Гибель веры - Страница 2

Сестра Иммаколата исчезла из дома престарелых, где содержалась его мать, примерно год назад. Мать была в отчаянии – она потеряла самую добрую сестру, так облегчавшую ей жизнь. Расстроенному Брунетти удалось тогда выяснить только одно – девушку перевели в другой дом престарелых, находящийся под призрением ордена. И вот теперь в его голове развернулся длинный свиток вопросов… впрочем, сестра Иммаколата здесь и сама скажет, что ее сюда привело.

– Я не могу вернуться на Сицилию, – вдруг заговорила она. – Моя семья меня не поймет.

Руки ее отпустили сумку и сцепились, ища друг у друга поддержки, но не нашли и легли на бедра; потом, будто внезапно ощутив под собой тепло плоти, вернулись к твердым углам сумки.

– И вы… – начал Брунетти и, не подобрав подходящего слова, неуклюже закончил: – Давно?…

– Три недели.

– Вы живете здесь, в Венеции?

– Нет, не здесь, на Лидо. У меня комната в пансионе.

Может быть, она пришла за деньгами… Если так, он с превеликим удовольствием ей их даст, чтобы отплатить за все участие, которое она проявила к нему и к его матери.

Она как будто прочитала его мысли.

– Я работаю.

– Да?

– В частной клинике на Лидо.

– Сиделкой?

– В прачечной. – Она поймала мимолетный взгляд, брошенный им на ее руки, и улыбнулась: – Теперь же везде машины, комиссар. Никто больше не таскает простыни на реку и не отбивает о камни.

Он засмеялся – и над своим замешательством, и над ее ответом. Атмосфера как-то сразу разрядилась, и это побудило его сказать:

– Жаль, что вам пришлось принять такое решение.

В прошлом он добавил бы: «сестра Иммаколата», – а теперь не знал, как к ней обращаться. С облачением ушло имя и еще что-то.

– Меня зовут Мария, – проговорила она, – Мария Теста, – и замолчала, прислушиваясь к отзвуку своего имени. – Хотя я не уверена, что имею право так называться.

– Что-что? – не понял Брунетти.

– Выход – это длительный процесс. То есть выход из ордена. Напоминает передачу храма под светские нужды. Масса сложностей, и может пройти много времени, прежде чем тебя отпустят.

– Полагаю, они хотят увериться. Увериться в том, что ваш поступок продуман.

– Да. Это может занять месяцы, а то и годы. Приходится добывать для них письма от людей, которые знают тебя и верят, что ты способна принимать решения.

– Поэтому вы здесь? Вам нужна моя помощь?

Она махнула рукой, словно отметая его слова и с ними обет послушания.

– Нет, это пустяки. Дело сделано. Всё.

– Ясно. – Но Брунетти ничего не стало ясно.

Девушка посмотрела на него через стол таким прямым взглядом и такими ошеломительно прекрасными глазами, что он ощутил укол преждевременной зависти к мужчине, который покончит с ее обетом целомудрия.

– Я пришла из-за casa di cura [6] Из-за того, что там видела.

Сердце его рванулось через пространство к матери, и он немедленно изготовился к любому намеку на опасность.

Но она перехватила его страх, предупредила вопрос:

– Нет, комиссар, ваша матушка тут ни при чем, с ней ничего не произойдет, – и запнулась, смущенная тем мрачным смыслом, который содержался в ее словах: единственным происшествием, ожидавшим его мать, была смерть. – Простите, – пробормотала девушка и затихла.

Комиссар изучал ее с минуту, встревоженный услышанным и не решаясь спросить ее, что она, собственно, имела в виду… Он вспомнил, как в последний раз навещал мать, как надеялся встретить у нее давно отсутствующую сестру Иммаколату, единственную, кто понимал его изболевшуюся душу. Но вместо милой сицилийки обнаружил в холле лишь сестру Элеанору, сухую старушенцию, для которой монашество сводилось к нищете духа, постоянной суровости и повиновению некоему строгому понятию о долге. То, что его мать может, хоть на мгновение, оказаться во власти этой женщины, по-человечески его злило. А то, что это заведение считалось одним из лучших в районе, взывало к его гражданской совести.

