Глоточек счастья - Страница 8

Ошеломлённые люди сомневались: не сон ли это? Не бывает ведь взаправду таких животных, что жаканы как мяч резиновый от него. Думали-гадали в суматохе о том товарищи, Шухов же один только, в чём дело именно понимал. «Ну, конечно, это месть сатаны!» – твёрдо сделал кочегар для себя окончательный и бесповоротный вывод.

Подошёл он к Абрикосову и попросил его принести ещё патронов, что и сделал тот. Взяв один из рук прапорщика, Шухов оглядел его со всех сторон, достал нож и осторожно выковырнул из гильзы пыжи газетные. Из патрона же струйкой белою соль поваренная пошла, что таилась свинца заместо.

– Что же ты, Вася, голову-то морочаешь нам? – кочегар взорвался.

Абрикосов побежал домой и вскоре вернулся с заводской нераспечатанной пачкой патронов, начинённых картечью крупной. «Чёрт побери! – мысленно ругал он себя. – Сам ведь припасы солью заряжал, чтобы бичей отпугивать, и забыл, понимаешь, совсем. Прямо как сила нечистая куражится».

Не успел он подумать так, как вдруг откуда ни возьмись две пчелы. Одна в глаз дала, а другая в ноздрю залезла и там ужалила. Нос и ухо для укуса пчелы самые больные, самые неподходящие места. От боли дикой заревел Вася, как труба иерихонская, и на траву, извиваясь змеёю, плюхнулся.

А пока Абрикосов катался по траве, источая от боли авиационно-технический мат, Шухов зарядил ружьё и, подойдя к роковому квадрату, выпалил дуплетом в голову животного. Для кабана всё кончилось, но для товарищей всё ещё начиналось только.

Нужно было достать тушу и разделать её до прихода с работы жены прапорщика Абрикосова – Оксаны. Ни о каком празднике никто уже и не мечтал. Да и Круглова надо было в санчасть тащить. Какой уж тут праздник?

«Ну и натворил ты делов, дьявол!» – подумал Шухов и почувствовал, как тихо прошуршал лёгкий ламинарный ветерок. Он подошёл к погребу и заглянул внутрь. Там четверо офицеров пытались вытолкать по лестнице тушу, но не получалось ничего. Перемазанные рассолом, кровью, вареньем, матюгаясь, как портовая босотня, выползли на поверхность люди, не сделав дела. Вторая, вновь организованная команда спустилась в подземелье, чтобы попытаться вытащить вепря с помощью верёвки. Но и она, перемазавшись и порезавшись о безжалостные острющие стекляшки, время только потеряла зря. Кабан был настолько тяжёлым и скользким, что совершенно путного с ним не выходило ничего.

Раненый Круглов, наблюдая за мучениями товарищей и очень переживая за них, вновь решил советом помочь:

– Мужики, один только выход остался: порубить его там, в погребе, да затем по частям вынуть. Поживее, друзья, давайте, чую, братцы, скоро дойду. Надо, понимаете ли, в больницу меня.

Как ни крути, а подсказка Круглова показалась всем единственно реальным выходом из создавшейся ситуации. Абрикосов взял топор и полез в погреб. Там в кроваво-рассольном аду, ранясь о безжалостные шипы стеклянные, маты бешеные выгибая, разрубил-таки наконец Абрикосов вепря крестом, по частям какой после вынут был.

Правда, вот с последним куском закавыка вышла. Зацепился он, каналья, за штырёк в стене, ни в какую дальше вверх не желая. Только-только с тем кусочком разобрались, как сосед пришёл, что стремянку давал недавно. Посмотрел станичник этот по сторонам и от ужаса чуть не умер.

Перевёрнутый, да и искорёженный стол и бутылки из-под водки битые. Куры да индюшки в крови. Мёртвый волкодав. Раненый, видно, умирающий офицер. Публика, перемазанная чем-то красным, будто бы кидавшая банками друг в друга: то ли с вареньем, а то ли с кровью консервированной, человеческой. И ещё кабан, вынимаемый из погреба по частям. Ружьё, лежащее на траве, и несколько гильз рядом.

Не задавая лишних вопросов, испугавшись смертельно, он что было духу вылетел со двора и понёсся по станице. Высокий, тучный, здоровенный мужик, как спринтер, летел, обернуться боясь. Он всем своим нутром чувствовал: бежать надо – иначе гибель! Уничтожат как единственного свидетеля. Что убийцы явно были на то способны, сомневаться не приходилось.

Пролетая мимо правления, сосед лоб в лоб столкнулся с участковым и, видя в нём первого встретившегося реального защитника, остановился.

– Дмитрич! Быстрее к Абрикосу во двор! Там вояки перестрелку устроили! Раненые, убитые валяются по земле! Озверели! Еле ноги унёс!..

Участковый сорвался с места и рванул в правление, в кабинет свой, райотдел поскорей набрал и заорал в телефон неистово:

– Братцы! Это Дмитрич со станции Слепуховской. У меня ЧП! Военные стреляются в доме прапорщика по адресу: Огородная, 6. Срочно подкрепление высылайте и возьмите из части представителей. Автоматы пускай берут!

Пока участковый говорил по телефону, сосед отдышался и первым проходящим мимо правления станичникам принялся рассказывать про дела в доме прапорщика-соседа. Желающих послушать становилось всё больше. Кружок вокруг рассказчика ширился, и вновь прибывающим слушателям даже приходилось подниматься на носки, чтоб рассказчика получше видеть.

– …Абрикос только что ко мне за лестницей приходил. Сломалась, говорит. Сразу это мне очень подозрительным показалось: Васька-то в позапрошлом году сделал её из доски дубовой. Ну как, думаю, лестница такая в погребе поломаться может? Её и на земле сломать-то очень даже не просто. Ну а, чтобы в погребе её исковеркать, бомбу атомную туда кинуть нужно. Вот и решил я проверить, что же там творится такое?

Прихожу во двор к нему – в глазах стемнело – спужался так. Вокруг погреба вояки кружком стоят. Злые такие все. Окровавленные. Да ещё какой-то дрянью перемазанные. Рядом с погребом будка перевёрнутая лежит, возле же – собака на цепи, дохлая. Офицеры за верёвку из погреба заднюю часть кабана тянут, а Абрикос её снизу подталкивает. Оторопел я, а как по сторонам глазами провёл: мрак. По двору, как Мамай прошёл. Стол, стулья, бутылки с водкой побитые валяются, а возле свинарника один вояка раненый лежит. Не встаёт. Доходит. Ну а главный ихний стоит возле погреба, ухмыляется, рядом с ним – дробовик на траве, и гильзы вокруг разбросаны. Вволю, видимо, натешился гад. Короче, что там было, не понял со страху я. Резались ли они, стрелялись ли, на зверей ли домашних охотились – не знаю, но одно вот точно уяснил себе: лестницу мою поломал кабан, в погреб, видимо, которого чумовые загнали. И когда я всё то увидел, понял, что и меня пришьют, как единственного свидетеля кончат. Слава богу, вытащил милосердный Господь!

Станичники, конечно, могли бы посудачить об этом невероятном происшествии, но какой смысл в пустом разговоре, когда всё рядышком, и можно всё это невиданное да интересное собственными глазами узреть. Вот они и рванули к дому односельчанина своего. Растянувшись цепочкою вдоль забора, медленно, побаиваясь свинцового сюрприза, сантиметр за сантиметром, крадучись приближались казаки к цели. Слух же по станице словно ком снежный летел и подробностями обрастал новенькими.

Согласно ему досужему Абрикос в храп на аэродроме денег уйму продул – задолжал коллегам. Поэтому о кабане вопрос ребром стал. Отбирать пришли. Ваське жалко. Ну и получил станичник бедный за то: перещёлкали всё живое, самого в подвал загнали, чтоб в прохладе там поумнел.

В течение нескольких минут известие о столь невероятных для станицы событиях дошло до фабрики, где работала Оксана Абрикосова – жена уже известного нам героя. Сорвалась она и домой помчалась стрелой. А там, сразу же после молниеносной ретировки соседа, не стали зря время терять. Шухов подал команду:

– Всё! Товарищи! Бал закончен! Ноги надо уносить, мужики!

Из двух жердей и плащ-палатки старой смастерили неплохие носилки и положили на них стонущего Круглова. Чтобы не привлекать внимания станичного народа, через огороды пошли гуськом. Окровавленные, замызганные всяким дерьмом, военные напоминали бойцов, вырвавшихся из окружения после тяжёлого и неравного боя.

Фомин, которому после Круглова досталось более всех, ковылял с трудом, и потому его под обе руки держали. Шухов шёл рядом с ним. Когда выходили из калитки огорода, носилки зацепились брезентом за столб, и их, как и кусок последний вепря, очень долго освобождали. Глядя на возню, заворчал Фомин совсем недовольно: