Гидеон Плениш - Страница 30

Туда, в этот земной рай, карабкался новый Духовный Руководитель, чей свежий и звонкий голос должен был убедить филантрёпов давать, пока хватит сил, а ему принести возможность обеспечить свою жену Пиони сандалетами, и абонементом на симфонические концерты, и пятифунтовыми коробками конфет, и своей неубывающей любовью.

Он больше не был Деканом, но Доктором Пленишем он остался навсегда. Это было его имя: Доктор, и как таковой, подобно всем Полковникам, всем Докторам Богословия, всем Докторам Медицины, всем Монсиньорам, всем Раввинам, всем Геррам Гехеймратам,[58] всем Судьям, всем Лордам, всем Губернаторам, он был вознесен столь высоко, что являл собою уже не просто человека, а Звание.

— Когда переедем в Де-Мойн, снимем квартиру в большом доме. Я всегда мечтала жить в большом доме. В этом есть что-то столичное, — сказала Пиони.

— А не лучше ли нам снять отдельный домик, с садиком, где Кэрри могла бы играть целый день? — возразил доктор Плениш. — Право же, лучше! Мы снимем домик.

Они сняли квартиру.

Условия найма, как восторженно уверяла Пиони, были необычайно выгодны: всего пятьдесят долларов в месяц квартирной платы, хотя, правда, ремонт за счет жильцов; а главное, вся кинникиникская обстановка удивительно подходила к этой квартире. Синий китайский ковер, чиппендэйлевский китайский шкафчик, французские фарфоровые часы и кожаный пуф словно нарочно были сделаны для этой веселой, солнечной квартирки с застекленной верандой и электрическим камином — и невысоко, всего второй этаж. А расходы потребовались самые пустяковые: оклеить стены обоями в бледно-желтых тонах, отскоблить и покрасить полы, покрыть белой эмалью окна и двери, сменить кое-где прогнившие рамы и купить новый электрический холодильник — настоящую игрушечку, по беспристрастному отзыву Пиони.

Папаша Джексон поворчал немного, но выслал еще один чек.

В честь их переезда в Де-Мойн, совершившегося в июле, мистер А. Дж. Джослин устроил званый обед. Мистер Джослин был небольшого роста нервический джентльмен с живыми глазками и постоянно приоткрытым ртом. Обед состоялся в отдельном кабинете отеля «Граф Фронтенак»; к русской водке из Айовы подавали русскую икру с Миссисипи, а в числе гостей был один редактор отдела светской хроники и один член конгресса, а также глава среднезападного представительства крупной тракторной фирмы, который спел: «Выпьем за Гидди, дружка дорогого, он пьяницей будет не хуже другого».

Мистер Джослин выразил надежду, что вдохновенный гений, высокие гуманистические идеалы и неутомимая энергия нового редактора сделают «Сельские школы для взрослых» настольной книгой во всех гостиных от Калиспелла до Падуки.

После этого он отозвал доктора Плениша в сторону и объяснил, что забыл дома бумажник, так не может ли доктор одолжить ему до завтра пятьдесят долларов? (Впрочем, назавтра он, по-видимому, забыл об этом обстоятельстве.)

Так чета Пленишей вошла в русло элегантной, шумной и полной блеска столичной жизни.

— У тебя душа сельского жителя. Подозреваю, что ты охотно предпочел бы простой коттедж нашей чудненькой квартирке. Тебе бы нравилось подстригать газоны, выравнивать дорожки. Ты любишь землю, хоть она и пачкает. Ты родился в большом городе, не то, что я, но во мне есть эта городская жилка, а в тебе нет. Но это ничего, я еще сделаю из тебя самого настоящего горожанина, — говорила Пиони ласково, но решительно.

