Гнезда русской культуры (кружок и семья) - Страница 26

К середине 30-х годов первым русским писателем в глазах Станкевича и его друзей стал Гоголь. «В настоящее время он является главою литературы, главою поэтов; он становится на место, оставленное Пушкиным». Такой вывод сделал Белинский в 1835 году в статье «О русской повести и повестях г. Гоголя». Причем звучало это как твердое убеждение многих единомышленников.

Собирая по крупицам факты, зафиксированные современниками, мы видим, что в кружке Станкевича царил культ Гоголя, что каждое его новое произведение ожидалось с нетерпением и тут же прочитывалось – с радостью и восторгом.

К. Аксаков вспоминает, что «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» друзья прочли еще по первой публикации в альманахе «Новоселье» (1834). «Помню я то впечатление, какое она произвела. Что может равняться радостному сильному чувству художественного откровения? Как освежало, ободряло оно души всех!»

Спустя год в гоголевском сборнике «Миргород» (1835) появилась повесть «Старосветские помещики». Произведение привело Станкевича в восторг. «Это прелесть!.. Как здесь схвачено прекрасное чувство человеческое в пустой, ничтожной жизни!» – писал он Неверову 28 марта 1835 года. И несколько позднее, 4 ноября, Станкевич отмечал, что Гоголь лучший русский «романист»: «Это истинная поэзия действительной жизни».

Примерно в начале 1836 года, еще до публикации в журнале «Современник» (1836, т. 1), прочитали в кружке повесть «Коляска». К. Аксаков вспоминает: «Станкевич достал как-то в рукописи „Коляску” Гоголя… У Станкевича был я и Белинский; мы приготовились слушать, заранее уже полные удовольствия. Станкевич прочел первые строки: „Городок Б. очень повеселел с тех пор, как начал в нем стоять кавалерийский полк…” – и вдруг нами овладел смех, смех несказанный; все мы трое смеялись, и долго смех не унимался. Мы смеялись не от чего-нибудь забавного или смешного, но от того внутреннего веселия и радостного чувства, которым преисполнились мы, держа в руках и готовясь читать Гоголя. Наконец смех наш прекратился, и мы прочли с величайшим удовольствием этот маленький рассказ…».

В эпизоде чтения «Коляски» выразились, кстати, комические способности Станкевича. «Станкевич читал очень хорошо; он любил и комическую сторону жизни и часто смешил товарищей своими шутками».

В том же 1836 году появился «Ревизор» – в печати и на сцене, вначале в Петербургском Александринском театре (премьера состоялась 19 апреля) и несколько позднее, 25 мая, – в Москве.

В кружке Станкевича все было настроено на ожидание «Ревизора». И вот – комедия прочитана, увидена на сцене.

Вначале «Ревизор» понравился Станкевичу меньше других гоголевских произведений. «„Ревизор” далеко отстал от „Миргорода”, – писал он 21 июня 1836 года. – Это – не его род. Но и тут талант».

Через несколько месяцев Станкевич снимает свои оговорки. По поводу игры Щепкина – Городничего, очень хорошей игры, Станкевич замечает, что все же в первом акте актер «не постиг, кажется, Гоголя». Так говорят о высоком образце, постижение которого дается не сразу.

Есть еще одно малоизвестное свидетельство, передающее отношение Станкевича к «Ревизору». Сестра его Александра (в замужестве Щепкина), говоря о том, что Станкевич «очень ценил Гоголя», упоминает два произведения – «Ревизор» и «Вечера на хуторе близ Диканьки». Эти вещи «часто читал он вслух, и они веселили его, он много смеялся. Многое из Гоголя входило как бы в поговорки в нашей семье…».

Словно подтверждая эту мысль о пословичном, афористическом характере гоголевского творчества, Белинский уже с июня 1836 года, только прочитав комедию, начинает обильно цитировать ее в своих статьях. «Что делать? фразы г. Гоголя так сами и ложатся под перо». Вскоре он печатно назовет «Ревизора» «превосходным» произведением.

А вот Неверов «Ревизора» не принял. В этом заключалась своя логика: тому, кто восхищался Бенедиктовым или Тимофеевым, трудно было понять последние, наиболее зрелые произведения Гоголя. Романтические повести из цикла «Вечера на хуторе близ Диканьки», героическую эпопею «Тарас Бульба» такие читатели встречали с одобрением и интересом; но те произведения, в которых Гоголь обратился к современной жизни, с ее пошлостью, гнетом мелочей, – эти произведения казались уже недостаточно серьезными и глубокими.

