Гнездо в соборе - Страница 18

……………

Ярошинский: — Что-то вы слишком переполошились, полковник. Не узнаю вас. Не выпускайте этого типа никуда, пока не проверите, вот и все.

Коротюк: — У этого, как вы сказали, типа все ключи к съезду.

Ярошинский: — Ого! Так это ваш главный помощник по подготовке съезда? Быстро же завоевал он ваше доверие!

Коротюк: — Не смейтесь, пан Войцех. Насколько мне известно, и у вас не так уж много надежных людей.

Ковальчук (входя): — Извините, господин полковник. Мне хотелось бы успеть на поезд.

Коротюк: — Пожалуй, вам стоит повременить с отъездом.

Ковальчук: — Но, господин полковник, вы сами приказали мне…

Коротюк: — Планы немного изменились — вам придется на несколько дней засесть за штабную работу. Вы знакомы с нашим гостем?

Ковальчук: — К сожалению, почти нет. Атаман Зирка не посвящал даже самых близких людей в свои отношения с господином… извините, я не знаю вашего настоящего имени.

Ярошинский: — А под каким именем вы меня знаете?

Ковальчук: — Если вы настаиваете, мы вас знали как Лавочника. Видел же я вас только на одном заседании повстанкома, с которого вы быстро ушли.

Ярошинский: — Да-да… Прискорбный случай произошел с атаманом. Не так ли?

Ковальчук: — Не беспокойтесь, ничего страшного. К тому же господин Зирка у надежного человека и отличного врача. Можно ожидать, что он сможет принять участие в съезде.

Коротюк: — Нужно, чтобы он принял в нем участие. Нужно!

Ковальчук: — Если вы прикажете, я мог бы попытаться организовать его приезд, поскольку сейчас сам он еще вряд ли может двигаться.

Коротюк: — Нет-нет, повторяю: вы мне нужны здесь и только здесь.

Ярошинский: — Кого бы вы могли назвать вместо себя?

Ковальчук: — Надо подумать.

Ярошинский: — Да, конечно, такой вопрос не решить, как это говорится, с кондачка.

Коротюк: — Но и времени на раздумья, сами понимаете, у нас тоже нет. Вы лучше нас знаете Екатеринослав. Продумайте план доставки Зирки на съезд. Принесите мне его через полчаса.

Григорий был почти уверен, что Коротюк и Лавочник хотят узнать его мнение, чтобы поступить наоборот. Он предложил не самый лучший план и назвал несколько пар исполнителей, среди которых не было только Оксаненко и Комара. Именно их-то, избрав план, предложенный Ярошинским, и направил Коротюк в Екатеринослав, хотя Григорию было сказано, что план его принят и что Оксаненко выехал назад, а Одессу.

Ковальчук был занят составлением листовок к населению (вы, мол, учитель словесности — вам и карты в руки) и не знал даже, сумел ли Оксаненко сообщить Евдокимову о новом повороте событий. Он продумал уже не один вариант бегства из своего заточения, но сдерживал свою энергию, понимая, что, не имея связи более трех суток, Евдокимов или найдет способ связаться с ним сам, или предпримет меры, чтобы осуществить план-минимум: арест штаба Цупкома.

Начальник разведки Цупкома не случайно остановил свой выбор на Комаре и Оксаненко. В первом он ценил фанатичную преданность националистическому движению, решительность и прямолинейность, во втором — ум, такт, выдержку, умение производить хорошее впечатление на людей, вызывать их доверие. Пара была бы и впрямь хороша, если бы Комару несколько прибавить ума и убавить самомнения, которое мешало ему критически мыслить, а Оксаненко обратить во всамделишного петлюровца. Но чего нет — того нет. Поэтому посланцы Цупкома вернулись из Екатеринослава через три дня с письмом от Зирки. Тот писал, что сможет прибыть прямо на съезд в Белую Церковь, как только станет ясен окончательный срок. Атаман также высказывал удовольствие, что его верный товарищ Григорий Волощук оказался надежным помощником полковника Коротюка.

Поездка Оксаненко и Комара в Екатеринослав сыграла в пользу ЧК. Было решено, использовав Зирку как прикрытие, послать с ним на съезд группу чекистов, что облегчило бы успешное проведение операции.

Евдокимов докладывал Манцеву, что надобность в ликвидации одного штаба Цупкома, которая могла бы вызвать массу разрозненных бандитских выступлений, отпала, и что из двух радикальных планов уничтожения петлюровщины — арест главарей всех повстанкомов и основных банд или ликвидация главной банды Мордалевича — скорее всего будет осуществлен первый.

