Глазарий языка. Энциклопедия русского языка, меняющая представление о справочной литературе - Страница 2

Современная орфографическая норма регулирует количество «н» в суффиксах страдательных причастий и прилагательных с опорой на морфологический и синтаксический критерии.

Эта орфограмма существует в русском письме 600 с лишним лет, и к настоящему времени ее употребление стабилизировалось: затруднения возникают только в некоторых сложных случаях, таких как причастия от двувидовых глаголов типа «раненый».

На ранних этапах существования этого явления ситуация была противоположной: орфографическое правило, которым руководствовались пишущие, было достаточно простым, но на письме такая простота создавала значительную вариативность во многих позициях.

Добавочные «н» в русской письменности начали появляться уже в первые века ее существования: первоначально они появлялись в результате адъективации причастий, то есть их перехода в прилагательные. Формальным показателем такого перехода служил суффикс – ьн-; например, причастие «изреченый» (от глагола «из-речи» – «сказать») с отрицательной приставкой получало метафорическое значение, что могло быть подчеркнуто (хотя и не обязательно) добавлением суффикса: «неизреченьный». Но на этом раннем этапе (XI–XIV века), как видно из примера, добавление «н» еще не относилось к сфере орфографии: с его помощью передавалось изменение значения слова.

Кроме того, эта словообразовательная модель, по-видимому, изначально не была свойственна живому древнерусскому языку: формы типа «неизреченьный» встречаются только в церковнославянских текстах, переписанных на Руси с болгарских и сербских оригиналов.

Волна активности этих книжных написаний, следствием которой является наличие орфограммы «н/нн» в современном правописании, поднялась в конце XIV века и пришла на Русь вместе с большим корпусом болгарских сочинений и новых переводов этого времени.

Качественно иное отношение к удвоению «н» на этом этапе сказывается в том, что «нн» начинает восприниматься русскими книжниками как более правильное, чем «н». Это хорошо видно в самый ранний период – в отдельных церковных текстах, написанных в конце XIV века. Писцы этого времени начинают с подозрением относиться почти к любому одиночному «н» в середине слова независимо от его значения, то есть формируется принцип «две „н“ правильнее, чем одна».

На основе этого принципа образовались, в частности, современные прилагательные на – енн- типа «огненный», «болезненный».

В то же время многие написания, созданные по такому правилу, были нежизнеспособными.

Второе «н» могло присоединяться к прилагательным (например, встречаются написания «таинный» вместо «тайный», «достоинный» вместо «достойный»), к существительным («истинна» вместо «истина», «временна» вместо «времена»), к наречиям («сквернно» вместо «скверно»), к местоимениям («инной» вместо «иной»). Если в слове были две «н» в разных частях, они обе могли оказаться удвоенными («именнованный» вместо этимологического написания «именованый»).

В тех случаях, когда в переписываемом оригинале уже имелось «нн», по недосмотру оно могло оказаться и утроенным («покровеньнный» вместо «покровенный», которое, в свою очередь, вместо этимологического «покровеный»). Лучше – больше.

Конечно, все крайности – «нн» за рамками причастий и прилагательных, «ннн» – соседствовали в тех же текстах с привычными написаниями существительных, наречий с одним «н». Простое правило «пиши две „н“ в середине слова» вступало в противоречие с живым произношением, где звучало одно «н», и в такой крайней форме долго не просуществовало.

И только формы страдательных причастий и прилагательных, составлявшие исторический очаг распространения удвоенного «н», и в XV веке продолжили стабильно писаться с применением орфограммы, сохранив эту особенность до нашего времени.

1. В русском языке около 300 000 слов, а словарный запас А.С. Пушкина составлял лишь 20 000.

2. Н.В. Гоголь сжег не весь второй том «Мертвых душ», но то, что осталось, все равно никто не читает.

3. Даже тем, кто понимает, почему «Чайка» и «Вишневый сад» А.П. Чехова называются комедиями, читать их не смешно.

4. Из нескольких тысяч русских писателей Нобелевскую премию по литературе получили пять человек.

5. Первое четверостишие «Евгения Онегина» малопонятно.

6. Мы говорим, что ямб – это стихотворный размер, образованный двусложными стопами с ударением на втором слоге, однако в русском ямбе под такое определение подпадает менее 20 % стихотворных строк.

7. Чтение романа М. Горького «Жизнь Клима Самгина» занимает более 70 часов, но единственная фраза, которую следует оттуда знать: «Да был ли мальчик-то, может, мальчика-то и не было?» – встречается в самом начале.

8. «Чистый лирик» А.А. Фет был жирным, а «торгаш» Н.А. Некрасов – тощим.

9. Рукопись романа «Что делать?» Н.Г. Чернышевского была потеряна, но нашлась.

10. Русская литература считается очень гуманистической, однако именно она рассказывает нам про то, как утопили собаку, совратили маленькую девочку и зарубили топором старуху.

А как правильно – см. у Владимира Ивановича Даля: «САЛОП, м., франц. Верхняя женская одежда, большей частью теплая, род круглого плаща; ныне заменен бурнусами, пальтами и шубками».

(Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка)

БЫЛИНА. Илья Муромец, Садко, Тугарин-змей и другие – древнерусский героический эпос, русская «Илиада» и «Одиссея», седая древность. Все это так, но слово «былина» в значении «народная эпическая песня» самой древности неведомо. Его ввел в оборот фольклорист и этнограф И.П. Сахаров в конце 1830-х годов. Само слово он взял из «Слова о полку Игореве», где оно означает просто «быль», «то, что было на самом деле». В народе же былины называли «старинами».

ГРОМКИЙ. Трудно поверить, но слово «громкий» появилось, видимо, только в XVII веке. Причем во всех славянских языках, где оно известно, оно является заимствованием из русского. «Гром» известен с незапамятных времен, но прошли века, прежде чем от него образовалось «громкий».

РАДУГА. Радостное и красивое слово, как и само природное явление. Но в древнерусском языке его не было, по крайней мере, его нет в памятниках письменности. Радугу называли «дугой». «Радуга» начинает входить в общерусский обиход (из говоров?) только в XVII веке. Откуда взялось это слово, не вполне ясно. Есть много версий, но ни одна из них не является общепризнанной.

РАДУШИЕ. «Здесь… видна добрая черта русского народа – его радушие, бескорыстная готовность помочь ближнему в беде, что не всегда найдете вы в образованном Западе», – писал критик-славянофил Степан Петрович Шевырев в середине XIX века. Отметим, что эта «добрая черта» имела в древности какое-то другое название, потому что слово «радушие» появляется только в XVIII веке. По одной из версий, сокращено из незафиксированного «радодушие».

СНЕГУРОЧКА. Строго говоря, о степени древности слова как такового судить затруднительно. Но вот в общеупотребительный язык слово попало совсем недавно. Оно становится известно во второй половине XIX века, после того как собиратель сказок А.Н. Афанасьев опубликовал в нескольких вариантах историю о снегурке (снегурушке) – девочке, вылепленной бездетными родителями из снега. А.Н. Островский прочитал Афанасьева и написал о девушке сказочную пьесу «Снегурочка», а Н.А. Римский-Корсаков прочитал Островского и сочинил одноимённую оперу. Примерно в то же время «девочка-снегурка» фиксируется в словаре В.И. Даля. В Национальном корпусе русского языка самое раннее вхождение слова «снегурочка» отмечено в одном из романов Н.С. Лескова. Это 1862 год, и слово здесь употреблено с уничижительным оттенком: «Так, девочка-снегурочка, грибок сыроежка, вздор перед этими белогрудыми лебёдками, которых он всех непосредственный султан…» Впрочем, к нашему пониманию Снегурочки все эти употребления еще не имеют отношения: то ли внучкой, то ли дочкой Деда Мороза она станет позднее, уже в XX веке.