Гоголь - Страница 4

«А що ж маешь робиты? Де ж бы я грошей узяв на подушне? Заробить нездужаю: нивки[4] и лиски уж давно распродав, скот нипочему: тильки що послидний хлиб продаты, щоб прокляты сипакы[5] не обливали на морози холодною водою…» Роман долго жаловался на свои беды и терпимые им притеснения, и Никоша всем сердцем ему сочувствовал — ему казалось, что он давно знает этого Романа и его горькую жизнь.

Дальше действие комедии развертывалось неожиданно смешно. Параска боится, что спрятанный ею дьяк Фома Григорьевич может себя обнаружить перед ее мужем Романом. Солдат пользуется ее затруднительным положением. Раздев дьяка, он вымазывает его сажей и, выдав за черта, выгоняет из хаты» Вместе с простодушным Романом солдат с аппетитом съедает ужин, приготовленный Параскою для своего любовника, и в придачу забирает дьяковскую одежду. Зрители дружно смеются над находчивым солдатом и незадачливым дьяком, снисходительно улыбается и Трощинский, одобрительно помахав сухонькой ручкой смущенной успехом Марии Ивановне.

По окончании спектакля — в саду великолепный фейерверк в честь знатного именинника. Взлетают в черное небо золотые змеи, зеленые и красные ракеты рассыпаются огненными искрами, кружатся, как огромные подсолнухи, солнечные диски. Пиротехник поработал на славу. Про него рассказывают, что он когда-то служил артиллерийским офицером, но, случайно приехав в Кибинцы, застрял на несколько лет у хлебосольного благодетеля, позабыв про службу, друзей и прежнее местожительство.

Маленький Гоголь в восторге от красивого зрелища и прижимается к матери, уже сменившей свой крестьянский наряд на изящное синее платье, оттеняющее ее тоненькую фигуру. Мария Ивановна ласково гладит его по головке и уговаривает идти поскорее спать…

Гоголь и в последующие годы нередко посещал Кибинцы, пользовался книгами из обширной библиотеки Трощинского.

Здесь он всегда встречал многочисленное и разнообразное общество, дом Трощинского привлекал к себе даже людей, недовольных существующим положением вещей, Опальный вельможа имел репутацию прогрессивного государственного деятеля. Кибинцы посещали сыновья В. Капниста — один из них, Алексей, состоял членом «Союза благоденствия», — братья Муравьевы-Апостолы, сыгравшие такую видную роль в декабристском движении, декабрист Н. И. Лорер. В ноябре 1825 года, незадолго до декабрьских событий, на балу в Кибинцах среди гостей находились Матвей и Сергей Муравьевы-Апостолы и М. П. Бестужев-Рюмин. От Трощинского они узнали о смерти Александра I и поспешно уехали с бала.

Гоголь был тогда еще слишком молод, чтобы завязать с ними дружбу. Но он смутно чувствовал какую-то особую, возбужденную атмосферу вокруг них, примечал их иронически-презрительное отношение к шутовским затеям Трощинского, их загадочные взгляды, когда они уединялись среди толчеи и бесшабашного веселья Кибинец.

Неподалеку от Васильевки находилось родовое имение Капнистов Обуховка, где со своими сыновьями и дочерьми проживал Василий Васильевич Капнист. Обитателей Васильевки связывали с Обуховкой прочные дружеские узы. В большой семье Капнистов все было проще, чем в Кибинцах, здесь не надо было опасаться прогневить капризного «благодетеля», вежливо лавировать между множеством гостей. Дом Капнистов стоял на уступе горы, возвышавшейся над рекою Псел. Крытый соломой, небольшой и уютный, он воспет был самим поэтом, высоко ценившим независимость и покой:

…Приезжих радушно встретила вся семья: сам хозяин, среднего роста, с умным живым лицом и насмешливой улыбкой; его жена Александра Алексеевна, бывшая смолянка, сын Алексей и дочь Софья. Василий Васильевич Капнист долгие годы прожил в столице, где близко сдружился с Державиным, Львовым и баснописцем Хемницером. В 1798 году появилась на петербургской сцене его комедия «Ябеда», в которой смело и язвительно высмеивалось одно из наиболее вопиющих зол тогдашнего режима — взяточничество чиновников. Сразу же по своем появлении «Ябеда» была запрещена, а издание ее конфисковано. Комедия имела огромный успех и расходилась по рукам во множестве списков. Читал ее и Никоша.

После обеда Капнисты повели гостей в большой тенистый сад, к беседке, и там, уступая настойчивым просьбам, Василий Васильевич прочитал свою «Оду на рабство», запрещенную к печати.

Никоша спрятался за стулом отца. Он внимательно слушал, хотя и не всегда понимал смысл стихов:

Василий Васильевич закончил чтение. Алексей Капнист смотрел на него восторженными глазами. Василий Афанасьевич растерялся и испуганно оглядывался по сторонам.

— Да, за такие вирши могут далеченько отправить, — задумчиво произнес он наконец. — А молодец, ей-богу, молодец! Но для нас еще не настало время людей из неволи вызволять!

Василий Васильевич взволновался. При всем своем светском лоске, при всей своей осторожности, внушенной положением в свете, Василий Васильевич сохранил отвращение к рабству.

— А что ж вы думаете? — резко спросил он. — Так и должно все оставаться по-старому? Вот я прошлой зимой еду по деревне и вижу почти голых людей, привязанных к колодам на дороге за то, что они не платят податей. А мороз сильный стоял. Я приказал отпустить их, а затем с исправником сколько имел неприятностей!

— Да оттого люди и бегут, — согласился Василий Афанасьевич. — Вон даже у Дмитрия Прокофьевича сколько биглых крепакив! Эта «закуция» враз усих разорила.

— А что такое «закуция»? — спросил Алеша Капнист, плохо знакомый с местными порядками — он воспитывался в корпусе, в столице.

— А это когда голова, сотский и писарь идут по деревне и выколачивают подушную, — с готовностью пояснил Василий Афанасьевич. — Если кто не заплатит в первый раз, арестуют и подержат несколько дней в присутствии. Во второй раз натолкут сажи, смешают ее с водой и давай ляпать по стенам, по одежде, почему попало! И водят с собой недоимщика. А в третий раз ведут на перекресток, а там заготовлены толстенные дубы, а в тех дубах дыры проверчены. Вот в такую дыру вставляют ногу неплательщика и прибивают ее брусом. Много народу насадят и держат так дня три-четыре, даже зимой! А уж если и это не помогает, то поливают холодной водой на морозе. Вот народ и бежит.

Никоша с ужасом слушал этот страшный рассказ. Ему до слез жалко было несчастных, которых подвергали таким мучениям. У себя в Васильевке он об этом ничего не знал. Добродушный Василий Афанасьевич покричит когда, погорячится, пригрозит, но всегда соблюдает справедливость.

Заметив испуг мальчика, Василий Афанасьевич взял его на руки, сказал: «Ну, ничего, ничего, це тильки балачки!» Никоша получил конфет и был выпровожен, а взрослые еще долго горячо о чем-то спорили.

А Никоша пошел в детский домик, в котором проживал старичок француз. Старичок строил около домика «Храм умеренности». Вокруг будущего храма были посажены три деревца: груша, сосна и дуб — в ознаменование вечной твердости. Старичок служил когда-то во Франции кондитером и готовил очень вкусные печенья…