9 мая 1836 года, через каких-нибудь двадцать дней после премьеры «Ревизора», Неверов писал из Петербурга М. Бакунину: «В литературе только замечательно, что все здесь в восторге от Гоголева «Ревизора», но он мне вовсе не нравится… Ни одна плоскость, ни один фарс у меня не вызовут улыбки: мне скучно и я зеваю… Но я боюсь говорить об этом, потому что мне уже досталось выдержать много разных споров и в том числе с почтеннейшим Тимофеем Николаевичем. Как я люблю „Тараса Бульбу”, „Вечера на хуторе…” и другие произведения Гоголя, столь же мне противно читать „Невский проспект”, „Ревизора” и подобные пошлости в писателе, обладающем сильным талантом».

«Почтеннейший Тимофей Николаевич», который возражал Неверову, – это Грановский, недавно сблизившийся со Станкевичем и его друзьями. Грановский, проживая в Петербурге, дружил с Неверовым, что не мешало ему вести с ним жаркие эстетические споры по поводу премьеры «Ревизора».

Через многие мили столь же страстно вел спор за Гоголя и другой член кружка – Константин Аксаков. В мае 1836 года он писал М. Г. Карташевской из Москвы в Петербург: «Я уже читал „Ревизора”, читал раза четыре и потому говорю, что те, кто называет эту пьесу грубою и плоскою, не поняли ее… Гоголь истинный поэт… Если он смеется над жизнью, над нелепостями, которые в ней встречает, то поверьте, что в это время на сердце у него тяжело, и он, смеясь над людьми, любит их и огорчается их недостатками».

Позднее П. Анненков с полным основанием писал в своей книге о Станкевиче: «Станкевич и весь круг его поняли с первого раза смех, производимый созданиями Гоголя, весьма сериозно, почти так, как понимал его впоследствии сам автор».

Но еще до появления «Ревизора» членам кружка – москвичам – удалось лично встретиться с Гоголем, хотя встречи были беглыми, недолгими.

В мае 1835 года, находясь в Москве проездом в Васильевку, Гоголь заглянул на спектакль в Большом театре. Вошел в ложу своего знакомого Сергея Тимофеевича Аксакова, рядом с которым сидел его сын Константин, который уже встречался с Гоголем раньше, в июне 1832 года.

«Нечего говорить, – вспоминает С. Т. Аксаков, – как мы были изумлены и обрадованы. Константин, едва ли не более всех понимавший значение Гоголя, забыл, где он, и громко закричал, что обратило внимание соседних лож. Это было во время антракта».

Вскоре в ложу вошел другой участник кружка А. П. Ефремов, и Константин шепнул ему на ухо: «Знаешь ли, кто у нас? Это Гоголь». «Ефремов, выпуча глаза также от изумления и радости, побежал в кресла и сообщил эту новость… Станкевичу…»

Гоголь, правда, в театре не задержался. Заметив движение в публике, свидетельствующее об интересе к нему, он вскоре оставил ложу.

Через некоторое время, в один из майских дней 1835 года, Гоголь решил прочитать у Аксаковых свою новую комедию «Женитьба». Аксаковы жили тогда на Сенной площади у Красных ворот (позднее Красноворотный проезд, д. 3). Присутствовали Константин Аксаков, Станкевич, Белинский.

«Но, увы, ожидания наши не сбылись. Гоголь сказал, что никак не может прочесть нам комедию, а потому и не принес ее с собой», – вспоминает С. Т. Аксаков.

Но все же друзьям удалось снова повидать любимого писателя. Для Белинского это была, кажется, первая встреча с Гоголем.

Возникает вопрос: почему же Станкевич, Белинский и другие, недооценивавшие многие зрелые произведения Пушкина, безоговорочно приняли Гоголя? Разве Гоголь менее глубок или менее труден, чем Пушкин? Конечно, нет. Просто для понимания Гоголя обстоятельства были более благоприятны. Произведения Гоголя более отвечали умонастроению участников кружка.

Нравилась гоголевская веселость, неудержимая стихия юмора – она так соответствовала юношескому оптимизму и жизнерадостности. В этой стихии молодые люди видели союзника по борьбе с чинопочитанием, поклонением ложным авторитетам, низкопоклонством, пошлостью… Дух гоголевских произведений соответствовал оппозиционному, «отрицательному» направлению кружка, питая и поддерживая такое направление.