Гламорама - Страница 27

– Но, папа…

– Я живу и работаю в Вашингтоне, округ Колумбия. То, что ты говоришь и делаешь, может серьезно повлиять на мою жизнь, а поскольку моя жизнь такова, какова она есть, влияние это может быть крайне негативным.

– Папа…

– Просто будь добр это помнить.

– Я тебя умоляю!

– Тут также сказано, что ты играешь в группе, которая называется Pussy Beat, а прежде она называлась Kitchen Bitch…

– Мы поменяли название – теперь мы просто Impersonators.

– О боже, Виктор, а с какими людьми ты водишься…

– Папа, когда Чарли и Моник татуировали своего грудного ребенка, я устроил целый скандал. Ну и что? Из-за этого ты считаешь меня преступником?

– Прибавь к этому то, что, по словам твоей сестры, твои фотопробы для книги Мадонны утекли в интернет.

– Папа, я держу все под контролем.

– Откуда ты знаешь, Виктор? – спрашивает он. – Это все дурно пахнет. Очень дурно.

– Папа, вся жизнь дурно пахнет.

– Но тебе-то зачем стремиться пахнуть еще дурнее?

– Итак, ты мне хочешь, в сущности, сказать, что я серединка на половинку?

– Нет, – говорит он. – Не вполне.

– Это следует понимать так, что на наличные рассчитывать не приходится?

– Виктор, прошу тебя, не надо! Мы об этом уже столько раз говорили.

После непродолжительного молчания я повторяю:

– Так на наличные рассчитывать не приходится?

– На мой взгляд, тебе должно хватать содержания.

– Послушай, Нью-Йорк безумно дорог…

– Переезжай в другой город.

– О господи, посмотри на вещи реально!

– Что ты от меня хочешь, Виктор?

– Папа, – шепчу я, – пойми меня: я – банкрот.

– Через пару дней тебе придет чек.

– Я уже его потратил.

– Как ты мог его потратить, если ты его еще даже не получил?

– Поверь мне, я и сам теряюсь в догадках.

– Раз в месяц ты получаешь чек, Виктор. Не чаще. Не реже. Понял?

– Что ж, видимо, придется мне изнасиловать кредитку.

– Блестящая идея, сынок.

Аманда де Кадене останавливается возле нашего столика, целует меня в губы и уходит, сказав, что мы встретимся вечером, даже не дав мне возможности представить ее моему отцу.

– Как поживает Хлоя? – спрашивает он.

Обед оказался щадяще недолгим; сейчас всего лишь 13:10, и я прошу водителя выкинуть меня на углу Бродвея и Четвертой, чтобы заскочить перед репетицией в Tower Records, прихватить какой-нибудь исключительно желанный новый компакт, а внутри Sheep – та самая новая группа альтернативного рока, чей клип «Diet Coke at the Gap» стал последним писком моды на MTV в этом месяце, – толчется в зале магазина перед объективами видеокамер, в то время как Майкл Левин – вот уж поистине Энни Лейбовиц альтернативного рока – фотографирует их, а на экранах всех мониторов – «Aeon Flux»[65], и я роюсь по полкам, разыскивая новый номер YouthQuake, чтобы посмотреть, есть ли там какие-нибудь письма читателей с отзывами на статью обо мне. И моей корзине: Трей Льюд, Rancid, Cece Пенситон, Yo La Tengo, Алекс Чилтон, Machines of Loving Grace, Jellyfish, the 6th’s, Teenage Fanclub. Туда же я швырнул мое модельное портфолио, и тут я засекаю хорошенькую девчонку-азиатку в белых джинсах с серебряным пояском-цепочкой, жакетке из джерси с глубоким вырезом и черных сандалиях без каблука, которая что-то высматривает на задней стороне компакта ELO, и я «случайно» роняю портфолио, так что мои снимки в плавках рассыпаются у нее прямо под ногами. Затем, слегка помедлив, наклоняюсь, чтобы собрать их, делая вид, что страшно смущен, и надеясь, что она обратит на это внимание, но она всего лишь смотрит на меня взглядом, в котором читается: «Да и насрать», и уходит, а мне бросается на помощь невероятно смазливый голубой паренек. «Все в порядке, все в порядке», – говорю я, вырываю у него из рук мою фотографию в мини-плавках, и тут я замечаю самую отвальную девчонку во всем Tower Records.

