Голодная гора - Страница 109

Он в последний раз посмотрел на каменные стены замка, затем взгляд его скользнул вниз по травянистому склону, на бухту, на остров Дун и на серую массу Голодной Горы. Потом еще раз улыбнулся Джинни.

– Вы ведь не знали мою мать, верно? – сказал он. – Она умерла много лет назад в Ницце.

Последними словами, которые она мне сказала, были: «Не надо быть таким серьезным, мой мальчик, и не надо слишком много думать, это никому еще не приносило пользы». Я не знаю, права она была или нет, но только стоит мне задуматься, как я ощущаю мучительную боль. Вы можете рассказать об этом своему сыну, когда он получит наследство.

Генри отдал приказание кучеру, приподнял, прощаясь, шляпу, и экипаж покатил по аллее. Вскоре он скрылся за деревьями. Когда он въезжал в лес, со всех гнезд, спрятанных в густых ветвях деревьев, тяжело взмыли в небо цапли и с криками полетели над водой в сторону острова Дун.

Когда Джон-Генри свернул на Куин-стрит, из дверей одного дома вышел часовой.

– Не советую вам идти туда, – сказал он. – Там, в конце улицы, стреляют, и вы можете получить пулю от одного из наших ребят.

Не успел он договорить, как прогрохотала пулеметная очередь, и раздался визг тормозов. Часовой ухмыльнулся.

– У кого-то там неприятности, – сказал он.

В конце улицы они увидели автомобиль, который занесло на тротуар; в опущенном окне машины торчало дуло пулемета, направленного в сторону площади. Три человека, стоявшие на тротуаре, бросились на землю лицом вниз. Из дома выбежал человек и вскочил на подножку автомобиля. В руках у него была винтовка. На улице возле площади появился небольшой отряд солдат, и автомобиль, развернувшись, помчался по переулку. Солдаты открыли огонь по удаляющейся машине, а потом побежали через площадь к высокому зданию почты на углу. Мужчины, лежавшие на тротуаре, поднялись и стали отряхиваться как ни в чем не бывало. Сверху, из окна, раздался визгливый крик женщины, она кого-то звала. Часы на церковной башне пробили пять. Джон-Генри закурил сигарету и с улыбкой обратился к солдату:

– Можно было бы предположить, что после четырех с половиной лет войны людям надоест стрелять друг в друга.

Солдат достал из-за уха недокуренную сигарету и попросил спичку, чтобы закурить.

– Ну, про наши края этого не скажешь, – отозвался он. – Любому из этих ребят ничего не стоит всадить нож в брюхо своему лучшему другу, если вдруг придет охота, зато потом он явится на похороны с цветочками.

Джон-Генри рассмеялся и отбросил спичку.

– Это нечестно, – сказал он. – Я ведь тоже здешний, однако у меня никогда не было желания кого-нибудь убить.

Он пошел дальше по улице по направлению к площади, где только что была перестрелка. Во многих домах окна были разбиты, однако это случилось не при сегодняшней стычке, а еще несколько недель тому назад. Солдат на площади уже не было, если не считать поста возле полицейского участка. На тротуаре какой-то молодой парень разговаривал с женщиной. У него было худое озлобленное лицо. Руки он глубоко засунул в карманы.

– Они убили Микки Фаррена, – говорил он женщине, но, заметив проходившего мимо Джона-Генри, замолчал, глядя на носки своих башмаков.

Они пошли прочь, и Джону-Генри показалось, что на улицах стало пусто и на удивление тихо. По другую сторону площади, в ее дальнем конце, виднелись остатки баррикады, валялись обрывки колючей проволоки. Несмотря на ясное небо, вдруг брызнул дождь и тут же перестал. Вдалеке раздался гудок парохода, глубокий и звучный, на него отозвался резкий свисток буксира. Джон-Генри думал о словах часового: «Любому из этих ребят ничего не стоит всадить нож в брюхо своему лучшему другу, если придет охота, зато потом он явится на похороны с цветочками». Наверное, так оно и есть, и все-таки…

Перед его внутренним взором встали лица из далекого прошлого. Милый «дидя», его большие глубоко посаженные глаза, согбенные плечи, седые волосы; вот он идет по рыночной площади в Дунхейвене, и старушка в лавке обращает к нему залитое слезами лицо, призывая на него благословение всех святых. Ведь это он в свое время нашел работу для ее сына, и она всегда это помнила. Бабушка, маленькая, веселая, суетливая; как она забавно снимала сливки с молока – раковиной! Он помнил, как получил от нее оплеуху за то, что решил пощекотать метелкой для стряхивания пыли ноги у девушки-судомойки, когда та поднималась по лестнице. Пэтси, исполнявший должность садовника по рабочим дням и кучера по субботам и воскресеньям, который рассказывал ему разные легенды о феях, обитающих на Голодной Горе, и о злых эльфах, которые в старые времена жили под землей и напускали порчу на шахтеров. Пэтси, верно, не знал, как и нож-то держать в руке, разве что нужно было выстрогать палочку или заколоть свинью. А может быть, если умеешь заколоть свинью, то можно и…

В этой части города все было как обычно; когда он свернул на улицу, где в маленькой квартирке жила его тетушка Лизет, и увидел ребенка, который катил обруч в саду напротив, казалось, было просто смешно думать о давешнем автомобиле, который занесло на тротуар на Куин-стрит, о пулеметной очереди и о той горечи, с которой молодой парень на тротуаре сказал: «Они убили Микки Фаррена…»

Он нажал на кнопку, возле которой стоял номер пять, и поднялся по лестнице в маленькую, заставленную мебелью гостиную, где тетушка Лизет проводила все свое время – она вязала крючком образцы кружев, которые потом продавались для слепых детей. Это странное хобби, которому она предавалась со страстью, имело, вероятно, истоком подсознательное чувство жалости, которое она испытывала, вспоминая о своем несчастливом детстве, когда нелюбимая и заброшенная хромая девочка росла при недоброй мачехе. Когда Джон-Генри вошел в комнату, она с приветливой улыбкой встала ему навстречу со своего кресла. Ее смуглое лицо имело желтоватый оттенок, а глаза под очками непрерывно моргали.

– Милый мой мальчик, – сказала она, и он снова с удовольствием отметил в ее ласковом голосе теплую певучесть, присущую женщинам Слейна и вообще юга, с которой говорила также его мать, и это всегда вызывало в нем драгоценные воспоминания о детстве, наполненном любовью.

– Твоя мама говорила мне, что ты ко мне зайдешь, но я ей не поверила, – сказала тетя Лизет, – ведь у молодого человека, когда он приезжает в отпуск, есть более интересные занятия, чем сидеть со старой теткой.

– Этот молодой человек думает иначе, – сказал Джон-Генри. – Он никак не может забыть мягкие лепешечки, которые всегда можно найти у вас в буфете.

Тетя Лизет улыбнулась и сняла очки. Теперь Джон-Генри увидел, какие у нее прекрасные ласковые глаза, точно такие же, как у тети Кити, и вспомнил о том, как славно все они жили в замке Эндрифф – тетя Кити, тетя Лизет и дядя Саймон, у них почти не было слуг, зато масса собак; а потом дети выросли и разъехались, тетя Кити умерла, а тетя Лизет продолжала жить в замке вдвоем с дядей Саймоном. Такое может случиться только в наших краях.

– А как поживает твоя мама? – спросила тетя Лизет.

– Очень хорошо, она довольна жизнью и просила поблагодарить вас за кружевную салфеточку, которую вы ей прислали. По-моему, она лежит у нее в столовой, как раз посередине обеденного стола. Мне поручено передать вам деньги. Мама не доверяет почте.

Он порылся в бумажнике и достал оттуда банкноту.

– Ах, напрасно она беспокоится, – сказала тетя Лизет. – Вполне можно было подождать, пока люди перестанут стрелять и снова будут вести себя по-человечески. Говорят, сегодня на улицах были стычки?

– Разбили несколько витрин, пока я шел к вам, но, по-моему, никто особенно не пострадал. Как по-вашему, что здесь происходит, тетя Лизет? Вы, мне кажется, можете судить беспристрастно.

Тетя Лизет дождалась, пока служанка внесла чай, а потом вышла, закрыв за собой дверь.