Глубоко под кожей - Страница 34

— Как бы мне хотелось дать тебе какие-нибудь гарантии, но у меня их нет. — Молли подошла к дочери и щ5ижала ее к себе. Я осталась бы с тобой, пока все не разрешится, если бы не была уверена в Квине.

— В его присутствии я чувствую себя в безопасности, до встречи с ним я не думала, что кто-нибудь сможет вызвать у меня такое чувство. — Она крепко закрыла глаза. — И я не знала, что нуждаюсь в таком человеке.

— Нам всем необходимо чувствовать себя в безопасности, Шантел. И еще мы нуждаемся в любви. — Молли погладила дочь по голове, по светлым волосам, которые она много раз расчесывала и заплетала в косы. — Я хочу сказать тебе одну вещь, которую нужно было сказать уже давно. — Она обняла Шантел. — Я очень тобой горжусь.

— О, мама. — Из глаз Шантел полились слезы, и Молли покачала головой.

— Не надо плакать, — прошептала она. — Если мы спустимся вниз с опухшими глазами, твой отец будет пытать меня, почему мы плакали. — Она поцеловала дочь в щеку и немного помолчала. — Давай закончим наши сборы.

— Мама, знаешь, я тоже всегда тобой гордилась.

— Ну что ж. — Молли прочистила горло, но когда она заговорила, ее голос был все еще хрипловатый. — Приятно услышать такое от взрослой дочери. С тобой все в порядке?

— Да. Я буду вести себя отлично.

— Сразу видно — моя дочь. А теперь вернемся к делу. — Отвернувшись, Молли снова стала складывать вещи. — Боже, какая прелесть. — Щелкнув языком, она показала дочери короткую ночную рубашечку из черного шелка с кружевами.

— В такой только и делать, что грешить.

Согнув палец, Шантел вытерла следы слез под глазами и хихикнула:

— Я ее еще не испробовала, только что купила.

Молли рассматривала рубашку на свет.

— Я думаю, тут и сомневаться нечего.

— Я вижу, она тебе понравилась. — Довольная, Шантел подошла к матери, аккуратно сложила рубашку и протянула ей. — Это тебе сувенир, на память о Беверли-Хиллз.

— Не говори глупостей. — Но Молли не смогла удержаться и погладила большим пальцем шелк. — Я не могу надеть такую рубашку.

— Почему?

— Потому что у меня четверо взрослых детей.

— Но ты же их не в капусте нашла!

— Боюсь, что твой отец… — Она замолчала и задумалась. Шантел увидела, как в ее глазах мелькнул шальной огонек. — Спасибо тебе, доченька. — Молли отложила подаренную рубашку в сторону. — И заранее хочу поблагодарить тебя от имени твоего отца.

Спускаясь вниз, они услышали, как Фрэнк бренчит на своем банджо.

— Он репетирует, — пояснила Молли. — Хочет сыграть на свадьбе. Чтобы заставить его отказаться от выступления, надо ему так двинуть, чтобы он потерял сознание.

— Ты же знаешь, что Мадди никогда этого не сделает.

— Что-то вы там задержались, дамы.

Фрэнк посмотрел на своих женщин, но его пальцы продолжали бегать по струнам.

— Мужчине всегда нужен напарник. — А этот тип… — он дернул головой в сторону Квина, — не может взять ни одной ноты.

— Я просто сделал вам одолжение, — небрежно произнес Квин, развалившись в кресле.

— Никогда не встречал человека, который совсем не поет, — заметил Фрэнк. — Таких, которые не могут петь, встречал очень часто, но о таких, которые не хотят, даже не слыхал. Сядь сюда, Молли, любовь моя. Давай покажем этому человеку, кто такие О’Харли.

Молли послушно села рядом, подхватила ритм и запела хорошо поставленным голосом.

Шантел села на подлокотник кресла рядом с Квином и стала слушать, как поют ее родители. Ей было очень хорошо. Напряжение последних нескольких недель покинуло ее.

— Давай с нами, принцесса, ты же помнишь припев.

Шантел подхватила, легко вспомнив слова и мотив веселой баллады. Она редко пела одна. Для нее пение было семейным делом. Даже сейчас, когда она сплела свой голос с голосами родителей, она вспомнила о Трейсе и сестрах и о том, как часто они вместе пели эту старую песенку.