Она стоит возле стенда для прослушивания, наушники на голове, жмет кнопки, покачиваясь, – на ней пара капри дынного цвета в обтяжку в сочетании с маленькими черными сапожками и расстегнутым фиолетово-бежевым пальто от Todd Oldham, а когда я подхожу к ней поближе, то вижу, что в руках у нее компакты Blur, Suede, Oasis и Sleeper. В тот момент, когда она снимает наушники, я оказываюсь прямо у нее за спиной.

– Дико прикольная пластинка, – говорю я, показывая на компакт Oasis. – Треки три, четыре, пять и десять просто великолепны.

Она поворачивается, испугавшись от неожиданности, видит меня, и странное выражение – которое можно описать только как на треть улыбка, на треть волнение, на треть что-то еще – возникает у нее на лице, а затем она спрашивает:

– Разве мы знакомы?

Но делает она это с чуть насмешливой интонацией, которая мне привычна, поэтому уверенно отвечаю:

– Знакомы. Лос-Анджелес или Майами – верно?

– Ничего подобного, – говорит она, и ее взгляд тяжелеет.

И тут меня озаряет:

– Не в Кэмдене ли ты училась?

– Горяче́е, – отвечает она.

– Постой! Ты – модель?

– Нет, – вздыхает она. – Не модель.

– Но насчет Кэмдена я угадал? – спрашиваю с надеждой.

– Да, конечно, – вздыхает она опять.

– Так-так, туман потихоньку развеивается.

– Отлично! – Она скрещивает руки на груди.

– Итак, ты училась в Кэмдене? – спрашиваю я, добавив для верности: – Штат Нью-Гэмпшир.

– А что, есть какой-то другой? – нетерпеливо спрашивает она.

– Эй, зайка, очнись!

– Ну ладно, – говорит она, постукивая пальцем по компакту Oasis. – Спасибо за рецензию, Виктор.

– Блин, так ты меня знаешь?

Она поправляет круглую сумочку из красной замши на молнии у себя на плече, опускает темные очки Matsuda – у нее голубые глаза – и говорит, надув губки:

– Если тебя на самом деле зовут Виктор Джонсон, то знаю.

– Ну да, – покорно соглашаюсь я. – Сейчас, правда, меня зовут Виктор Вард, но я от этого другим не стал.

– Ну вот и славненько! – восклицает она. – Ты женился? И кто этот счастливчик?

– Вон тот дурень с земляничным штруделем на голове, – говорю я, показывая на голубого парнишку, который, как я только сейчас заметил, все же приватизировал один из снимков; заметив, что я показываю на него, парень улыбается, а затем улепетывает. – Он, гмм, такой застенчивый, – разъясняю я.

И тут до меня доходит, что я и в самом деле знаю эту девушку.

– Блин, у меня такая плохая память на имена, извини, – говорю я.

– Давай, – говорит она, явно сдерживаясь, – будь большим мальчиком, попытайся угадать.

– Ладно, попытаюсь пробудить мои экстрасенсорные способности. – Я подношу руки к вискам и закрываю глаза. – Карен… Нэнси… Джоджо… у тебя не было брата по имени Джо? Чувствую явное «дж»… Эээ, много «дж»… Вижу… вижу… вижу котенка… по кличке Кути?

Открываю глаза.

– Меня зовут Лорен.

Она смотрит на меня непроницаемым взглядом.

– Лорен, верно!

– Да, – говорит она сурово. – Лорен Хайнд. Теперь вспомнил?

У меня перехватывает дыхание от услышанного.

– Ни хрена себе! Лорен Хайнд. Вот это да!

– Теперь ты понял, кто я? – спрашивает она.

– Ах, зайка, мне так… – Озадаченный, я вынужден оправдываться. – Знаешь, говорят, что клонопин вызывает кратковременные провалы в памяти, так что…

– Тогда почему бы не начать с того, что мы дружим с Хлоей?

– Да, да, – говорю я, стараясь успокоиться. – Мы как раз недавно о тебе говорили.

– Ммм… – И она шагает по проходу между стеллажами с компактами, ведя пальцами по кромке полок и удаляясь, удаляясь от меня.

Я следую за ней.

– Слушай, ну мы так, эээ, мило болтали о том о сем, верно?

– О чем именно?

– Не суть, главное – позитивно.

Она не останавливается, и тогда я отстаю от нее немного и опускаю темные очки, чтобы изучить тело, скрывающееся под расстегнутым пальто: стройное, с большой грудью, длинные красивые ноги, короткие светлые волосы, все остальное – глаза, зубы, губы и т. д. – тоже в полном порядке. Я догоняю Лорен и иду рядом, непринужденно покачивая корзинкой с компактами.