Голос Марии вернул его к действительности, но он не уловил, что она говорила, пришлось спросить:

– Извините, сестра… – Он тут же сообразил, что сработала долгая привычка так ее называть, – я отвлекся.

Она будто не заметила его оговорки.

– Я имею в виду casa di cura в Венеции, откуда ушла три недели назад. Но ушла я не только оттуда, – ушла из ордена, все бросила, чтобы начать… – она остановилась и устремила взгляд за открытое окно, на фасад церкви Сан-Лоренцо, в поисках названия того, что собиралась начать, – мою новую жизнь. – Потом посмотрела на Брунетти, и по лицу ее пробежала тень улыбки. – «La Vita Nuova», – повторила она более весело, стараясь избежать мелодраматического эффекта. – «Новая жизнь» была у нас в школьной программе, но я не слишком хорошо ее помню. – Девушка вопросительно свела брови на переносице.

Брунетти не мог взять в толк, к чему этот разговор, – сначала речь шла о какой-то опасности, теперь – о Данте.

– Мы тоже ее читали, но мне кажется, я был тогда слишком мал, чтобы что-то понимать. Всегда предпочитал «Божественную комедию», особенно «Чистилище».

– Странно, – подхватила она с интересом, истинным или продиктованным желанием оттянуть объяснение причины ее прихода, – я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь предпочитал эту книгу. А почему?

Брунетти позволил себе улыбнуться:

– Всем кажется, что полицейскому должен больше нравиться «Ад». Злые наказаны, каждый получает то, чего, по мнению Данте, он заслуживает. Но мне никогда не нравилась абсолютная уверенность в суждениях и все эти жуткие муки. Притом вечные.

Девушка сидела тихо, глядя ему в лицо и внимая его словам.

– А в чистилище еще есть возможность каких-то перемен. Для остальных, в раю ли, в аду ли, все кончено: там и пребудут. Во веки веков.

– Вы в это верите?

Брунетти понял, что речь уже не о литературе.

– Нет.

– Вообще?

– Вы об аде и рае?

Она кивнула, и он задумался над живучестью суеверий, не позволяющих ей произнести слова сомнения.

– Нет, – ответил он.

– Ни капли?

– Ни капли.

После долгой паузы она откликнулась:

– Как безнадежно.

Брунетти только пожал плечами, – с тех пор как он понял, что такова его вера, иного ответа на подобные замечания у него не находилось.

– Думаю, время покажет. – В ее голосе прозвучала надежда, а не сарказм и не назидание.

Брунетти чуть было опять не пожал плечами – он поставил крест на подобных рассуждениях еще в университете, отбросил их вместе с детскими забавами, пресытившись болтологией и возжаждав жизни. Но один лишь взгляд на нее напомнил ему, что она, по сути, едва вылупилась из яйца, только начинает свою vita nuova и вопросы такого рода, несомненно не возникавшие в прошлом, насущны и жизненны для нее. И он уступил:

– Может, и так.

Реакция ее оказалась неожиданной и яростной:

– Мне не нужна ваша снисходительность, комиссар! Я рассталась с орденом, но не с мозгами.

Брунетти не стал ни просить прощения, ни продолжать эту неожиданно возникшую теологическую дискуссию. Передвинул какое-то письмо с одной стороны стола на другую, откинулся вместе со стулом и положил ногу на ногу.

– Тогда не поговорить ли нам об этом, а?

– О чем?

– О месте, где свершилось это расставание с орденом.

– О доме престарелых? – уточнила она без нужды.

Он кивнул и спросил:

– О каком именно вы говорили?

– Сан-Леонардо, это за больницей Джустиниани. Орден посылает туда сестер милосердия.

Он заметил, как она сидит: колени плотно сжаты, ступни параллельны друг другу. Девушка не без труда открыла сумку, вынула сложенный листок бумаги, развернула, посмотрела, что там написано, и начала нервно:

– В прошлом году в Сан-Леонардо умерли пять человек. – Нагнувшись вперед, она положила листок перед Брунетти.

Брунетти кинул на него беглый взгляд.

– Вот эти люди?