Гоголь в Диканьке - Страница 4

Потому что, несмотря на добрый нрав, в гневе Гоголь бывал и резок и неудержим, его ум, «карауливший над собою», как любил он говорить о своем уме, не всегда имел власть над чувством.

Кроткая кровь Семена Лизогуба породила воплощенный образ любви и добросердечия – бабку Гоголя, Татьяну Семеновну Лизогуб. Ее черты он отдал любимой своей героине – Пульхерии Ивановне Товстогуб.

«Отдаленная деревня» Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны так же удалена от городов, как и Васильевка – имение отца Гоголя Василия Афанасьевича Гоголя-Яновского, доставшееся ему в наследство от матери, Татьяны Семеновны. И «низенький домик с галереею из маленьких почернелых деревянных столбиков», и ковер под развесистым кленом (где, кстати сказать, любили проводить время сестры Гоголя), и двор с амбарами и кухней, и пруд – все это виды Васильевки, все это родина Гоголя, его пенаты. Кстати об одной подробности, оправдывающей «владетелей» этой деревеньки. У Гоголя сказано: «Я иногда люблю сойти на минуту в сферу этой необыкновенно уединенной жизни, где ни одно желание не перелетает через частокол…» Обычно эти слова относят к героям повести, относят и ставят им в вину – вот, дескать, как скудно они жили, ни о чем, кроме своего дома, не думали. Но речь здесь идет не о них, а об авторе, вспоминающем их жизнь, о его желаниях в данную минуту воспоминания, погруженных в собственное вдохновение. Это его мысли не перелетают через частокол. Гоголь действительно любил «эту скромную жизнь», как признается он в первых строках повести. Не раз его бричка или коляска останавливалась у крыльца дома в Васильевке, где жили его мать и сестры и где он провел одиннадцать лет жизни. Сначала он наезжал сюда студентом, потом автором «Вечеров на хуторе близ Диканьки», затем – «Миргорода» и «Арабесок» и, наконец, просто Гоголем.

«Я думаю, все переменилось, но мое сердце всегда останется привязанным к священным местам родины», – писал он матери в 1825 году. Эти слова он мог бы повторить и на закате жизни. По свидетельству племянника Гоголя, Н. Трушковского (сына сестры Гоголя Марии), Гоголь хотел, чтоб его прах покоился в Васильевке.

«Сегодня ездил с Трушковским в Данилов монастырь, – писал в одном из писем биограф Гоголя П. Кулиш. – Дорогою он объявил мне, что Гоголь завещал перевезти его тело в Васильевку». Сейчас на месте бывшего Васильевского кладбища, находившегося, как и все сельские кладбища, у стен церкви, осталась одна могила – могила родителей Гоголя, Василия Афанасьевича и Марии Ивановны Гоголей-Яновских.

Васильевская усадьба делилась на две части прудом, по ту сторону пруда, на возвышении, ничего не было – одна голая земля. Гоголь насадил там маленькие клены, липки, дубки. Он брал в руки пригоршню камней и разбрасывал их по полю – где камень упадет, там и расти дереву. К концу века, когда Гоголя давно уже не было в живых, парк разросся и в нем построили дом, в котором поселился сын сестры Гоголя, Елизаветы Васильевны – Н. Н. Быков. Судьба свела ветви Пушкина и Гоголя – внучка поэта, Мария Александровна, стала женой Н. Н. Быкова.

Дочь Н. Быкова, Софья Николаевна Данилевская, рассказывала мне в 1979 году в Полтаве, что на их – быковской – стороне по просьбе Гоголя крестьянами был насыпан невысокий холм земли, с которого, если подняться на самый его верх, была видна соседняя усадьба Черныша. А еще говорили, что в нем спрятал Николай Васильевич перед отъездом из Васильевки свои рукописи. «Мы детьми часто играли возле этой насыпи, – рассказывала Софья Николаевна, – и даже пытались разрыть ее, прорыли глубокую нору, но ничего не нашли». «Когда поэта спрашивали, – пишет В. Чаговец, – зачем он насыпает этот холм, он, говорят, ответил: «Когда-нибудь люди будут очень благодарны мне за это». Эти таинственные слова Гоголя и дали повод для слухов о зарытых в земле рукописях.

Отец Гоголя умер 31 марта 1825 года. Смерть настигла его в имении родственника Гоголей, Д. П. Трощинского, Кибинцах. Мария Ивановна, узнав о его кончине, просила ее положить рядом с мужем, отрезала прядь его волос, спрятала их на груди. Несколько дней она молчала, не хотела даже видеть детей, но потом сила жизни взяла верх. Она пережила мужа на сорок три года (а сына на шестнадцать лет) и умерла от апоплексического удара в дни Пасхи.