Шантел очень удивила Квина. Он откинулся на спинку кресла и наслаждался пением. Фрэнк без передышки переходил от одной мелодии к другой. Шантел уже не была холодной кинозвездой и беспокойной, страстной женщиной, которую он обнаружил под этой маской. Она с удовольствием пела пустые песенки, которые наигрывал ее отец. Она превратилась в любящую дочь. И когда она смеялась, обвиняя отца, что он взял фальшивую ноту, в ней видна была та невинность, которую он однажды почувствовал.

Он ощущал ее запах, пряный и возбуждающий, и это резко контрастировало с ее игривым поведением. Квин никогда еще не видел ее такой. Ему и в голову не приходило, что она может быть такой. Интересно, понимает ли она, как много значит для нее семья, догадывается ли, как сильно тускнеет образ голливудской звезды, когда она находится в кругу родных?

Эта неделя прошла спокойно. Шантел не знала о пришедших на ее адрес письмах, потому что он их ей не показывал. Не знала она и о том, что им удалось засечь, откуда был сделан один звонок — из городской телефонной будки. Квин не собирался сообщать ей, что в двух письмах мужчина умолял ее о встрече в Нью-Йорке — это выбило бы ее из колеи.

Этот негодяй знал ее планы.

Квин поднял руку и провел ею по руке Шантел. Ее пальцы тут же сплелись с его пальцами. Не нужно ей ни о чем рассказывать. В Нью-Йорке она ни на мгновение не останется одна. Он уже велел трем своим лучшим сотрудникам вылететь в Манхэттен. Они будут следить за каждым ее шагом.

Размышления Квина нарушил Фрэнк, который бросил лукавый взгляд на дочь.

— А ты играешь на этой штуке? Или она служит тебе подпоркой для дверей?

Шантел кинула взгляд на белый рояль, а потом посмотрела на свои ногти.

— Я могу еще взять несколько нот.

— Имея такой большой прекрасный инструмент, можно было бы добиться и большего!

— Я не хочу мешать тебе, папа.

— Я уже закончил свое представление.

Пожав плечами, она встала и подошла к роялю. Ресницы ее задрожали, она села и сыграла длинную, довольно сложную пьесу.

— Ты все-таки занимаешься на нем, — укоризненно произнес Фрэнк и крякнул от удовольствия.

Шантел бросила взгляд на Квина:

— Я не сижу по вечерам, штопая носки.

Квин признал этот упрек легким наклоном головы.

— Ваша дочь полна сюрпризов, Фрэнк.

— Ты говоришь об этом мне? Да я могу рассказать тебе такое… Было время, когда…

— Принимаю заявки, — мягко перебила Шантел. — Иначе мне придется завязать ему язык аккуратным узлом.

Всегда осторожный, Фрэнк прочистил горло:

— Сыграй нам ту маленькую вещицу, которую твоя мать не позволяла тебе петь до восемнадцати лет.

— Но у Эбби она всегда получалась лучше, чем у меня.

— Это правда. — Усмешка Фрэнка была хитрой, но доброжелательной. — Но и у тебя неплохо получалось.

Глаза Шантел обидчиво сузились, и Молли сумела спрятать улыбку.

— Всего лишь неплохо? — Шантел сморщила нос и запела.

От этой медленной сентиментальной баллады по коже Квина поползли мурашки. Голос Шантел был мягким, как виски в его стакане, и действовал столь же сильно. Слова были простые, непритязательные, но в ее исполнении они стали соблазнительными. Шантел была одета в белое и сидела за сверкающим белым роялем. Но она уже не казалась Квину ангелом. От одного звука ее голоса в комнате стало теплее. Этот звук давил на него, и он почувствовал, что ему стало трудно дышать.

И тут Шантел подняла глаза и встретилась с его взглядом.

Это была песня о потерянной любви. И ему пришла в голову мысль, что если бы он потерял Шантел, то никакими словами не смог бы выразить глубину своего отчаяния. Она причиняла ему боль. Она воспламеняла его. Но сейчас, впервые, она сумела его растрогать.

Шантел сыграла заключительные аккорды, не отрывая от него глаз.

— Совсем неплохо, — повторил Фрэнк, довольный ее пением. А теперь сыграй-ка нам…

— Уже поздно, Фрэнк. — Молли похлопала его по руке, напомнив о том, что он зашел слишком далеко. Надо идти спать. Завтра у нас будет очень трудный день.