— Ну, так как, дорогой Григорий, доложим начальству, что можно назначать день съезда? — спросил однажды Коротюк Ковальчука.

— Вам виднее, господин полковник, — холодновато ответил тот.

— Вы все еще дуетесь на меня, а зря, — возразил Коротюк. — В нашем деле без бдительности нельзя. Итак, вы уверены, что съезд подготовлен достаточно надежно.

— Я надеюсь, что итог будет еще лучше, чем ожидаете, — не смог сдержать иронии Ковальчук.

Досадливо хмыкнув, Коротюк прервал разговор.

— Ну, теперь, кажется, скоро, — сказал Григорий Комару, у которого он снова жил последние дни.

— Господи! Сколько же я ждал этого часа! — воскликнул Комар. — У нас поговаривают, что на съезде будет объявлен и день восстания.

Однако на следующий день Комар прибежал домой в совершенно другом настроении.

— Собирайся! — крикнул он с порога. — Всем велено в штаб. Там такое творится — не приведи бог.

— А что случилось? — встревожился Ковальчук.

— Что-то у Мордалевича в Дымерском лесу. Что — толком не знаю, но — съезд, съезд похоже, отменяется! А! Вот сволочи!

Деревенский житель живет слитно с природой. Настолько слитно, что обычно не замечает своей привязанности и любви к ней… Андрей, как всякий горожанин, природу чувствовал обостренно. К тому же, последние два с лишним года ему никак не удавалось выбраться ни на рыбалку, ни на охоту — тосковал по любимым развлечениям. Он ехал к Мордалевичу в сопровождении Комара; методично и тщательно осматривал местность, запоминал дорогу и одновременно любовался весенним лесом. Он был красивее и богаче, чем у него на родине, под Харьковом, и Виноградский отметил это ревниво. Рельеф Дымерского леса разнообразный, путаный — овраги и овражки, изредка поляны и просеки, завалы и буреломы. Петляющие тропки. И старые деревья и молодая поросль орешника и малинника. Всюду яркая молодая зелень зрелой украинской весны. Андрей быстро понял, что запомнить местность по приметам — дело для новичка безнадежное, что главное сейчас — точно уловить направление движения за всеми зигзагами троп, по которым вел его к Мордалевичу Данила Комар. Трижды Данила отставал от Андрея (на всякий случай, мол, нет ли хвоста), потом догонял, успокоенный и довольный.

— Что-то ты, Данила, слишком уже опасаешься хвоста, — небрежно заметил Андрей, стараясь перевести разговор в нужное направление.

— Слишком — не слишком, сказать не могу, а то, что атаман спросит, как ехали и где проверяли, нет ли преследователей — это точно. Здесь у него порядок строгий.

— А где не строгий? — спросил, уловив двусмысленность ответа, Андрей.

— В голове у него порядка не стало — вот что я думаю, — сумрачно ответил Комар.

— Вон оно что! — подчеркнуто удивленно откликнулся Андрей, радуясь, что беседа принимает нужный ему оборот. — Так ведь это опасно. Особенно теперь, когда вот-вот головной атаман сигнал подаст.

— Да уж, присматривайся к нему.

— А что присматриваться! Сменить надо.

— Э-э, — возразил Комар. — Не так-то легко сменить, это, пан сотник, не регулярное войско. Мордалевич — атаман, батька. Да и дисциплину умеет держать. Себя поставил прочно.

«Что верно, то верно, — отметил про себя Виноградский, — под самым Киевом стоит банда в тысячу сабель, а мы не знаем, где именно. Однако важно, что все сходятся в одном: Мордалевич колеблется. Его можно повернуть к отказу от борьбы с Советской властью».

И еще думал Андрей Виноградский о том, как круто изменилась его жизнь за два года. Единственный сын в семье мастеровитого слесаря, он смог выучиться на механика, стал сносно зарабатывать, подумывать о женитьбе. Книги любил, особенно романы Вальтера Скотта с их благородными героями, да «Спартака» писателя Джованиолли. Смотрел на них со стороны, а в 1918-м, во время одного из многочисленных тогда еврейских погромов, спас от озверелых петлюровцев соседскую семью. Позже пришел к нему благодарить за это соседский сын, боец особого чекистского полка Яков Гиндин. Подружились. Несколько раз исполнил Андрей простые поручения ЧК. И вот однажды вызвал его начальник секретно-оперативного отдела и сказал: