Гиблое место. Служащий. Вероятность равна нулю - Страница 102

Каллинен глубоко вздохнул, отстраняясь от стены. Он провел пальцем по лбу, на котором бетон оставил замысловатый завиток, какой образуется, когда спишь, уткнувшись лицом в жесткое одеяло. Каллинену немного полегчало. Нетвердыми шагами он дошел до кровати, присел осторожно на край, чтобы не удариться затылком о верхнюю постель. Каллинена вовсе не угнетало то, что он убил человека. Нет, Каллинена мучило другое — страх перед долгим и жестоким наказанием, которое он, несомненно, понесет, если его обвинят в убийстве. Просидеть несколько лет в тюрьме он может, но мысль о том, что придется просидеть десяток лет, приводила его в ужас. И вот у него родилось решение самому сесть в тюрьму — авось удастся тогда избежать наказания за убийство.

Другим обстоятельством, угнетавшим Олли Каллинена, была неизвестность, ибо у него не было ни малейшего понятия о том, обнаружен ли труп, и если да, то как далеко эти гады из полиции продвинулись в расследовании дела. На следующий день после содеянного Каллинен дрожащими руками перебирал газеты, но никаких сообщений о том, что обнаружен труп, не нашел. С минуту он жил в надежде, что старик не умер, но, поразмыслив как следует и вспомнив его побуревшую физиономию, отказался от напрасных надежд.

Придя к выводу, что полиция не напала пока на его след, Каллинен внезапно принял решение исчезнуть. Надо выветриться из памяти людей, убраться от расспросов и из мест, где полиция может разыскивать человека по приметам, схожим с ним. Некоторое время он вынашивал мысль о том, чтобы уехать в другой город, но уже на вокзале ему вдруг пришло в голову, что вряд ли убийцу станут разыскивать в тюрьме. И хотя решение Каллинен принял весьма необычное, осуществить его удалось без сучка и задоринки. Тюрьма полностью отвечала всем требованиям укрытия. Правда, в то время полиция еще ничего не знала об убийстве Континена и, даже обнаружив труп, не могла приступить к розыску человека, похожего на Коусти Каарло Олави Каллинена, поскольку никто не мог описать внешность убийцы.

На решение Каллинена оказало влияние еще одно обстоятельство, в котором он не хотел признаться даже себе. Исправительные заведения являлись единственным обиталищем, где он хорошо знал завсегдатаев, нормы их поведения и обычаи, которые неукоснительно выполнял. Тюремное общество принимало его и одобряло, а он, в свою очередь, принимал тех, кто его окружал. К тому же это было сообщество, принадлежность к которому приносила ему удовлетворение. Он с наслаждением участвовал в интригах, творимых за спиной тюремной охраны, передаче информации от одного заключенного другому или в передаче запретных вещей из одной камеры в другую втайне от надзирателей.

Каллинен снова поднялся с пола. Он чувствовал холод бетона даже через носки, но не надевал ботинок. Он избегал своей обуви, хотя и удалил все остатки крови, забившиеся в швы. Понятия не имея о том, который идет час, Каллинен подошел к двери и прижался к ней ухом. Шума и гама, сопровождающего обычно возвращение собратьев в камеры, пока еще не было слышно, лишь охранники ходили по этажам. Снизу доносился слабый запах похлебки. Каллинен распрямил спину, опустил пятерню на стойку кровати и стал барабанить по ней пальцами. Он знал, что единственным уязвимым местом была Карита. Он отправил девицу домой на Магдалеенанкату и в тени забора схватил ее волосы, а другой рукой — за белую шею. Каллинен точно помнил, что сказал тогда перепуганной женщине:

«О’кей, а сейчас послушай меня внимательно. Я... ты знаешь, как может получиться. Так вот запомни раз и навсегда. Мы не были на квартире у того старика. Мы вообще не видели этого ублюдка. О’кей? Мы никогда, нигде с ним не были. О’кей? Ты знаешь, Олли не бросает слов на ветер. О’кей? — Он топтался на месте, продолжая сжимать теплую женскую шею, и только почувствовав, как горячая волна затмевает ему разум, отпустил ее. Оттолкнув от себя девицу, он сунул ей портативный приемник и сказал: — Пользуйся. Хе! — Затем добавил: — Пользуйся. Олли держит свое слово. Хе-хе, слушай музыку. Слушай и наматывай на ус». И Каллинен пошел со двора. Он опорожнил бутылку «Коскенкорва», вернулся в город и сумел получить койку в ночлежке на улице Пенгеркату.

