Глаз Кали - Страница 2
Пробраться в сад и пошарить по дворцу, который давно уже никто не охранял, не составляло большого труда. Конан предпринял эту вылазку на вторую ночь, проведенную им в Рамбхе.
Увы, его ожидало сильное разочарование! Большинство залов дворца стояли пустые, здесь не осталось даже крыш. Лианы свободно обвивали колонны и опутывали большие статуи. Конан на всякий случай отодрал пару листьев, рассчитывая увидеть блеск золота. Однако и здесь его надежды не оправдались. Статуи эти, искусной работы древних мастеров, были сделаны из камня или бронзы. Никакого золота не оказалось и в помине.
Полы, некогда украшенные великолепными мозаиками, были густо загажены птицами. Никто не спорит, у павлина роскошный хвост, особенно когда самец этой птицы намерен произвести впечатление на даму своего маленького, быстро колотящегося сердечка… Однако пачкают полы и мебель эти красавцы не хуже, чем любая ворона.
«Таково свойство всего живого, — думал Конан, ухмыляясь. — Увы! Как бы чудно это живое ни выглядело, оно бывает на диво неприглядно. С другой стороны, оно все-таки живое. Что-то есть во всех этих застывших статуях такое, что заставляет меня содрогаться. Магия? Вероятно, магия… Древняя, спящая под листьями… — Он поежился. Конан ненавидел магию во всех ее проявлениях. От нее бесстрашного киммерийца бросало в дрожь. — Нет уж, пусть себе спит. Не буду я тревожить эти статуи…»
Только один раз он встретил во дворце человека. Это был какой-то вендиец в длинном парчовом халате, рваном, но все же сияющем под лучами луны. Путаясь в полах длинного одеяния, человек шел по обваливающимся ступеням. Он поднимался в одну из башен дворца. Вероятно, оттуда намеревался наблюдать за звездами или творить какие-нибудь чары. Конана он не заметил. Ничего удивительного. Все эти люди столетиями привыкли жить среди призраков.
Призраков своего прошлого, призраков былых воспоминаний — собственных и чужих. Еще одна тень, встреченная в переходах дворца-руины, ничего не меняла.
Оставшись ни с чем, варвар не мог даже найти себе в Рамбхе подходящего ночлега, не говоря уж о нормальной пище. Не считать же «трактиром» то место, куда обитатели Рамбхи являлись каждый вечер, чтобы поболтать и промочить горло! Это был навес из пальмовых листьев, сооруженный над большим костром — очаг, выложенный закопченными камнями, помещался прямо в земле. Хозяйское место отгораживала «стойка» — небольшое ограждение, сделанное из бамбука. Хозяин, очень смуглый, почти черный человечек с выпирающим над набедренной повязкой животом, выпуклыми черными глазами и очень кудрявыми волосами, целый вечер суетился и колдовал над своим костром.
Он подавал посетителям напитки, обжигающе-горячие и к тому же сдобренные перцем. Конан так и не понял, имелся ли в составе этого пойла алкоголь: после первого же глотка горло чувствовало себя так, словно злобные палачи содрали с него последнюю кожу. Глаза вылезали на лоб после второго глотка, а третий заставлял даже такого нечувствительного к выпивке человека, как киммериец, ощущать себя близким родственником огнедышащего дракона.
И, тем не менее, утонченные жители Рамбхи, выродившиеся потомки знатных вендийских родов, последние в череде славных предков, глотали эти напитки кувшин за кувшином, и только чуть смуглее делалась их кожа, чуть более блестящими становились зрачки томных, подернутых влагой глаз, да зубы начинали посверкивать в слишком широких улыбках. И — все! Удивительно…
Еды там почти не подавали. Когда Конан попросил за свои последние три медяка приготовить ему лепешку, хозяин заведения уставился на чужака как на отвратительного варвара, человека, не получившего никакого воспитания, убогую личность, которая не ведает, что такое хороший тон, манеры и вообще приличия. «Как?!! — было написано на обезьяньей мордочке хозяина. — Вы, кажется, намерены жевать прилюдно?!! Где вас воспитывали, хотелось бы знать? Впрочем, нет, не оскверняйте моего слуха наименованием этого ужасного места, откуда выходят такие кошмарные типы… О! До чего мы дожили, если нам приходится созерцать жующего человека? Воистину, боги отвернулись от Рамбхи!»
Тем не менее, внушительная мускулатура варвара, зверская физиономия, которую он скорчил, демонстрируя свое нетерпение, жуткая пантомима, посредством которой изображался «Голод» (палец, энергично тыкающий в разверстую пасть, при вытаращенных глазах), и прочие средства убеждения сделали свое дело. Конану, морщась от отвращения, подали еду. Затем все посетители заведения отвернулись, дабы их не стошнило при виде столь неутонченного зрелища, как киммериец, поглощающий лепешку и наваленную поверх нее снедь — овощи и немного мяса.
Разумеется, на следующий день киммерийца встретили там как весьма нежелательного гостя. Хозяин долго делал вид, будто не замечает этого клиента. Наконец Конан изловчился, поймал его за ухо и подтащил к себе.
— Я голоден, — сообщил киммериец. Он выложил на ладонь последние медяки и поднес их к самому носу хозяина.
Тот отчаянно скосил глаза и жалобно скривился, но вялые жители Рамбхи никак не отреагировали на этот тихий призыв о помощи. И таким образом Конан вытребовал для себя вторую порцию лепешек с мясом и овощами.
Он уже прикидывал, в какую сторону из Рамбхи ему податься, поскольку вести здесь сколько-нибудь приличную жизнь было попросту невозможно, как третий день преподнес Конану настоящий сюрприз.
Конан встретил человека одной с ним расы. Здесь, в вендийской глуши, вдали от больших торговых дорог! Поистине, это было так удивительно, что Конан в первую минуту не поверил собственным глазам.
В отличие от варвара, незнакомец, пришедший откуда-то с запада, выглядел совершенно невозмутимо и держался весьма спокойно. При первом же взгляде делалось понятно: вот мужчина, который целиком и полностью отдает себе отчет в каждом своем действии и совершенно явно знает, чего он хочет.
Он пришел утром. С ним была смирная, довольно толстая лошадь, желания которой отличались той же определенностью, что и побуждения ее хозяина.
Она никуда не спешила. Добравшись до места, где можно было отдохнуть, она неторопливо попила и принялась щипать траву. Ей не было дела ни до назойливой мошкары, ни до местных жителей. От насекомых она отмахивалась хвостом, на крики обитателей Рамбхи: «Уберите скотину — это священный луг — здесь нельзя пасти лошадей!» — лошадка только двигала ушами, но никак не реагировала.
Владелец лошади отличался довольно высоким ростом, но, в отличие от мускулистого киммерийца, был довольно плотного и рыхлого сложения. Мускулов у него не имелось, кажется, вовсе. Внушительный слой жирка покрывал его тело. Он носил невозможную в вендийском климате одежду: длинные штаны, длинную тунику, сапоги из буйволовой кожи, а на плечах, поверх туники, — плащ. Золотая пряжка скрепляла плащ на плече. Голову венчал туранский убор — шелковый плащ, обмотанный несколько раз вокруг лба. Видимо, последним элементом своего причудливого туалета путешественник обзавелся по дороге в Вендию. Это была единственная разумная деталь его костюма, поскольку она предохраняла его от солнечного удара.
Пот катился градом по красному лицу путника. Светлые жесткие его волосы слиплись и приклеились ко лбу. Губастый рот постоянно был приоткрыт; дышал путник тяжело и явно радовался каждому удачному глотку воздуха.
Маленькие глазки, светлые, почти белые на багровом, сожженным солнцем лице, внимательно глядели по сторонам, как будто намереваясь уловить и запомнить каждую мелочь.
Разумеется, он был голоден — и, разумеется, голод пригнал его под тот же пальмовый навес, куда в полной безнадежности притащился и Конан.
Чужак развалился на лучшем месте, в тени. Когда явились те, кто претендовал на это место (вероятно, самые почтенные из жителей Рамбхи), они были неприятно удивлены появлением чужестранца и его непревзойденной наглостью. Даже черноволосый дикарь с гигантскими ручищами и гневным взором, этот надоедливый и дурно воспитанный киммериец, не позволял себе подобных выходок.