Гибель веры - Страница 9

– На… – начал Раффи и смолк: в двери повернулся ключ – это Кьяра.

– А вот и виновная явилась! – провозгласил он и налил себе стакан минеральной воды.

Все трое смотрели, как Кьяра вешает куртку на крючок в коридоре, роняет книги, подбирает, кладет в кресло. Вот прошла по коридору к ним и встала в дверях.

– Кто-нибудь умер? – осведомилась она без тени иронии в голосе.

Паола взяла из шкафчика дуршлаг, поставила в раковину, слила в него пасту. Кьяра, все еще стоя в дверях, опять вопросила:

– Что случилось?

Паола была занята смешиванием пасты и соуса в большой миске; пришлось Брунетти объяснить:

– Получили твой табель.

У Кьяры вытянулось лицо.

– О! – И ничего больше не добавив, она просочилась за отцовской спиной к столу и села на свое место.

Паола положила, начиная с тарелки Раффи, четыре высоких горки пасты, подала тертый пармезан, щедро посыпала все порции и стала есть; остальные – за ней.

Кьяра первая опустошила свою тарелку и протянула ее матери за добавкой, проговорив:

– Религия, ага?

– Да, у тебя очень низкая оценка.

– Какая?

– Тройка.

Кьяра удержалась, чтобы не поморщиться, – с заметным усилием.

– Ты знаешь, почему такая плохая отметка? – Брунетти держал руки над пустой тарелкой – это для Паолы означает «больше не хочу».

Кьяра приступила ко второй порции, а тем временем Паола еще раз наполнила тарелку Раффи – как раз все, что осталось.

– Да нет, кажется, не знаю.

– Ты что, не учила? – решила уточнить Паола.

– Там нечего учить, – пробурчала Кьяра, – только этот тупой катехизис. Его можно запомнить за полдня.

– И что же? – подхватил Брунетти.

Раффи выбрал булочку из корзинки в центре стола, разломил пополам и принялся подчищать соус.

– Это падре Лючано? – пришел он на помощь сестре.

Кьяра кивнула, опустила вилку и кинула взор на плиту – что еще на обед?

– Ты знаешь этого падре Лючано? – спросил Брунетти у Раффи.

Мальчик выразительно округлил глаза:

– Господи, да кто ж его не знает? – И повернулся к сестре: – Ты когда-нибудь ходила к нему на исповедь, Кьяра?

Та повертела головой, но не проронила ни слова.

Паола встала из-за стола и собрала верхние тарелки, оставив большие, на которых они стояли. Прошла к плите, открыла ее и вынула блюдо с отбивными, разложила по краю блюда несколько лимонных долек и поставила его на стол. Брунетти взял две отбивные, Паола положила себе баклажанов, никто ничего не говорил.

Видя, что Паола старается не вмешиваться, Брунетти опять обратился к Раффи:

– И что же это такое – сходить к нему на исповедь?

– О, он известный спец по детишкам. – Раффи тоже взял две отбивные.

– Чем известный?

Вместо ответа Раффи метнул взгляд в сторону Кьяры. И отец и мать обратили внимание – девочка чуть заметно качает головой и старательно нагибается, – мол, занята едой и больше ничем.

Брунетти положил вилку. Кьяра не поднимала глаз, а Раффи глядел на Паолу – та по-прежнему молчала.

– Ну ладно, – произнес Брунетти не так спокойно и легко, как самому хотелось бы. – Что здесь происходит и не пора ли нам узнать об этом падре Лючано?

Перевел взгляд с Раффи, который упорно избегал встречаться с ним глазами, на Кьяру, и его поразило, что лицо ее заливает густая краска. Спросил мягко:

– Кьяра, можно Раффи расскажет нам что знает?

Она кивнула не поднимая глаз. Раффи тоже, как отец, с серьезным видом положил вилку, но потом улыбнулся:

– Да ничего там особо страшного, папа.

Брунетти промолчал, Паола с тем же успехом могла быть немой.

– Дело в том, как он реагирует, когда дети исповедуются в сексуальных грешках.

– Сексуальных грешках? – повторил Брунетти.

– Ну, понимаешь, папа… они всякое делают.

Брунетти понимал.

– И как же он реагирует, этот падре Лючано?

– Он их заставляет описывать это. Понимаешь, в подробностях. – Раффи издал звук, средний между усмешкой и стоном, и умолк.

Брунетти глянул на Кьяру: сидит вся красная.

– Ясно, – сказал он.

– На самом деле довольно грустно, – возразил Раффи.

– Он когда-нибудь проделывал то же самое с тобой?

– Да нет, я перестал ходить на исповедь давным-давно. Но с маленькими мальчиками он так и поступает.

– И с девочками, – очень тихо добавила Кьяра – так тихо, что Брунетти ничего у нее не стал спрашивать.

– Это все, Раффи?

– Это все, что я знаю, папа. Он у меня вел религиозное воспитание года четыре назад. Единственное, чего он от нас требовал, – это выучить книгу и рассказывать ему наизусть. Но девочкам обычно говорил гадости. – Он повернулся к сестре. – Продолжает?

Она кивнула.

– Кто-нибудь хочет еще отбивную? – прозвучал совершенно обыденно голос Паолы.

Ей ответили два мотания головами и одно бурчание – вполне достаточная реакция, чтобы убрать блюдо. В этот день салата не было, и она хотела подать на десерт только фрукты. Но передумала: открыла на разделочном столе бумажную упаковку и вынула здоровенный пирог с начинкой из взбитых сливок, украшенный свежими фруктами. Собиралась вечером взять с собой в университет – предложить коллегам после ежемесячной встречи факультета.

– Кьяра, дорогая, не поставишь ли тарелки? – И вынула из ящика широкий серебряный нож.

Огромные куски, которые она отрезала, по мнению Брунетти, способны были отправить их всех в инсулиновую кому. Зато сладость пирога, и кофе, и потом беседа о том, что первый весенний день не хуже этого пирога, восстановили в семье некоторое спокойствие. Паола собралась вымыть посуду, а Брунетти – почитать газету. Кьяра исчезла в свою комнату, а Раффи отправился к приятелю готовить физику. Ни Брунетти, ни Паола не развивали больше неприятную тему, но оба понимали, что не в последний раз слышат о падре Лючано.

После обеда Брунетти прихватил с собой пальто и направился обратно в квестуру, накинув его на плечи. Наслаждаясь ласковым днем, он заставил себя выкинуть из головы мысли о том, что костюм ему тесен. Провел сам с собой переговоры и настоял: просто из-за необычно теплого дня ему неуютно в толстой шерсти. И потом, за зиму все набирают килограмм-другой; возможно, это даже полезно: повышает сопротивляемость болезням и всякому такому.

Спускаясь с моста Риальто, Брунетти увидел номер 82, причаливающий к набережной справа, и не раздумывая побежал за ним. Вскочил на него, когда тот уже отходил от пристани, развернув нос к середине Большого канала. Перешел на правый борт, но остался на палубе, радуясь ветерку и свету, танцующему на воде. Вот приближается Калле-Тьеполо: он вгляделся в узкую улочку, надеясь увидеть решетку своего балкона. Ничего не увидел и вернулся к созерцанию канала.

Брунетти не раз задавался вопросом, каково тут жилось во времена Счастливой Республики, когда те же самые расстояния преодолевали на одних веслах, без моторов и клаксонов, в тишине, нарушаемой лишь криками лодочников – «Оше» – и шлепаньем весел. Многое, очень многое изменилось: современные купцы осуществляют связь с помощью ненавистных сотовых телефонов, а не посредством галеонов. Сам воздух пропитан миазмами истощения и загрязнения, приплывающими с Большой земли. Морской бриз уже не способен продувать город начисто. Единственное, что осталось неизменным в веках, как наследие, – это городская тысячелетняя продажность. Его всегда смущала собственная неспособность решить, хорошо это или плохо.

Первым побуждением было выйти у Сан-Самуэле и совершить долгую прогулку в сторону Сан-Марко, но мысль о толпах, которые выманила на улицы эта соблазнительная погода, удержала его на катере, и он доплыл до Сан-Дзаккариа. Вернулся к квестуре и оказался там в самом начале четвертого – явно раньше большинства полицейских.

За то время, что он обедал, на столе в его кабинете прибыло бумаг, – может, они размножаются? Синьорина Элеттра, как и обещала, выдала ему по всем правилам напечатанный список имен – основных наследников тех, кого назвала ему сестра Иммаколата (да нет, Мария Теста, поправил он себя), – с адресами и телефонами. Комиссар просмотрел список: трое живут в Венеции, четвертый – в Турине, в последнем завещании перечислены шестеро, среди них ни одного жителя Венеции. В завершение допечатано сообщение от синьорины Элеттры: копии завещаний будут у нее завтра после обеда.