Глориана, или Королева, не вкусившая радостей плоти - Страница 6

– Вы весьма хороши нынче утром, Мэри. Прекрасный цвет лица. Подобающий женщине. Но, как я погляжу, вы устали.

В подтверждение леди Мэри зевнула.

– Праздничанье…

– Боюсь, я покинула Маскерад чуть раньше, чем следовало. Вашему отцу понравилось? А вашим братьям и сестрам? Насладились ли они? Увеселители? Они были забавны?

Она задавала множество вопросов, дабы не получить ни единого ответа.

– То была совершенная ночь, Ваше Величество.

Усевшись за изящный столик, Глориана стала приподнимать крышки, чтобы выбрать почки и сладкие железы.

– Холодные погоды. Мэри, вы хорошо питаетесь?

Когда госпожа принялась поглощать пищу, Мэри Жакотт чуть пошатнулась, и Глориана, заметив сие, повела вилкой.

– Возвернитесь ко сну на час или два. Мне вы не понадобитесь. Но сначала подкиньте дров в огонь и подайте горностаевую мантию. Се новое платье, да? Алый бархат вам идет. Разве только лиф тесноват.

Леди Мэри, склонившаяся над огнем, зарделась.

– Я намеревалась расширить его, мадам. – На мгновение она покинула комнату, вернулась с горностаем, одела им широкие плечи повелительницы. – Благодарю, мадам. Два часа?

Глориана улыбнулась, прикончила почки и приступила к сельди – решительно, пока та не охолодала.

– Не ходите к кавалерам и не пускайте их к себе, Мэри, просто поспите. Тогда вы сможете выполнить все ваши обязанности.

– Я так и поступлю, мадам. – Реверанс, и леди Мэри выскользнула из аскетических покоев Королевы.

Глориана нашла, что сельдь ей не по вкусу, и, прервав трапезу, резко встала. Благодарная за непредвиденное уединение, она подошла к зерцалу на стене за дверью. Изучила длинное, совершенное лицо, его изящные косточки. В больших зелено-голубых очах тлела слабая, беспристрастная пытливость. Чепец придавал чертам Глорианы сухости. Она сняла его, высвобождая каштановые локоны, тут же рассыпавшиеся по щекам ее и плечам ее; расшнуровала платье, сбросила горностая и осталась нага, нежна, сияюща. Ее рост достигал шести дюймов сверх шести футов, однако фигура была идеальна, а кожа безупречна, пускай в свое время на ней, как на дубе влюбленных, вырезали дюжину или более инициалов; с девичества ее испытывали почти всеми видами плетей и орудий, истязали огнем, надрезывали, били, царапали – сначала собственный отец или те, кто, служа ему, тщились проучить ее либо покарать ее; затем любовники, что, надеялась она, взнесут ее к единственно важному опыту, коего ей не удавалось вкусить. Она погладила свои бока, не нарциссизма ради, но отвлеченно, вопрошая себя, отчего столь чувствительная плоть, возбуждавшаяся столь искусными способами, отказывалась даровать избавление, коим дарила большинство тех, кому Глориана ее одалживала. Краткий вздох, и платье надето вновь, меха облекли плечи ровно в тот миг, когда надобно откликнуться: «Войдите», – на стук в дверь, и в покоях появилась ее ближайшая подруга, ее Личный Секретарь, ее наперсница, Уна, графиня Скайская. Графиню объяла парчовая марлотта – высокий воротник, короткие рукава с буфами, – полностью скрывавшая шею и оттенявшая лицо в форме сердца, распахнутая и являющая взору юбку-кринолин, червленую и золотую. Серые глаза Уны, умные и теплые, всмотрелись в Глориану – лаконичный вопрос с уже известным ответом, – прежде чем подруги обнялись.

– Гермесом прошу, впредь не посылай ко мне эдаких врачей! – Королева смеялась. – Они всю ночь кололи меня своими крошечными орудиями и столь мне наскучили, Уна, что я забылась крепким сном. Когда я проснулась, их уже не было. Ты пошлешь им от меня какой-нибудь подарок? За их старания.

Графиня Скайская кивнула, всячески разделяя осмотрительность подруги. Пройдя из опочивальни в смежный покой, она отперла маленький секретер и извлекла из него книжку для заметок, откликнулась:

– Италийцы? Сколько?

– Три мальчика и две девочки.

– Подарки столь же ценные?

– Так будет честно.

Уна возвратилась.

– Только что приплыл Том Ффинн. «Тристрам и Исольда» встала в док Черинг-Кросса не далее как три часа назад, и он жаждет тебя увидеть.

– Один?

– Или с лордом Монфальконом. Возможно, в одиннадцать, когда собирается твой Тайный Совет?..

– Выведай у него что-нибудь о природе его нетерпения. Мне не хотелось бы обидеть верного адмирала.

– Он верен тебе одной, – согласилась Уна. – Старики, вскормленные твоим отцом, ценят тебя не в пример более молодежи, ибо помнят…

– Вестимо. – Глориана сделалась холодна. Она не жаловала воспоминаний об отце и сравнений с ним, ибо любила сие чудовище все сильнее по мере того, как он старел и дряхлел, и, в конце концов, научилась ему сочувствовать, понимая, что он слишком ослаб для ноши, кою она едва могла взвалить на себя. – Кому сегодня назначено?

– Ты желала аудиенции для доктора Ди. Она условлена после встречи Тайного Совета. Затем никаких встреч до обеда (с двенадцати до двух) с послом Катая и послом Бенгалия.

– Они оспаривают какие-нибудь границы?

– Лорд Монфалькон подготовил бумаги и решения. Он поведает о них сим утром.

– После обеда?

– Твои дети и их воспитательницы. До четырех. В пять – церемония в Палате Аудиенций.

– Иноземные сановники, да?

– Традиционные дары и заверения Дня Новогодия. В шесть мэр и олдермены: дары и заверения. В семь ты согласилась рассмотреть дело о новых постройках Серого ордена. В восемь ужин: лорды Канзас и Вашингтон.

– Ах, мои романтичные девствийцы! Жду ужина с нетерпением.

– После ужина – лишь одна встреча. Аудиенции просит сир Танкред Бельдебрис.

– Новая метода рыцарственных дерзаний?

– Думаю, что-то личное.

– Великолепно. – Глориана, смеясь, вошла в гардеробную и воззвенела колокольчиком для служанок. – Я буду счастлива пожаловать бедного Воителя по меньшей мере одной милостью; он бесконечно жаждет угодить мне, но знает толк лишь в битве да гимнастике. Ведаешь ли ты хоть что-то касательно его просьбы?

– Я бы решила, что он испросит твоего позволения взять в жены Мэри Жакотт.

– О, с радостью, с радостью. Обожаю обоих. И пожалую его любой милостью, дабы отвлечь от благородного сосредоточения! – Явились фрейлины. Милые девушки, всякая побывала в любовницах Королевы и обрела в итоге должность: не могла же Глориана прогнать тех, кто старался усладить ее и не желал свободы. – Итак, день относительно беспечен.

– Зависит от новостей Тома Ффинна. Он может принести весть о войнах – в Западных Индиях.

– Западные Индии нас не заботят. За исключением Панамы они не пользуются нашей протекцией, слава богам. Разве что они нападут на Девствию – но какая из сих стран достаточно для сего сильна?

– При содействии Иберии?

– О, при содействии Иберии, вестимо! Только, я полагаю, Западные Индии ныне Иберии не верят, ведь столько жителей их послано было на убой. Нет, опасность нам следует искать поближе к дому, дражайшая Уна. – Она наклонилась поцеловать секретаря, пока служанки трудились над корсетом, дабы воспроизвести привычную фигуру со стручкообразным животом, требуемую ее положением. Глориана крякнула и испустила ветер: – Ых-х!

– Пойду сообщу сиру Танкреду, что он благословен.

Уна удалилась, а Глориана продолжила стенать под несколько даже успокоительным гнетом костюма, пока ее приготовляли, как ратоборца, наглухо и опрятно ко дню забот; наживотник и вертюгаль, накрахмаленные, укрепленные проволокой брыжи, шелковые чулки и туфли на высоком каблуке, расшитая нижняя юбка, платье золотого бархата, украшенное драгоценностями дюжины видов и цветочной аппликацией, накидка багрового бархата, отделанная горностаем, волосы пронизаны жемчужными нитями и увенчаны декоративной короной, лицо напудрено, на руках перчатки, на перчатках кольца, держава и скипетр в левой и правой руках, и вот Глориана готова струиться меж государственных дел, окружена, как фрегат чайками, маленькими пажами и фрейлинами (из коих иные держат ее шлейф), движется в Тайную Палату, где ожидают ее советники. Она плывет по коридорам, убранным шелковыми флагами, гобеленами и картинами; коридорами, что декорированы сияющими панно, изображающими сцены триумфов и злоключений Альбиона, зверей, героев, пасторальные сцены, сцены с экзотическими восточными, африкскими и девствийскими пейзажами. И она минует вельмож, что склоняются в поклоне либо реверансе, изливают на нее комплименты, и некоторым она должна адресовать «доброе утро» или вопрос о здоровье; проходит мимо сквайров и статс-дам, конюших, сенешалей, дворецких, лакеев, слуг всевозможных родов. Ее ноги ступают по коврам, мозаикам, плиткам, полированному дереву, кое-где по серебру, изредка по золоту, мрамору и свинцу. Она изящно петляет по Первой, Второй, Третьей Палатам Аудиенций, покачивая юбочным панье, шагает меж придворными и ходатаями, ожидающими ее милостей, и Почетными Гвардейцами, ее личной охраной, отрядом лорда Рууни в багрянце и темной зелени, салютующим ей пиками, лакеи же распахивают двери Аудиенциального Покоя, пересекаемого ею без промедления, – и далее в Тайную Палату, где королевские советники встают, кланяются, ждут, пока она усядется на кресло во главе длинного стола, и возвращаются в прежнее положение: двенадцать джентльменов в мантиях из дорогих тканей и с золотыми цепями на груди.