Год черной змеи (СИ) - Страница 2

- Печенье бери, не стесняйся, а я письмо почитаю. - Хозяйка взяла в руки ненадписанный конверт и не спеша открыла его.

Внутри оказался сложенный вчетверо тетрадный листок, на котором была надпись: "Эльзе Генриховне". Надежда бросила заинтересованный взгляд на юного почтальона. Честно говоря, она и ожидала чего-то подобного. Уже там, на лестнице она уловила в облике молодого человека знакомые черты. Письмо еще раз подтверждало обоснованность ее подозрений. Знать, что она в смутные революционные годы в одночасье из классово-чуждой немки дворянского происхождения Эльзы Генриховны превратилась социально-близкую Надежду Халимовну, могла только ее дочь. Так сложились обстоятельства. Те, кто был посвящен в тайну, ушли в мир иной еще тогда, в голодном послереволюционном Петрограде. Развернув лист, старушка увидела скупое послание написанное прыгающими печатными буквами: Мама, помоги, пожалуйста, своему внуку. - Да, лаконично. Ничего не скажешь.

Ни один человек не смог бы догадаться, что чувствовала в этот момент Надежда Халимовна. Жизнь научила ее держать лицо.

- От письма желательно избавиться - подумал Максим. Он забеспокоился и начал ерзать на стуле, не зная, что предпринять, если родственница начнет чудить.

- Вещи твои где?

Надежда Халимовна подошла к стоявшей в углу печке открыла топочную дверцу, бросила внутрь смятую бумагу, поднесла зажженную спичку, удостоверилась, что огонь не потухнет и только потом до упора открыла шибер.

- На вокзале, в камере хранения. Только вот с документами ....

- Свою историю потом, да и не здесь расскажешь.

Тон хозяйки стал жестким и властным. Подобным голосом частенько пользуются сержанты, отправляя вверенный им контингент на пробежку.

Надежда Халимовна давно разуверилась в звукоизоляции тонких межкомнатных перегородок. Бдительность, помноженная на любопытство, делала эти преграды несущественными. Чтобы исключить ненужные слухи, лучше не давать к ним повода. Биографию внука незачем знать поднаторевшим в подслушивании соседям. Тем более, что все шло к повторению предвоенных чисток.

Какими удивительно схожими оказываются, однако, судьбы целых поколений. Лишь единицам удавалось выкарабкаться из этого столь долго вращающегося колеса. Впрочем, постепенно наш "circus" ускоряет свой бег и количество отброшенных центростремительной силой с каждым витком все возрастает. Впрочем, грядущее прозреть дано не всякому. В единый миг все может перевернуться с ног на голову, и застыть в ожидании нового резкого поворота. Пусть же завидуют такой содержательной жизни недалекие иностранцы со своим предсказуемым будущим.

- Сейчас топаешь на вокзал, забираешь вещи и идешь по этому адресу. - Надежда Халимовна каллиграфическим почерком написала название улицы и номер дома. Потом принялась от руки набрасывать план на сером тетрадном листочке, попутно объясняя,- это совсем недалеко от вокзала. Буквально минут десять - двенадцать. Не заблудишься. Я буду ждать тебя в скверике - напротив, на скамеечке. И сейчас же прекрати улыбаться. Не принято, да я и забыла время, когда это не возбранялось.

- Учту. Только я ведь не всякому улыбку свою покажу. Исключительно бабушкам и девушкам, да и то наедине. - Максим, легко совравши, отставил в сторону недопитый чай. Побегу.

Вставая, он озорно и удивительно мило подмигнул хитрым глазом. Что поделаешь, характер. Переделать его требует столь значительных усилий, что может лучше и не браться, ведь новый норов может получиться куда хуже прежнего.

- Ох, намучаюсь я с тобой, мальчишка. - Бесконечно стенать по поводу своих несчастий стало настолько принято, что без этого не обходились даже раздумья. Если говорить правду, то на самом деле Эльза Генриховна почувствовала себя по-настоящему счастливой. Впервые за долгие годы у нее появился родной человек, ради которого ничего не жалко. Это, давно казалось забытое чувство, вызывало некоторую неловкость, но оно же дарило непривычное ощущение цельности. Счастье по-настоящему жить доступно далеко не каждому, большинство просто существует без всякого смысла, уподобившись стаду баранов, тупо жующих свою жвачку и бездумно бредущих в непонятном им направлении, выбранном теми, кого они принимают за вожаков.

Вокзал клубился многолюдьем. Гигантский железнодорожный узел не заметил ни ухода, ни возвращения Максима. Почти неподвластная скоротечным изменениям сухопутная гавань была погружена во внутренние заботы. Около громкоговорителя особенно густо грудилась толпа, пытаясь разобрать булькающие звуки объявлений. Казалось, что нет ни одного свободного уголка. Мешки, чемоданы, коробки, баулы, ящики, тюки. Но чудо: у окошка выдачи клади никого не было. Не считать же за народ семь человек. Замыкал очередь плюгавенький мужичок, неосторожно державший квитанцию в руках. Воротник его кургузого пиджачка покрывал толстый слой перхоти. Заштопанные носки выглядывали из истрепанных сандалет. Сейчас, увидев подобного неряху, его тотчас хочется забыть, дабы не портить аппетит подобными воспоминаниями а прежде он не вызвал бы и толики удивления.

Вырвать важную бумаженцию из пальцев неопрятного индивида было бы совсем просто. "Лох, или милицейская подстава, - подумал Максим, брезгливо пристраиваясь вслед за мужичком и озираясь по сторонам в поисках сотрудников в штатском. - Вроде никого похожего". Заметить, решивший промочить горло в буфете наряд, впрямь было затруднительно. А вот блюстителям порядка, наблюдать из-за высокого окна за залом было очень даже сподручно.

После совсем недолгого ожидания Максим Родин получил чемодан и рюкзак с мест семь и восемь, как значилось на жестком коричневом бланке. На часах уже было двенадцать. " Вроде и не стоял нигде, а уже прошло больше часа с момента расставания с бабушкой".

Вместо того чтобы поспешить на встречу, Родин остановился. Если бы он видел себя со стороны, то и сам бы удивился, насколько похож на множество других молодых людей, выросших в провинции и ринувшихся в город на поиски счастья. Столица переполнена подобными искателями, готовыми на все, ради воплощения в жизнь собственных надежд. Они не имеют за плечами ничего кроме тщеславной надежды, что именно им выпадет счастливый билет. Большинство из страждущих застревает в городском болоте, но те, кто удачлив и настойчив, выплывают и встают на ноги. Впрочем, Родин был далек от подобных умствований. Он закрыл глаза и попытался уловить ритм города.

Людские поселения живут гораздо дольше своих создателей, меняя имена, взрослея, дряхлея, то разрастаясь, то сворачиваясь будто улитка. Надо ли говорить, что города отнюдь не похожи друг на друга. Каждый имеет свой характер, нрав и стиль. Полис, словно разноцветный клубок, свитый из климата, географии, архитектуры, жителей, транспорта, эпохи постройки, да бог еще знает из чего приобретает свой изумительно исключительный вид. Один за чудовищной мешаниной улиц и площадей прячет тонкую ранимую душу. Другой, с виду красивый и нарядный, на редкость холоден и злобен. Этот стоит душа нараспашку, зато другой прячет свою суть так глубоко, что для того чтобы разобраться в ней не хватит всей жизни. Впрочем, как говориться, любовь это улица с двухсторонним движением. Чем больше человек боготворит город, тем сильнее тот отвечает взаимностью. Иное дело с первым знакомством. Тут как повезет. К одним город благоволит по непонятной причине, к другим же беспричинно строг и суров.

Максим чувствовал, как вспухает вокруг городская жизнь. Его слух уловил едва слышимый топот многих ног, ступающих по тротуарам, деловитый цокот многочисленных каблуков и каблучков, шуршание шин, скрип колес. Ушей достигали обрывки разговоров, и еще множество разнообразнейших неосознаваемых звуков сливавшихся в трудноразделимый голос города. Его нос впитывал тысячи запахов, рожденных жарким утром, а стопы чувствовали слабое сотрясение. Будто под его ногами раскинулся гигантский живой организм, плоть которого сотрясалась от массы проходящих в его теле процессов. Как же бывает здорово иногда заново пережить знакомые с детства ощущения. Будто время над ними не властно.