Гилгул - Страница 1

00 часов 12 минут Вишневая «девятка» притормозила у служебного входа Театра сатиры. Сидящий за рулем мужчина откинулся на спинку кресла и, мягко улыбнувшись, сообщил устроившейся рядом молоденькой блондинке:

— Ну вот, еще немного — и мы на месте.

— Здесь? — удивилась девушка, поглядывая в окно.

— Что тебя удивляет, дорогуша? — Мужчина повернулся к спутнице и провел ладонью по ее светлым волосам. — По-моему, это место не похоже на городскую свалку.

— Ты обещал хорошую еду и шампанское… — напомнила девушка, отодвигаясь.

— Я помню, — согласился он, глуша двигатель. — Но, должен тебе заметить, вкусно кормят не только в дорогих ресторанах. Важно только знать, ЧТО это за место и ГДЕ оно. Пойдем. — Мужчина распахнул дверцу и выбрался из салона. Девушка последовала его примеру. Из сада «Аквариум» доносились громкие звуки музыки. Мужчина, не переставая улыбаться, удовлетворенно тряхнул головой.

— Нас ждут, — пробормотал он и, повернувшись к спутнице, добавил: — Прошу. Он первым зашагал к ярко освещенному входу в сад, и девушке ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Мужчина ступал широко и свободно. Его спутнице приходилось бежать, чтобы угнаться за ним. Она запыхалась, но не посмела выказать недовольства.

— Это твои друзья? — только и спросила девушка.

— Лучшие, — сообщил мужчина.

— Но ты заплатил только за себя, — напомнила она. — Трахаюсь я только с тобой. Если захочется еще кому-нибудь, то за отдельную плату.

— Конечно, дорогуша, — кивнул он. Время от времени в речи мужчины проявлялся странный акцент.

— И еще, — торопливо бормотала она, — в групповухе я не участвую.

— Я тоже. Они прошли мимо торговых палаток и шагнули в дрожащие сумерки сада. Асфальтовая дорожка изгибалась, уходя «горбом» к парадному входу Театра Моссовета. Но музыка доносилась от переливающейся неоном кирпичной кафешки.

— Нам туда, — указал мужчина на кафе.

— У вас сегодня праздник?

— Считай, что это туш в честь нашего знакомства. Он посторонился, пропуская спутницу на узенькую, залитую весенними лужами тропинку. Ночью еще подмораживало, и на воде образовались тонкие корочки льда. Девушка послушно пошла вперед. Лед хрустел под ее сапогами. Она то и дело оглядывалась, словно проверяя, не отстал ли спутник. Мужчина шагал за ней и, продолжая улыбаться, смотрел на освещенное окно кафе.

— Это славные люди. Ты им понравишься, — бормотал он, проглатывая твердую «р», отчего речь становилась невнятной. В паре метров от двери кафе девушка еще раз оглянулась, спросила нервно:

— А нам обязательно туда идти? Я… Мне что-то расхотелось есть.

— Пойдем, — поторопил он. В его движениях проявилась странная возбужденная целенаправленность. — Ты им понравишься, дорогуша.

— Послушай, — она остановилась. — Давай лучше поедем к тебе, а? Или, если хочешь, ко мне. Нам никто не помешает. Я живу одна. Он тоже остановился и уставился на нее глазами-плошками, в которых плясали неоновые чертики и зазывающе искрились кристаллики льда. По лицу его пробегали яркие всполохи, отчего оно приобрело довольно зловещий вид.

— Ты не хочешь идти? — спросил мужчина, почти не разжимая губ, и слегка подался вперед. Девушка попятилась. В черных глазах спутника она вдруг разглядела бездну, до самых краев заполненную мертвой пустотой. Внезапно в ее груди проснулся острый болезненный страх. Она чувствовала: сейчас произойдет нечто ужасное. Мужчина шагнул к ней, вытаскивая руку из кармана пальто. В блеклом неоновом отблеске сверкнуло широкое, остро отточенное лезвие ножа.

