Гнездо в соборе - Страница 10

Между тем Коротюк, хотя Щербину привел свой, снова придирчиво осмотрел и мандат, подписанный Петлюрой, и монету, да еще приложил к ней другую, с такими же насечками: они совпали. Щербина наблюдал за этой процедурой снисходительно, но виделось, что он подтянулся и сосредоточился, понимая, что этот чиновник в интеллигентском пенсне — отнюдь не простак и не сторонник панибратства.

Так оно и было. Опытный контрразведчик царской армии, Данила Степанович Коротюк повидал на своем веку таких асов разведки, особенно германских, таких хитроумных мистификаторов, что твердо усвоил правило — проверять и проверять, причем наиболее тщательно и въедливо проверять очевидности, ведь именно на очевидностях обычно и поскальзываешься, поскольку нет такой очевидности, которая не имела бы скрытого опровержения.

— Позвольте ваш пистолет, — попросил Коротюк.

— Я думаю — возразил пришелец, — вам будет нужнее не мой револьвер, а этот бельгийский маузер.

Коротюк внимательно его осмотрел, сличил номер с цифрами в своей записной книжке и лишь после этого сказал:

— Мы ждали вас, пан сотник. Сейчас вы увидите заместителя председателя Цупкома.

С этими словами он встал из-за стола, подошел к пристенному шкафу, открыл дверцу, за которой обнаружилась еще одна, открыл ее — и оба оказались в простом, но чинном помещении, заставленном скамьями, из чего можно было заключить, что помещение предназначалось для совещаний, в которых могло участвовать дюжины две человек.

Коротюк молча протянул Наконечному пистолет. Тот живо схватил его, едва взглянув, улыбнулся, как старому другу, и тут же заговорил, шумно и быстро, не ожидая реплик Щербины:

— Я ждал вас. Ждал вас обоих. — Он кивнул на пистолет, лежащий на столе. — Вы ведь знаете, как привыкаешь к оружию? А этот маузер мне памятен и дорог, да, пан сотник, дорог. Он дважды спасал меня от смерти и трижды приносил смерть моим самым заклятым врагам. Почему вы не спрашиваете, кому? Да, кстати, как нога генерала Тютюнника? А? Как он?

— Да… как… все так же, — неопределенно ответил Щербина. — А что касается оружия, то позволю себе заметить, что предпочитаю бельгийскому маузеру револьвер.

— Да-да, да-да, — пробормотал Наконечный, переключаясь уже внутренне на главную тему. Он сел, пригласив сесть и гостя, и засыпал его вопросами. Заместителя председателя Цупкома интересовало многое: настроения в ставке головного атамана, ход подготовки к наступлению на Украину, вооружение, командиры дивизий, отношения с союзниками. В ходе беседы он отвлекался, однако, и на мелочи, показывая свой интерес и к судьбе некоторых своих бывших знакомых, сослуживцев, подвизавшихся при головном атамане. Сотник Щербина, наоборот, обстоятельно отвечая на существенные деловые вопросы, без всякой охоты как будто реагировал на личные, ограничиваясь сообщением самых общих сведений или прямо ссылаясь на свою неосведомленность.

— Наконец, главное, — с нажимом сказал Наконечный, вопрошающе глядя на посланника Петлюры. — В письме головного атамана нет новой даты выступления…

— Генерал Тютюнник в разговоре перед самым моим отъездом поручил передать вам и пану Чепилко на словах следующее. Повторяю дословно: «Передай там хлопцам, Игнат, пусть не расслабляются. 10–20 июля мы подадим долгожданный сигнал о наступлении великого дня освобождения нашей родной земли от большевистского ига!»

— Прошу вас, сотник, по окончании беседы записать эти слова, — попросил Коротюк.

— Да-да, — подхватил Наконечный. — Эти слова заслуживают того, чтобы их знал каждый патриот. Однако поймите нас — это должны понять все за кордоном — что промедление играет против нас, снижая боевой дух повстанцев. Приказано ли вам, пан сотник, — неожиданно спросил заместитель председателя Цупкома, — немедленно возвращаться в ставку или вы поступаете в наше распоряжение?

— Вы можете располагать мною в интересах комитета. Мне и самому не терпится включиться в настоящее дело, — ответил Щербина.

— Отлично! Что ты думаешь, Данила Степанович, насчет того, чтобы послать пана сотника на подкрепление к Мордалевичу.

— Думаю, что у Мордалевича сейчас крайняя нужда в таких людях.

— Отлично! — еще раз воскликнул Наконечный. — Так почему бы вам, пан сотник, не отправиться к Мордалевичу завтра же?

— Я готов, — ответил Щербина, — но хотелось бы знать, кто такой этот Мордалевич, что представляет его курень и почему именно там сейчас нужда в надежных людях.

— Ну, это конечно, конечно, — согласился помощник председателя Цупкома. — Данила Степанович вам все объяснит.

Коротюк кивнул в знак согласия и добавил:

— Я бы только просил отсрочить отъезд пана сотника на два-три дня. Есть у меня, хоть и небольшое, но важное дело, в котором я надеюсь на помощь Игната Николаевича.

— День-два? — переспросил Наконечный. — Ну, что же, отсрочка наступления, о которой мы, конечно, сожалеем, позволяет нам такую роскошь.

— У меня к вам просьба, сотник, — медленно промолвил Коротюк, когда они со Щербиной вышли из «кабинета» Наконечного. — Нужно встретиться с одним вашим однополчанином…

— И что? — с усмешкой спросил Щербина.

— …И ничего, — невинно заметил Коротюк. — Встретиться поздороваться, поговорить масок и отправиться к Мордалевичу. Только и всего.

— Ну да, только и всего, — открыто усмехнулся сотник, — в прятки со мной играете, пан ротмистр. Оторвете от дела на двое суток — только и всего. А что я буду делать это время? Медовуху у Комара пить?

— Помилуйте, пан сотник, о какой игре вы говорите? — возразил Коротюк. — Откровенность на откровенность. Ваши мандаты не вызывают сомнений. Что касается загрузки на время вынужденной стоянки, то у меня единственная просьба — перепишите на отдельном листе прекрасное обращение генерала Тютюнника, которое вы заучили наизусть. Прекрасное обращение! — повторил начальник разведки, необычно многословно и чувствительно для себя. — Я вам откроюсь, чтобы вы не сомневались в нашем отношении к вам. Недавно, с месяц тому назад, к нам пришел новичок, судя по прошлому — ваш сослуживец. Не нравится он мне что-то.

— Ну, что же. Встретимся. Ладно, — миролюбиво пробурчал Щербина. — С однополчанином встретиться — это дело хорошее… Или вы — что? — подозреваете его?

— Не скажу, чтобы мы его подозревали, но на вашу помощь надеемся.

— Ладно, ладно.

Простившись со Щербиной, начальник разведки Цупкома внимательно вчитался в написанный сотником текст, мысленно ругая себя: «Стареешь, Данила, стареешь. Нервничаешь. Бестолковое дело затеял. Знаешь ведь, что чрезмерная бдительность чаще всего от неуверенности бывает, а тогда самое обычное дело — промахнуться».

Он еще раз припомнил каждую деталь встречи со Щербиной. Конечно, сотник не показал себя знатоком подробностей жизни руководящих деятелей ставки, но он, по всем приметам, вообще бирюк, служака, не любящий сантиментов. И сам-то Коротюк, кстати, сильно недолюбливал тех хлыщей, которые готовы со смаком пересказывать очередные сплетни о житье-бытье начальников, а вот деловой информации, идущей от таких знатоков, доверять рискованно. Смутило Коротюка и словечко «хлопцы», которое сотник приписал помощнику Петлюры. Коротюк около года служил под началом генерала Тютюнника и навсегда запомнил, с каким нажимом и рыком произносил тот свое обычное напыщенное «братья», а вот интимное «хлопцы» никак к нему не шло. Это были, разумеется, мелочи. «От лукавого, от лукавого мои выдумки, и прав этот сотник — надо немедленно отправлять его туда где назревает реальная опасность, — к Мордалевичу: этот умничающий учителишка того гляди распустит свое воинство по хатам», — ругал себя Коротюк, и ему казалось, что он становится похожим на тех педантов-штабников, которые, стремясь к идеальной обработке мелочей, нередко просматривают главное.

Оксаненко, как и надеялся, прибыл в Киев накануне дня вызова, вечером, и тотчас же направился к Комару. Встретила его Ганна Павловна.