Каллинен побарабанил пальцами по полой трубе. Он заставил себя успокоиться, решив, что полицейские не кинутся же сразу ни с того ни с сего допрашивать именно Кариту, одну из сотен тысяч. Кроме того, он был уверен, что девчонка просто инстинктивно будет отсиживаться дома. Несмотря на молодость, Карита уже прошла через несколько исправительных женских заведений и потому сумеет держать язык за зубами, если даже попадет в руки полиции. Каллинен крепко сжал пальцами трубу. Он повернул голову и вновь прислушался, но на этот раз внимательно и настороженно. Голуби продолжали ворковать на крыше. С этажей не доносилось ни звука. Он быстро подошел к спинке кровати, ухватился за ее ножку и поднял.

Каллинен приподнял кровать лишь настолько, чтобы просунуть палец в полую ножку. Палец его нащупал тонкий металлический предмет. Он прижал его кончиком пальца к внутренней стенке ножки и медленно потащил. А под ножку кровати подставил пригоршню — в нее упала ручка от столовой ложки. Каллинен опустил кровать, поднялся и отошел к стенному шкафу, в угол, невидимый из дверного глазка.

Каллинен погладил ручку ложки округлым средним пальцем. Это была ручка от обыкновенной столовой ложки из нержавеющей стали, сломанная как раз в месте прикрепления к ложке. Отличали ее лишь выдавленные в верхней части буквы «Губернская тюрьма» и то, что надлом был остро заточен. Ради этого Каллинен пожертвовал четырьмя прогулками. Сначала он затачивал ее о бетонный пол, равномерно и регулярно поворачивая и проверяя на свет. Затем он использовал металлические части кровати и двери, и теперь безобидная ручка от ложки превратилась в грозное оружие, острие которого напоминало хирургический скальпель.

Олли Каллинен точно и сам не знал, для чего он изготовил это оружие. В тюрьме у него не было оснований бояться кого-либо, не собирался он и бежать отсюда — для этого, не было оснований, к тому же это было просто бессмысленно. Единственное, что могло его к тому побудить, — это сознание, что у него есть стальное оружие, так он чувствовал себя в большей безопасности. Каллинен подумывал даже, что может и проглотить ручку, если пребывание в тюрьме покажется ему слишком уже долгим и однообразным. Это было старое и верное средство попасть в больницу, выбраться из тесной, гнетущей камеры, переменить обстановку. Каллинен проделывал этот трюк и раньше — правда, тогда он заглатывал маленькую ложечку, но он знал, что многие глотали и по нескольку ножей и ложек, так что одна ручка его не пугала.

Подследственный Коусти Каарло Олави Каллинен взял покрепче свой самодельный нож и срезал тоненькую полоску со своего толстого ногтя. Затем он крепко зажал ручку ложки в ладони, внезапно обернулся, занес руку и изо всей силы ударил по деревянной дверце шкафа. Дерево вздрогнуло. Шкаф вдавился в стену. Металлическое острие глубоко вошло в древесину. Каллинен разжал пальцы и оставил ручку торчать в шкафу.

Затем опустил руки, и они повисли вдоль тела. Он с силой выдохнул воздух, но продолжал неподвижно стоять. Неотрывно глядя на торчавший из дерева брусок металла, он почувствовал, как горячая волна стала подниматься в нем и вскоре заполнила все его существо. Акульи глаза Олли Каллинена сощурились, на лице появилась блаженная улыбка. Он вырвал ручку из крышки и кончиками пальцев обследовал дырку, оставшуюся в дереве. Коусти Каарло Олави Каллинен знал теперь, как он употребит свое оружие. Мысль была безумной и никудышной — осуществи он ее, ему же будет хуже, но если другого выхода не будет, тогда — не все ли равно.

Каллинен понимал: если полицейские придут допрашивать его в тюрьму, это может означать только одно. И если их будет даже пятеро, он все равно осуществит свое намерение. Он знал, что всадит свое оружие в затылок первого попавшегося в полицейской фуражке. Именно в затылок, только в затылок. Он знал, что ударит так сильно, что острие пройдет сквозь позвонки.