Глубокая борозда - Страница 6

Когда мы двинулись дальше, Соколов сказал:

— Это я говорю не свои слова. Это Терентий Семенович да вот Степан Иванович и многие другие так думают.

— Вы встречались с Мальцевым?

— Два раза к нему ездил. И как их слова приложишь к земле… вот к этой самой земле, — он сказал это так тепло, как говорят о близком друге, — сразу пристанут. Начнется жизнь в земле, полезут сорняки из земли — сама природа хлеборобу говорит: вот, на! Бери да скорей уничтожай сорняк и сей пшеничку!

Дорога свернула в низину, стало совсем темно и холодновато. Лошадь хлюпала по грязи, еле вытаскивая ходок. А когда проехали низину и снова выбрались на сухую дорогу, Соколов с некоторой торжественностью произнес:

— Вот и наши поля пошли.

Мне показалось, что Соколов как-то сразу стал спокойней.

За десять лет работы в совхозе да за несколько лет беспокойной корреспондентской жизни у меня собралось много фактических материалов по срокам сева.

Запомнилась мне дискуссия в Сибирском научно-исследовательском институте в 1953 году, когда собрались агрономы и ученые со всей Сибири. Основной доклад делал представитель сельскохозяйственной академии Каралькин — молодой, рано располневший человек. Делая ссылку на опыт одной области и оперируя не цифрами урожая, а процентами выполнения плана хлебосдачи, Каралькин ратовал за ранние сроки сева в Сибири. А с содокладом выступил Терентий Семенович Мальцев. Без единой записи, без шпаргалок Мальцев называл десятки примеров, цифр и фактов. Отвечая Каралькину, он говорил примерно так: вам, ученым, работать много легче. Не вырастет урожай на деляночках — вы так и скажете: не выросло. Ваш заработок от этого не убавится. А нам так нельзя. Если не вырастим урожай, колхозники останутся без хлеба, государство мало получит. Поэтому приходится сначала раз двадцать подумать, а потом уж и решать, да чтобы без большой ошибки. Конечно, рано сеять спокойней. Рано посеешь, пораньше и уберешь, волнений меньше. А рано уберешь — быстрее с хлебосдачей рассчитаешься, если хватит. А не хватит — государство все равно простит, государство у нас доброе. А позже посеешь — волнуешься: как бы до снега все прибрать с поля. Тут не один волос поседеет. Но зато когда увидишь: хлеба собрал раза в два больше, — на душе приятно, все прежние волнения в радость превращаются.

— Надо познать законы природы, — говорил Мальцев. — Познав природу, мы сможем поставить ее на службу человеку.

Речь Мальцева часто прерывалась аплодисментами. Все, что говорил Мальцев, он доказал всей своей работой на полях колхоза. Производя посев зерновых во второй половине мая, он тем самым добивается такого положения, когда самый ответственный период в развитии растений совпадает с почти обязательными в условиях Западной Сибири дождями в начале июля. Это и решает судьбу урожая. При раннем же сроке посева для растений не хватает зимней влаги, чтобы «дотянуть» до периода дождей, поэтому они чахнут, а иногда и гибнут.

Выступая с заключительным словом, Каралькин, назвав Мальцева талантливым экспериментатором, тут же поставил под сомнение его выводы о сроках сева, не заботясь, впрочем, о доказательствах. Но в ответ на это «талантливый экспериментатор» внес предложение:

— Давайте соревноваться!

Мальцев предложил Каралькину поехать в соседний с колхозом совхоз и ввести там ранние сроки сева.

— Если у вас получится лучше нашего, — говорил Мальцев, — то мы внедрим ваши советы. Но я сильно сомневаюсь, что у вас получится лучше… Поэтому пусть наш спор решит соревнование! — под аплодисменты всего зала заключил Мальцев.

Все ждали, что ответит представитель академии. Но Каралькин промолчал, у него не хватило мужества принять прямой и честный вызов на поединок. И всем стало ясно, что этот ученый «не умрет за свою идею».

Такое не очень часто случается: доклад представителя академии с установками на ранние сроки сева в Сибири был отвергнут сибирским совещанием и отвергнут почти единогласно.

Казалось бы, наступила, наконец, ясность со сроками сева в Сибири.

Однако на деле выходит не совсем так. Стоит прийти ранней весне, и все повторяется сначала: идет борьба за то, кто раньше отсеется.

Все эти события больше двух десятков лет проходили на моих глазах. И у меня было собрано много данных о фактических урожаях, полученных при различных сроках сева. Я назвал некоторые из них Соколову. Иван Иванович слушал внимательно, не перебивал, хотя временами, казалось, ему хотелось вставить свое замечание.

Вскоре впереди мелькнули огоньки.

— Наш колхоз, — оживился Соколов.

— Электричество во всех домах?

— С прошлого года. Радио есть. Мельница от электричества работает, крупорушка…

Соколов рассказывал, что дало колхозу электричество, но видно было, что думает он о другом. Я не прерывал его, зная, что это лучший способ дать собеседнику разговориться. Вскоре Соколов вернулся к прерванному разговору о сроках сева.

— А насчет сроков, понимаешь, все-таки вину должны взять местные власти, ну, и… конечно, областное начальство. Я тоже думал: почему так получается, откуда все началось? А началось это, думается, с первых годов колхозной жизни. Я сам здесь, в Сибири, с пяти лет — из Курской губернии мой батька переселился. Эту самую деревню переселенцы и заложили тогда. Так вот раньше мужик когда сеять начинал? После первого мая! Только опять же не надо забывать — первое мая тогда ведь по-старому считалось, а по-новому — это, значит, около пятнадцатого… И хлеба в большинстве хорошие росли. А ведь чем работали? Когда объединились, начали посевные площади сильно увеличивать, распахивать залежи, а тягла маловато. Вот сеять и начинали как можно раньше, а заканчивали, когда запрещение приходило, где-нибудь в середине июня. В таком случае и апрельские посевы давали урожай выше, чем июньские. Да июньские-то часто под заморозки попадали. Вот тогда-то и стали бояться упустить срок сева. И правы были! А потом техника стала прибывать, сроки сева сокращались, только вот беда: сокращались они не с двух сторон, а с одной. Надо бы начинать с краев да сжимать их к середине, а мы сжимали от июня к апрелю, середину-то отбросили. Шум с началом сева начинается, как и в те тридцатые годы. А если по-серьезному взглянуть, то тут и шуметь нечего. Посевная теперь — самая легкая работа. Земля вспахана с прошлого года, культивируй да сей. Вот я и говорю: можно за восемь дней отсеяться. А начни мы три дня назад посев, половину уж посеяли бы, а что толку? Ущерб государству и колхозу. А наш Михаил Николаевич все равно шумит, как и в тридцатые годы. Да, надо думать, и на него жмут. Вот и вы не в Корниловский район поехали, — он на первом месте в области, — а к нам, критиковать будете.

Я спросил:

— А все-таки, Иван Иванович, почему приписка?

Соколов подумал немного.

— Вы, конечно, подумаете: подлец Соколов, совесть партийную потерял. Отчасти это верно: потерял. А разве из личной корысти?

— Все-таки оберегали себя от выговора.

— Частично это так, конечно. И за это готов перед партией держать ответ. Ведь что получается? Прибавился у нас урожай зерновых, скажем, за последние пятнадцать лет? Хлеба мы получаем, конечно, больше, но это за счет распашки новых земель, а с гектара прибавки не получилось. Но зато сколько сору на полях поразвели — страшно смотреть. Разве это порядок? — Помолчав, Соколов продолжал: — Так вот насчет приписки… Сеем мы фактически позднее других, а землю наш бригадир Орлов умеет обрабатывать. Вот и с урожаем получше. Когда будете писать критику на Соколова, то уж и это скажите. Только про это вы, конечно, не будете писать. Так ведь? Вы напишете: вот, мол, преступник Соколов обманул государство. Добавите фактиков — и готово!

— Вы, Иван Иванович, говорите так, словно о вас уже десятки раз критические статьи писали.

— Писали… Районная газета каждую весну наш колхоз за отставание на севе ругает. А потом, осенью, вроде обратно раскручиваться начинает: хвалит за урожай.