Мария Ивановна, в возрасте одного года отданная родителями тетке Анне Матвеевне Трощинской, училась лишь зиму, добирала знания умом, сметливостью, через мужа и детей. Отец ее, Иван Матвеевич Косяровский, был почтмейстером. Это была в некотором роде фамильная гоголевская профессия. И Василий Афанасьевич начинал службу по почтовой части и долго числился в ней. И покровитель семьи Гоголей могущественнейший вельможа Д. П. Трощинский, переживший трех царей и у каждого из них бывший в чести, состоял одно время министром почт.

Василий Афанасьевич только числился, как мы сказали, по почтовой части, но на самом деле не служил, чины шли ему в порядке производства. Отец хотел записать Василия в гвардию, чтоб он таким же образом повышался в военных чинах, но к тому времени состоять в гвардии, не служа, как было ранее, стало невозможным (эту привилегию для дворян отменили), и Афанасий Иванович через Трощинского хлопотал об устройстве сына в Московский университет. Но и туда не суждено было попасть отцу Гоголя.

Он, окончив духовную семинарию, остался помещиком, хозяином бывшего хутора Купчинского, доставшегося его бабке еще от Танских, и сельца Яреськи. В детстве Васюта любил голубей, писал стихи; этим занятиям он предавался и в зрелом возрасте. Поэта из него не получилось, почтовым служащим он был только на бумаге, все его интересы сосредоточились в семье.

Единственным его увлечением был театр. Расторопный помещик преображался, когда в специально построенном Трощинским в своем имении Кибинцы здании распахивался занавес и зрительный зал замирал перед сценой, с которой начинали звучать речи героев древних трагедий, перебранка героев «Недоросля» или капнистовской «Ябеды». Василий Афанасьевич играл в этих пьесах, оформлял спектакли, даже принимал участие в шитье костюмов. Вместе с ним на подмостках кибинецкой сцены появлялась и Мария Ивановна.

После отца Гоголя осталось две коротенькие комедии (одна из них – «Простак або хитрощi жiнки, перехитренi москалем. Комедiя на одну дiю» – дошла до наших дней) и несколько стихотворений.

В семье Гоголей была своя поэтическая традиция. Стихи писали и двоюродный брат Марии Ивановны, Иван Петрович Косяровский, и некогда Василий Танский. Также сказывалось влияние и духовного звания предков Гоголя по деду – Афанасию Демьяновичу. Гоголи ездили на молебствование в далекие и ближние монастыри, в Ахтырку, в Лубны, а позднее в Киев, в Воронеж. Но чаще их дорога пролегала из Васильевки в Диканьку, где в церкви Николы Диканьского (справа от иконостаса) стояла в серебряном окладе икона Николая-чудотворца, «крестного отца» Гоголя. Отец и мать молились перед этой иконой о даровании жизни их дитяти.

Икона, по преданию, «явилась» диканьчанам на обломке дуба, сваленного грозой, и засияла тихим голубым сиянием. Она являлась трижды – и на этом месте поставили божий храм. Из того дуба, на котором явился образ Николая-чудотворца, сделали крест, крест вкопали в землю и на том месте воздвигли алтарь. Этот крест, как бы ставший основанием церкви, ее краеугольным камнем, и по сей день – не источенный временем – стоит прочно.

Была церковь и в Васильевке. Строительство началось еще при бабушке и дедушке Гоголя и окончилось, когда он вырос. Сначала Афанасий Демьянович хотел поставить деревянную церковь, что обошлось бы дешевле. Но полтавское духовное начальство запретило. На каменную денег не было, и Татьяна Семеновна велела провертеть в своем сундуке дырку и стала бросать туда медяки. Длинный и высокий сундук этот при Гоголе стоял в девичьей. Годы шли, а сундук пополнялся медленно. Умер Афанасий Демьянович, хозяином Васильевки стал его сын, а молиться все так же ездили в Сорочинцы или в Диканьку. Особенно трудно это было весной, так как Голтва разливалась и смывала мосты. Тогда Василий Афанасьевич и Мария Ивановна решили присоединить к бабушкиным деньгам выручку от четырех ярмарок. Архитектора, вычертившего план, наняли по знакомству – из Кибинец. Архитектор-итальянец за малую плату набросал план скромного одноглавого храма. Каменщик запросил 6000 рублей. Ему платили по долям – сколько набиралось денег, столько и давали. Кирпич «выпалювалы» на собственном кирпичном заводе, а песок возили мужики и козаки, согласившиеся делать это без платы.