И, освободившись от постоянного соглядатайства студентов, став хозяином собственного времени, живя среди людей, причисленных Пиони к разряду заслуживающих знакомства — обладателей трех автомобилей, мужчин и дам, для которых Pension des deux Mondes в Каннах был таким же привычным местом, как для них самих — кафе-кондитерская Чарли, доктор Плениш стал находить вкус в городской цивилизации. Или, во всяком случае, он радовался тому, что в ней находила вкус Пиони… Правда, в кругу их знакомых не было пока ни одного обладателя трех автомобилей и кофров с иностранными ярлыками. Но они твердо знали, что рано или поздно будут плескаться в бассейнах для плавания вместе с миллионерами и с виднейшими общественными деятелями. Что же до Возможностей Большого Города, как выражался доктор, то это с первого дня было к их услугам.

Каждый вечер они могли пойти в любое из десятка городских кино или в любой из десятка ресторанов, среди которых был даже один с сафьяновыми диванчиками в нишах на парижский лад. Днем и ночью они могли слушать автомобильные гудки, радио, чужие любовные ссоры и стук клепальных молотков. Могли бродить по универсальным магазинам, таким огромным, что там никогда нельзя было найти то, что нужно. Могли, развернув газету, прочитать, что в этом самом городе, за каких-нибудь двадцать кварталов от них, настоящий живой художник устраивает пирушку в своей мастерской, что m-me Фитцингер, из Нью-Йорка и Штутгарта, открыла детскую балетную студию, а мистер Эдвард 3. Матц с супругой дают целую серию балов по случаю помолвки своей дочери, каковое событие позволило, видно, мистеру Матцу с супругой облегченно вздохнуть.

Итак, доктор и миссис Плениш делали успехи в духе лучших американских традиций: они переселились из маленького города в больший, у них завелось гораздо больше гораздо менее близких знакомых, особенно если считать всех трамвайных кондукторов, у которых им приходилось брать билеты; у них слегка увеличился доход и значительно возросли расходы. А потому Пиони теперь все чаще распевала песенки, а у Кэрри появилась к зиме новая шубка из белого поддельного меха, и только доктор Плениш сохранял несколько растерянный вид.

Его деятельность в качестве редактора «Сельских школ для взрослых» развертывалась не совсем так, как ему рисовалось. Он думал, что будет проводить время в чтении увлекательных рукописей, в интервью с газетными репортерами, интересующимися его взглядами на политику и на американскую женщину, и — вместо утомительных разговоров с мужланами-студентами — в элегантных беседах с остроумными и благодарными за внимание авторами.

Но авторы оказались довольно косноязычными субъектами, они постоянно приставали насчет платежей, не умели рассказать ни одного анекдота из своей жизни, который мог бы послужить материалом для рекламы, однако же настойчиво этой рекламы требовали. К своему великому огорчению, ему пришлось убедиться, что все они непомерно тщеславны, чудовищно завистливы и большей частью имеют довольно жалкий вид.

Куда более поучительно было разговаривать с наборщиками и стенографистками.

У своего помощника — пожилого человека, который сам давно сделался бы редактором, если бы не хронический запой, — ему пришлось терпеливо учиться томительной технике журнального дела: как определить содержание рукописи нюхом, не утомляя глаз; как втиснуть заметку размером в тысячу слов в место, рассчитанное на восемьсот; как выбрать статью для передовицы и в присутствии сумрачно дожидающегося наборщика переделать ее заголовок, а самое главное — как добывать фото для иллюстраций. Обычно он звонил рекламному агенту какой-нибудь фабрики или железной дороги и обещал ему гарантированный сбыт по меньшей мере десяти молотилок или покрытие 10 тысяч человеко-миль.

Особое внимание пришлось уделить изучению списка запретных тем, а также законов о клевете в печати. Выяснилось, что есть целый ряд предметов, о которых можно говорить только в уважительном тоне: материнство, охота на уток, ХАМА, Армия Спасения, католическая церковь, раввин Уайз, американский флаг, кукуруза, Роберт И. Ли,[59] карбюраторы и дети до одиннадцатилетнего возраста.

Все эти тайны ремесла были постижимы, и доктор постиг их; смущало его другое: он ни разу не получил больше чем половину своего солидного оклада.