— Я слышу, слышу, — пробормотал мужчина, обращаясь к кому-то невидимому. — Через восемь месяцев, в ноябре этого года, — произнес он, наступая на девушку и неотрывно глядя ей в глаза, — у тебя должен родиться ребенок. Мальчик. Он появится на свет тяжелобольным, а через тридцать девять лет твой сын может стать одним из самых известных диктаторов двадцатого века. Количество его жертв будет исчисляться миллионами. Я здесь, чтобы предотвратить это.

— Я буду кричать, — прошептала девушка, отступая.

— Это не имеет значения, — произнес мужчина. — Тебе придется умереть.

— Я… — Больше ей ничего не удалось сказать. Она поскользнулась и упала на дорожку. Инстинктивно, пытаясь смягчить падение, девушка раскинула руки, облегчая работу убийце. Серебристый нож вонзился ей в сердце…

11 часов 42 минуты Вой сирен плыл по Садовому кольцу. Был он истошен, словно на сотню голосов плакали неведомые пустынные звери. Машины притормаживали, пропуская вперед желтый фургон с красной полосой через весь борт и эмблемой страховой компании «АСКО» на передней двери. Водитель очень торопился. Сидящий рядом с ним фельдшер то и дело оглядывался, проверяя, все ли нормально в салоне. Лицо фельдшера было бледным, на нем отражалась угрюмая сосредоточенность. В пассажирском салоне «Скорой помощи» стояли носилки, на которых под пропитанной кровью простыней «бултыхалось» безвольное тело. Рядом с носилками устроились двое молодых плечистых парней в пятнистой форме, касках, бронежилетах, с автоматами в руках. Третий — усталый, серолицый мужчина лет тридцати пяти, в светлом плаще, мятом костюме и перепачканных грязью туфлях — сидел на корточках у задней двери. На правом рукаве плаща отчетливо выделялись бурые пятна. Руки мужчины покрывала запекшаяся кровь. Фургон быстро одолел участок от Самотеки до Сухаревской площади, перестроился в крайний левый ряд и резко свернул на проспект Мира. Пассажир в штатском судорожно вцепился в носилки. Простыня поползла, открывая взглядам окровавленное тело. Голова раненого болталась из стороны в сторону, глухо ударяясь о металлическое основание носилок. Рука безвольно нависала над полом, можно было увидеть длинные пальцы, исчерченные черной паутиной кровавых дорожек. Шофер машинально посмотрел в зеркальце и увидел белое, тонкое лицо и всклоченные, застывшие в кровавой коросте светлые волосы. На вид раненому можно было дать лет тридцать пять. Один из пятнистых поспешно схватил простыню и накинул ее на раненого. Тем не менее рука лежащего по-прежнему перегораживала половину кузова. Автоматчики переглянулись, затем тот, что поправлял простыню, поддел руку стволом автомата и забросил на носилки. При этом на лице его отразилось омерзение. Шофер, поглядывавший в зеркальце, не поворачивая головы, поинтересовался у фельдшера:

— Кто это? Фельдшер оглянулся, передернул плечами, затем проворчал, едва разжимая губы:

— Не узнал, что ли? В газетах портрет печатали.

— Кого? Этого? Раненого? — В глазах шофера появился интерес. Он вновь посмотрел в зеркальце, затем озадаченно хмыкнул и качнул головой. — Физиономия знакомая, а так… Не, чего-то не припомню. Фельдшер оскалился, растянув напряженно губы:

— Он сейчас на себя и не похож. Весь кровью залит.

— А кто это? — быстро спросил шофер. — Артист, что ли, какой?

— Да уж, — недобро ухмыльнулся фельдшер. — Артист, б… Еще какой, на хрен.

— Да-а? Шофер собрался было приглядеться повнимательнее, но машина уже подъезжала к больнице, и ему пришлось сосредоточиться на дороге. Фургон ловко свернул в узкий проулок и покатил к белому, плоскому, как фанерный лист, больничному корпусу. Подогнав фургон вплотную к широким дверям приемного покоя, шофер нажал на тормоз и полез в нагрудный карман рубашки за сигаретами. Фельдшер выпрыгнул из кабины. Он собрался было захлопнуть дверцу, когда шофер, понизив голос, взмолился:

— Слышь, ну скажи, кто это, а? Я же теперь месяц мучиться буду, пока не вспомню… Фельдшер внимательно взглянул на него и ответил тихо: