь ей соответствует ночь и зима. А рассвет и весна - начало цикла, вступив в который, человек, умерший зимой и ночью, обнаруживает свою ненужность, отсутствие. Он не выживает в начале нового цикла, потому что его жизнь завершилась раньше, в конце прошедшего круга, и этот час уже лишний. Начинается следующий день, без него, и тогда он уходит.
Полнота дня, бездонность ночи, и только вечер какой-то ни то ни се.
4 марта 1970.
И как маятник - по талому снегу - работая руками, ногами, гимнастика, чтобы дольше прожить, неуклюже и упрямо, как нанятый, ходит убийца Блюхера.
Из чеченских песен.
Руками мельницу крутя, устами Коран читая,
Умом обозревая прочитанное,
Сидела, говорят, однажды дочь великого отца Фатима.
- Мир тебе, о дочь великого отца Фатима!
Склоняясь над нею, сказал Ангел Смерти Мулкулмот.
- Мир и тебе, о Ангел Смерти Мулкулмот!
Случаен ли твой приход, или ты прибыл по делу?
- Не случаен приход мой, по делу я прибыл к тебе:
Нынче по воле Аллаха настало время твое.
- Ногти на руках и ногах моих я еще не постригла,
Хасана и Хусейна не уложила я спать, накормив,
И мужа моего Муртазал-Али нету дома.
- Пусть ногти на руках и ногах твоих я, вернувшись, застану постриженными,
Хасана и Хусейна уложи ты спать, накормив,
А за мужем твоим Муртазал-Али я отправляюсь сам.
В горной пещере, восседающим со святыми в совете,
Нашел он мужа Фатимы Муртазал-Али.
- Мир тебе, о Муртазал-Али!
- Мир и тебе, о Ангел Смерти Мулкулмот!
Случаен ли твой приход, или ты прибыл по делу?
- Не случаен приход мой, по делу я прибыл:
По воле Аллаха пришел я за душою Фатимы.
- О Господи Боже, дочь великого отца Фатима,
Кто обмоет тело твое?
- О Господи Боже, Муртазал-Али,
Обмоют тело мое райские девы.
- О Господи Боже, дочь великого отца Фатима,
Где возьму я материю сшить тебе саван?
- О Господи Боже, Муртазал-Али,
Саван сошьет мне Ангел Джабраил.
- О Господи Боже, дочь великого отца Фатима,
Кому поручу я нести носилки с телом твоим?
- О Господи Боже, Муртазал-Али,
Носилки мои понесут райские девы.
- О Господи Боже, дочь великого отца Фатима,
Кому поручу я выкопать могилу тебе?
- О Господи Боже, Муртазал-Али,
Могилу мне выроет Ангел Джабраил.
В этой песне, столь целомудренно поддерживающей равновесие между святостью и человеч-ностью, сыновья Фатимы Хасан и Хусейн представлены маленькими детьми. В предыдущей песне о смерти Магомета, то есть - о событии более раннем по времени, те же Хасан и Хусейн выступа-ют взрослыми мужами. Восхитительна эта бездумная и порывистая расторопность искусства, строго преследуя истину, свободно перестраивать факты в зависимости от правды конкретного места и времени. В день смерти Фатимы ее сыновьям пускай они давно уже выросли - подобает оставаться детьми. Вспомним замечание Гете о правоте Шекспира, то наделявшего леди Макбет детьми, то в зависимости от характера монолога - изображавшего леди Макбет бездетной. Так же делал Рубенс в ландшафте с одним источником света, бросающим двоякие тени в противоположные стороны.
Как заискивают старики у молодых и здоровых: поговорить хоть немного. Снимет шапку, пожелает здоровья. - Ну как, - спросит, - заработок, сколько на харчи и что остается? - Как будто ему интересно. А ему все равно заработок, харчи. Нужно перемолвиться, поддержать себя сознанием, что он в силе еще, пускай с костылями, но тоже живой и в жизни все понимает. Как настоящий, как взрослый.
- Теперь девке - и платье купи, и брюки - купи!..
(О модах)
- Рубашка на нем - центровая!
- Портсигар - пластмассовый: положишь сигарету - дырку прожгет.
- Шарфик с этикеткой.
- И по культуре он выделялся. Разговор такой, сами понимаете. Перстень на нем золотой, с большим камнем. Шофер первого класса.
- Васек пищит.
(О кошке)
- У меня к кошкам серое отношение.
- Какие события разворачиваются? А вот какие.
- В 38-ом году захожу я в магазин, беру поллитру - нет, взял я две четвертинки, помню...
- Тары-бары, сараи-амбары.
- Закрой кашеглотатель!
- До сих пор не могу вложить себе в рамки, как все это произошло...
- А он каким-то способом остался жив.
- Тут не зависит от головы.
- Инстинкт свое играет.
- Ну, конечно, внутри у меня все волнуется, а на лице ничего не видно. Говорю: ноги мои, ноги, несите мою задницу!
- До гробовой доски наших детей!
По радио - женский смех. Как соловьиное пение. Ни от чего. Женщины любят смеяться. И даже существует особый сорт - хохотуши. Есть в этом что-то непостижимое. Холодное. Смеять-ся ни от чего. Это, наверное, какой-то физиологический смех. Как щекотка. Смех в отсутствии юмора. Как внешний раздражитель.
Зато как вполне прекрасна беспомощная косолапость детей. И во сне мы тоже часто спим косолапо, пятками врозь, уткнув коленки...
За эти годы так устал от людей, что, бывает, зайдешь в секцию, и по телу физически, волнами разливается блаженство: она - пуста!..
Но что меня выводит из себя, так это - ноги. Когда человек молчит, болтают ноги. Они притоптывают в такт радиопередаче, и без такта, просто так, у глухонемого ноги ораторствуют. Не посидят ни минуты спокойно. Тело спит, а ноги беснуются. Тело лежит на лавке, а одна нога сползла на пол, осмотрелась, освоилась и начинает выбивать чечетку. Узнаю - по ногам. Вон знакомый ботинок, а вон - сапог. Каждый топочет свое. Солдаты. Мало им шума, подавай барабаны. Чтобы читать и писать, мне хочется быть глухим.
...Космография Средних Веков прекрасно представлена в душеполезной повести Никодима, типикариса Соловецкого, - "О некоем брате". Там Архистратиг Михаил водит душу грешного монаха по небу и преисподней, а тот затем чистосердечно повествует братии обо всем увиденном. Сперва они поднимаются, минуя облака, и выше - твердь ледовидную, и выше - воды, лежащие над твердью и облаками, пока не достигают небес, расступающихся, чтобы открыть им зрелище неизреченного света. Потом они опускаются на землю и под землю, проходят нижние воды, лежащие под землей, и попадают в темную область неподалеку от адского пламени. Там несчастный монах молит отпустить его на покаяние, и по знаку Архистратига разом распахиваются все этажи Вселенной: