Гнезда русской культуры (кружок и семья) - Страница 31

Этот план (которым Станкевич, по обыкновению, поделился с Неверовым) – верх чуткости и такта. Он решает «постепенно» обратить любовь девушки в «дружеское расположение». «Но надобно делать это осторожно: во-первых, не давать ей виду, что я знаю о ее страсти, чтобы не огорчить равнодушием или не усилить ласковым обращением эту привязанность, во-вторых, обходиться с нею, как с другими, не любезничать и пореже навещать: не навещать нельзя, да и бесполезно!»

Станкевич сравнивает Наташу с героиней своего «деревенского романа»: какое различие духовных обликов, выражения, темпераментов! Станкевич пишет стихотворение, посвященное им обеим:

Хотя в основе стихотворения заключалось истинное чувство, оно не избежало некоторых романтических преувеличений. Образы обеих «дев» представали в несколько идеальном свете, поскольку заведомо были подчинены модной антитезе: с одной стороны, красавица земная, чувственная; с другой – небесная, святая. Во всяком случае, к Наташе, при всей ее мечтательности, понятие святости не подходило. Станкевич это прекрасно понимал. Но… ведь он писал стихи, он пропускал свой личный опыт через поэтическую призму. А у поэтической мечты свои законы.

Да и к самому себе был ли Станкевич во всем справедлив? Станкевич говорит в стихотворении, что, испытав два вида любви – земную и небесную, он уже отжил «две жизни». А на самом деле он не прожил еще и одной жизни, не знал по-настоящему еще никакой любви, и со дна его души по-прежнему поднималась тоска по неиспытанному чувству.

Порою ему кажется, что это чувство вообще не для него. «Знаешь, что пришло мне в голову? – пишет он Неверову 15 декабря 1833 года. – Я должен благодарить Бога, что не люблю. Почем знать? Может быть, судьба ведет меня…» И в другом письме: «Может быть, науки со временем совершенно заменят мне жизнь…».

Словом, Станкевич готов совсем отказаться от любви, от этого «счастия толпы»; готов навсегда заключить себя в «свой мир» – философских построений, научных открытий, художественных образов. О, если бы это было возможно!.. Как говаривал Станкевич, «не пожмешь руки великану, называемому вселенной, не дашь ей страстного поцелуя, не подслушаешь, как бьется ее сердце!»

Станкевич думал, что его план отношений с Наташей имел успех. «Наталья Андреевна поумнела», – сообщал он как-то в письме Неверову. Подразумевалось, что Наташа смирила свое чувство, приняла предложенные ей Станкевичем «братские отношения». Но это было и так, и не так.

В первые месяцы 1835 года в Москву приезжают из своего тверского имения Бакунины: отец с двумя дочерьми – Таней и Любой. Бакунины остановились у Бееровых, куда «вся братия», как говорил Станкевич, стала забредать чаще обычного. Привлекали новые лица, две молодые девушки прежде всего.

Тут в голове Наташи Беер возникла странная идея. Отчаявшись пробудить к себе любовь Станкевича и в то же время движимая своеобразным чувством жертвенности, она решила, так сказать, «передать» юношу Любаше Бакуниной. Наташа думала о том, что именно Любаша составит счастье Станкевича, пробудит его чувство, которое не удалось вызвать ей самой, и она стала осторожно склонять Бакунину к мысли полюбить Николая…

Собственно, совсем уж странной эта мысль не была, если принять во внимание и господствующее умонастроение того романтического времени, и экзальтированность Наташи, и ее стремление поступать по примеру литературных героинь, для которых счастье возлюбленного было превыше всего. Наташей руководила идея благородной жертвенности. Однако свою роль она выдержать не сумела…

Но вначале мы должны сказать несколько слов о Любови Бакуниной.

Старшая из сестер Бакуниных, представительница большого и славного семейства, о котором еще речь впереди, Люба отличалась редким обаянием. Белинский считал ее «идеалом женщины», прибавляя, что «лучшей» он «не встречал».

«Красота, грация, женственность, гуманизм, доступность изящному и всему человеческому в жизни и в искусстве, стыдливость, готовность скорее умереть, чем перенести бесчестие, способность к простой, детской, но бесконечной преданности к избранному – вот стихии, из которых она была составлена и лучше этого ничего нельзя вообразить. Дай Бог всякому найти такую подругу в жизни», – писал Белинский.

В семье Любашу холили, заботились о ней, как об оранжерейном цветке. Было известно, что она больна и что болезнь ее очень опасна.

Болезненность невольно осеняла весь облик девушки неподдельной грустью, прибавляя еще одну черту к тем «стихиям», из которых слагалось ее обаяние.

Любаша пользовалась успехом. Когда ей исполнилось двадцать лет, ею увлекся Алексей Павлович Полторацкий. Этот роман мог бы привести к большим осложнениям и неприятностям ввиду того, что Полторацкий был дядей Любаши. Но, к счастью, она осталась к нему равнодушной.

Когда Любаше было двадцать два года, к ней посватался некто барон Ренне, молодой офицер. Уже было объявлено о помолвке, готовились к свадьбе, как вдруг все расстроилось. Девушка не любила своего жениха и страдала от мысли о предстоящем замужестве. Не без влияния ее брата Михаила, считавшего, что брак без любви безнравствен, Люба взяла назад свое слово. Происходило все это в 1833 году, за два года до встречи со Станкевичем.

Какое впечатление произвела Любовь Бакунина на Станкевича? В письме к Неверову, отправленном вскоре после отъезда Бакуниных из Москвы, Станкевич спешит заверить своего друга, что ничего особенного не произошло: «Только не подумай, что я влюбился». Но уже пояснения, почему этого не произошло, выдают необычное состояние чувств Станкевича. «Без надежды, без сильной надежды, любви не может быть, по крайней мере, для человека, который привык налагать узду на свои чувства и видеть настоящие отношения между людьми».

Ну а если бы была «надежда»? Похоже, что Станкевич ждет каких-то гарантий, внешних подтверждений, чтобы дать волю своим чувствам…

В это время, спеша другу на помощь, Красов решает через Бееровых, у которых останавливались Бакунины, узнать все подробности, выяснить, какое впечатление произвел Станкевич на Любашу. Сведения, которыми Красов незамедлительно поделился со Станкевичем, оказались ободряющими. «Но, друг мой, – писал Станкевич Неверову, – если бы это была правда, если б это было возможно – новая жизнь началась бы для меня. О, как сознал я провидение в ту минуту, когда мне сказали это!»

Тем временем все происходящее открыло глаза Наташе Беер, которая поняла, что ее мысль не такая уж безобидная и что Станкевич действительно может полюбить Бакунину. Одно дело – сладко лелеять в мечтах идею жертвенности; другое – видеть перед глазами счастливую соперницу…

«С Наташей сделалась страшная перемена, – пишет Станкевич Неверову 27 марта 1835 года, – когда она узнала… что Любовь может быть любима мною… Она сама не знала до сих пор цены той жертвы, которую думала принести».

Нервная и раздражительная Наташа впала в болезненное состояние. Начались взаимные объяснения, беспокойство родных.

По обыкновению, Станкевич во всем винит себя («всему причиною моя ветреность, мой эгоизм, моя неделикатность»), отзывается о Наташе как о примере благородства («это – святая девушка!»), предвидит наказание, которое уготовано ему судьбой («Боже! может быть, страшное угрызение готовится мне на всю жизнь…»).

Но и отдаваясь грустным и смутным мыслям, Станкевич не может отделаться от того светлого впечатления, которое произвела на него Люба Бакунина. Не может не решать заново – и в который уж раз – тревожащего вопроса: правда ли все это, есть ли у него «надежда», нравится ли он Любаше?