Глоточек счастья - Страница 7
Тройка импровизированная очень оригинальный вид имела: в центре – кабан, а по бокам – будка с пентаграммой и волкодав полумёртвый. Грохотало бывшее жилище его, звёздочкой нарисованной мелькая, вепрь разъярённый сопел, пёс же, оглушённый, по траве волочился, словно воин, казнённый кочевниками, привязали которого к лошади, что шарахнули затем хлыстом.
Сидевшие на заборе и на крыше сарая зрители без помех могли наблюдать это невообразимое и захватывающее шоу. Старшему же лейтенанту Фомину совсем не до зрелища было. Напрягая силы последние, полз он к цели своей спасительной – погребу. Вот уже и ляды рукой коснулся, и, подтянувшись, в погреб нырнул, счастливый, крокодильчиком: головой вниз – руки спереди – ноги сзади. Распластался на холодном полу, думая, что от смерти ушёл, только грохот вдруг раздался над головой, ну и рядышком кабан брякнулся. Свет померк. Александр Петрович уже решил, что с ума сходит, только глаза подняв, понял, что в норме все: будка в ляде углом застряла, заслонив свет белый собой. Толком не поняв, что произошло, почувствовал вдруг насмерть перепуганный силовичок, как лица лохматое коснулось нечто. Лап его дрожащей рукою – хвост! Ёлки зелёные! Собака дохлая! На цепи висит, крутится. То туда, то сюда. То туда, то сюда. Ну и помазком своим, пушистым, щёки то одну, то другую лижет. Александр Петрович неживой лежал, а когда во тьме туша рядом заёрзала, замер и даже съёжился силовик, смерть, как факт свершившийся, принимая.
Через пять минут люди пришли в себя. Осторожно спустились они на землю, подошли к погребу да с отверстия будку сняли. Свет, ударивший резко, заставил глаза прикрыть, а когда их открыл Фомин, так и неба квадрат увидел, да товарищей, сжавшихся по периметру. С мольбой великой в очах вылупился на друзей Петрович: «Помогите, ради бога, братцы! Только на вас надежда!» – взгляд его страждущий вопрошал. Сам же он даже пошевелиться боялся, дабы дьявола, отдыхающего рядом не потревожить нечаянно.
Наконец коллеги взялись за цепь, на которой висела собака и, словно тяжёлый якорь, потащили её наверх. В последний раз, проведя хвостиком по лицу несчастного Фомина, мёртвый пёс скрылся в таком близком и одновременно в таком недосягаемом небе: лестница-то и та была напрочь сломана кабаном.
Абрикосов сходил к соседу и принёс другую. Не успели ещё на дно опустить её, как Фомин, словно обезьяна ужаленная, выкатился наружу шариком. Очутившись на поверхности, плюхнулся он на траву, с наслаждением руки и ноги вытянув. Лишь теперь поверил силовичок в то, что остался жив. Направив в небо уставшие от тьмы подвальной глаза, залюбовался Фомин ясной голубизной его, проплывающими не спеша облаками и, отдохнув чуть, пошевелиться попробовал. Движения тела хотя и вызывали боль, но давали понять, что не поломано ничего. Что жизнь продолжается.
Пока вся остальная публика ломала голову, как дальше быть, доковылял Фомин до места того, где стол перевёрнутый и изуродованный лежал. Там он отыскал одну неразбитую бутылку водки, обтёр её от земли и двинулся к свинарнику, где полуживой Круглов стонал. Плох он совсем был, двигаться, конечно, не мог. Фомин присел рядом и улыбнулся. По простоте душевной Круглов было подумал, что приятель, сжалившись над ним, глоток живительной влаги даст. Но просчитался: у Фомина была совершенно другая цель. Усевшись поудобнее, он снял бескозырку с бутылки и с наслаждением стал из горла водку сосать медленно. Отпив немного, смачно крякнул затем и аппетитно закусил цветочком растущего рядом клевера, а после растянулся на траве, как бы совсем не замечая раненого товарища.
– Налей-ка и мне, Саня! – взмолился Круглов. – Рёбра все переломаны. Совсем, брат, плохо! Помру, наверное!
– Ты, Саня, гондон! Ты довыпендривался до того, что людей печёнки лишил! А я, видите ли, водки тебе за это? Нет уж, пусть тебе за то полковой замполит накатывает. Хоть подыхай ты, хоть пламенем вечным гори, тебе я выпить не дам.
Затем он снова приложился к бутылке и так же, растягивая удовольствие, зачмокал громко, а потом клевера закусил цветком.
– Зря ты, Саня, так! – превозмогая боль, попытался оправдаться Круглов. – Больше всех пострадал я. Может быть, помру или на всю жизнь калекой останусь! Только я, Саня, не виноват!
– Ты не виноват?! – от такой наглости силовичок подавился даже. Он хотел было обругать коллегу, но не стал. Решил досадить покруче. Приложился опять к бутылке и очень медленно стал сосать, издеваясь, а затем крякнул смачно и съязвил едко:
– Да, Саня, конечно, ты не виноват. Это наш полковой замполит виноват.
Но Круглов не унимался:
– Нет, Саня, не виноват я! Это был не кабан! Это был дьявол! Разве ты можешь поверить, Саня, чтобы я промахнуться мог? Нет, Саня, ты в это поверить не можешь, потому что знаешь, какой я спец. Второго такого больше нет на нашей старушке Земле. Я не мог промахнуться!
– А что же ты сделал, падла?
– А то, Саня, что сердца у кабана в том месте не было! Если хочешь – проверь. И поверь мне, если докажешь, что в том месте, где ему положено находиться, сердце было, я завтра же утром получаю оружие и пускаю пулю в башку. Клянусь, Саня, всеми потрохами своими! Детьми клянусь и покойной мамой моей!
Что-то было в словах Круглова такое, что заставило Фомина смягчиться несколько. Искренность неподдельная в словах неудачливого шоумена поубавила гнев.
– Понимаешь, Саня, – сказал силовичок, правда, всё ещё не думая Круглова прощать и, соответственно, водкой ему не наполняя стакан, – быть-то оно, конечно, всё может. И сердцу в поросёнке почему же не погулять? Для прогулочек в тушице места поди-ка хватит, но выёбываться-то, Саня, зачем? Тебе народ доверено развлекать, ты же что, ублюдок, наделал? Ты не только нас изломал, я за это молчу уже. Ты, подлец, у людей праздник отнял! И нет тебе за это прощенья!
– Саша, прости меня! Но поверь, если б я только передвигаться мог, то доказал бы тебе, что сердце у кабана этого не там, где надо… – не договорив, Круглов скорчился от дикой боли и едва снова не потерял сознание.
– Ладно, – сжалился наконец Фомин, – выпей! Выпей! Пусть водка тебе в глаза людям смотреть поможет. Пей, но не думай, что я вроде бы как простил тебя. Нет! Просто душа у меня такая. Даже такое говно, как ты, и то жалко.
Затем он до краёв наполнил гранёный стакан и подал его своему искалеченному приятелю.
Несмотря на такие обидные высказывания, какими наградил Круглова Фомин, капитан не обиделся. Он чувствовал свою вину и понимал, что мистическое его оправдание: будто у кабана нет сердца, всерьёз не примется. Тем не менее водка сделала своё дело. Она принесла облегчение страданиям офицера. Круглов разомлел и закурил наконец-то.
А над погребом кипела работа, и уже вовсю наперебой шёл творческий разговор на тему: что дальше делать? Саша Круглов, выползший из свинарника с помощью Фомина, в стороне остаться не мог:
– Возьмите штык, ребята, добейте скотину! – крикнул. – Только имейте в виду, что сердце у него не там, где надо.
В ответ дружный хохот раздался, и это заставило Круглова упасть головой в траву да заплакать горько. После короткого ржания Абрикосов всё-таки подошёл к раненому и взял у него штык. Он попробовал было сам в погреб спуститься, но оправившийся после удара о землю кабан вдруг напыжился, в человеке убийцу чуя. Возвратился Вася ни с чем.
Круглов же, всё-таки очень желая внести свою лепту в разрешение ситуации, снова порекомендовал:
– Абрикосов! Да шарахни ты его жаканом, падлу такую! Да в башку! Расшиби ты ему головку, гаду!
Прапорщик пошёл домой и принёс оттуда ружьё охотничье. Подошёл к погребу, прицелился и выстрелил животному в голову. Вихрем взвился кабан и зашёлся в погребе юлой кровавой. Мощное его тело в одно мгновенье развалило стеллажи и переломало бочки. С полок посыпались банки с консервациями, которые, разбиваясь, впивались в тушу и поливали её содержимым своим. Стекла от разбитых банок, больно врезаясь в кожу, так доставали вепря, что, сатанински визжа дико, он взбесился просто. Остервеневшее животное крушило и ломало всё подряд на своём пути, не сбавляя темпа. Сверху можно было наблюдать, как оно меняет цвет, в зависимости от того, что свалится на него. Когда всё перемешалось и падать больше нечему было, сизо-лиловый вепрь отдохнуть прилёг.