Глаза погребенных - Страница 146

Такой и нашел ее мулат — без сознания, неподвижной, далекой от жизни, холодной как лед — сначала он даже не сомневался, что она мертва. Однако он подошел, осторожно приоткрыл глаз, подняв веко — такое тяжелое, будто ресницы были из свинца. Этот остекленевший глаз, еще подернутый последними каплями влаги из опустошенной бутылки, и разглядел Хуамбо. Она сразу же встрепенулась. Скрюченными пальцами, как когтями, она пыталась разорвать воздух, отделявший ее от того, кого она вначале посчитала видением алкогольного кошмара… «Я… я… — едва слышно выдавила она, — я убила Боби, а хотела убить тебя… Я… я… хотела убить тебя… когда ты будешь подбрасывать кости покойника… землю покойника… вот что, унеси меня, слышишь, отнеси меня на кладбище, туда, откуда принес мне горе!..» И опять погрузилась в забытье…

Солдаты, зарывавшие солдат, заставили мулата увезти женщину домой, прежде стукнув его хорошенько прикладами по спине. Даже лопатки мулата отозвались, как старая цинковая крыша.

Пустынная улица. Впервые видит она, что покойника несут с кладбища. Везут на тачке. Лишь собаки плетутся позади. Впервые покойник возвращается с кладбища домой. По насыпи вниз — до живой изгороди, где в ту ночь он поджидал Боби, а потом поднялся к дому и стал подглядывать, как свой последний джаз танцевал Боби со Злодейкой, а потом Хуамбо, убегая, потерял косточки отцовской руки. На этот раз он уже не уложил тело женщины в тачку. Слишком много работы. Просто схватил ее за руки и втащил на тачку, а ноги ее волочились по земле, словно заметая следы преступления, следы крови Боби, крови из его сердца, которая впитывалась в землю и превращалась в струпья.

Мулат зажмурил глаза и вдруг разрыдался. Но тут же отбежал в сторону и затонувшими в хрустально дрожавшей мгле глазами огляделся вокруг. Никого. Он один на улице. Все бастовали. Мулат побежал на плантацию. Никого. Он один на банановых плантациях. Рабочие были у себя дома, в лагерях. Спали. Некоторые сидели на пороге и смотрели, как проходит день — первый день забастовки. Собравшись в помещении профсоюза, уполномоченные ожесточенно спорили — временами казалось, что от слов они перейдут к рукопашной, разъяренные, взбешенные.

Вопрос заключался в том, как бороться дальше против Компании. Уже миллионами долларов исчислялись потери, которые понесла Компания не только из-за забастовки, но и от вторжения сорняков, вредителей, лавины насекомых, за какие-то часы пожиравших, уничтожающих и заставлявших гнить бананы. Насекомые-вредители оказались хорошими союзниками, хотя никому это и в голову раньше не приходило. Потянулись первые дни забастовки, протекла первая неделя. Люди спали днем и ночью, лениво прислушиваясь, как ползет время. Наступала зима, проливные дожди следовали один за другим. Вышли из берегов каналы, водоемы. Заливало поля. Еще один союзник! Люди просыпались ночью — дождь шел. Засыпали снова и снова пробуждались — дождь сменился грозой. Лучше. Молний, побольше молний! Огненные зигзаги, точно клешни огромных золотых крабов, охватывали небо. Молний, побольше молний! Уже не найдется такого хранилища или склада, где можно будет спасти бананы, продукты. Скот разбежится из корралей и — прощай тогда коровы, быки, лошади. Грома, побольше грома, громогласного, бездонно громыхающего! Как здорово, что льет дождь, теперь благодаря забастовке нет нужды выходить на поле! Если бы не стачка, артели полуголых людей под командой чужеземных десятников тянулись бы сейчас на работу. Дождь идет над забастовкой. Женщины, пораженные бездействием мужчин, следили за ними. Они хотели покончить с законами, с порядком, установленным хозяевами. Они хотели другого закона. Нового закона. Справедливого закона. Приходилось многое передумать и женщинам: не считая отдельных случаев, мужчины вели себя спокойно, редко-редко притрагивались к стопке, совсем не брали в руки мачете. А кое-кто уже стал расставлять силки, западни, чистить ружья, собираясь на охоту. Другие занялись рыбной ловлей, авось что-нибудь клюнет на приманку — опять же помощь семье в этот тяжелый час. Все были заботливы, спокойны, сосредоточенны. Женщины никогда не видали мужчин такими. Никогда. Да, они выглядели необычно. Шел дождь. Шел дождь над забастовкой.

Шел дождь над забастовкой, и уже нашлись такие, которые стали сеять панику; они полагали, что не наладится ничего и забастовка обречена на провал. Вернуться на работу? Оставалось это. Быть может, удастся договориться с новым управляющим. Но новый управляющий не приезжал. Прошло еще несколько дней, и разнесся слух, что новое правительство намерено вмешаться в конфликт и поддержать рабочих. Но так только говорилось. Когда дождь переставал лить, люди обменивались сигаретами-самокрутками и вестями…

Да, да, он был ранен, его увезли в столицу!.. Саломэ!.. Нет, Каркамо. Это его ранили! А Саломэ!.. О нем ничего не слышно!.. Зевуна перевели в военное министерство!.. Ну и как там ему, лучше?.. Ясно, лучше, заплатил за это место убитыми солдатиками! А другой комендант прибыл?.. Другой… Да, какой-то полковничек!.. Уже приходил в профсоюз!.. Требовал закрыть?.. Нет, зашел познакомиться, передать свой приветик и сказать, чтобы продолжали, дескать, вопрос о забастовке будет решен, начаты переговоры с Компанией, которая якобы готова на все!.. И что ему ребята ответили?.. Сказали, что это дело не пройдет, хотя, похоже, придется пойти на соглашение!.. А Бананера?.. В том-то и дело. Ждут, что ответит Бананера, — примет или нет условия нового трудового договора?.. А кто оттуда должен приехать?.. Говорят, Рамила… Это еще какой Рамила?.. Я, право, не знаю его, но говорят, что он руководит движением в Бананере и что он привезет ответ!..

Дождь идет над забастовкой. Дождь идет над забастовкой — и уже трудно сосчитать потери Компании. Много банановых стволов лежит на земле, много листьев сгнило, много гроздьев зрелых плодов разбилось о землю, — горы гнилья растут, покрывая собой все, что не смыла вода… Каким-то будет ответ Бананеры? Таким же, что и рабочих Тикисате: НЕТ!.. Тогда, значит, не будет соглашения?.. Никакого, если Компания не сдастся!.. Вряд ли этого удастся достичь, она не сдалась, даже когда был ураган, и, вместо того, чтобы улучшить положение грузчиков бананов, предпочла расстрелять их в порту из пулеметов! Компания есть Компания!.. И этого нельзя забывать!..

Расчищалось постепенно небо, появилось солнце, всплескивая бликами на затопленных плантациях, будто мчался по ним многокопытный конь и подковы сверкали серебром. Весть о победе залила все сияющим светом. Могущественной Компании пришлось принять условия рабочих.

Табио Сан в сопровождении Рамилы покинул здание Компании в столице. Только что подписаны новые трудовые договоры. Малена поджидала его у дверей. Винтовка на плече, волосы наскоро перехвачены лентой — на бледном лице усталость после уличных боев. Она подошла к нему, обняла и поцеловала при всех. Друзья и знакомые, собравшиеся тут в ожидании последних известий, приветствовали их аплодисментами.

В ноль часов всеобщая забастовка будет прекращена. Да, да, и в Бананере и в Тикисате.

Диктатура и «Тропикаль платанера» падут в одно и то же время — и тогда смогут закрыть глаза погребенные, ожидавшие дня Справедливости. Нет, сейчас еще нет, пока жизнь остановилась на пороге этого великого дня. Но из слов рождается надежда, а слова эти: «Другие женщины и другие мужчины будут петь в будущем». Но прислушайтесь, они уже поют, и это не другие, это они, это народ, это… Табио Сан, Малена Табай, Кайэтано Дуэнде, Пополука, [160]Лоро Рамила, Андрес Медина, Флориндо Кей, Каркамо и Саломэ, капитаны, углежоги, учителя, студенты, наборщики, Худасита, торговцы, пеоны, ремесленники, дон Непо Рохас, Старатели, Самуэли, Хуамбо-Самбито, его отец и мать, Тоба, Анастасиа, Гнусавый, Пьянчуга, падре Феху, Майари, ЧипоЧи по,Эрменехильдо Пуак, Рито Перрах… Одни живые, другие мертвые, и те, пропавшие без вести, — все, вы слышите — они поют…

Над эпическим романом «Глаза погребенных» Мигель Анхель Астуриас начал работать в 1952 году в Буэнос-Айресе, где он, находясь на дипломатической службе, представлял демократическое правительство Гватемалы, пришедшее к власти после свержения террористической диктатуры генерала Убико, господствовавшей в стране на протяжении четырнадцати лет, и сменившей ее реакционной военной хунты во главе с генералом Понсе Вайдесом, продержавшейся сто дней.