Гибель синего орла - Страница 2

Мне хотелось расспросить его о приметах морского устья реки Белых Гусей. Я тронул пастуха за плечо:

— Ну, Пинэтаун, давай знакомиться…

Юноша живо обернулся. Бронзовое его лицо, открытое и смелое, оживляли умные карие глаза. Он с любопытством осматривал меня.

По-русски Пинэтаун говорил плоховато, складывая фразы из простых, но выразительных слов.

— Откуда пришел?

— С Большой земли прилетел.

— Что хочешь делать?

— Поеду в стада к реке Белых Гусей.

Пинэтаун не знал о вельботе. Он недоверчиво осматривал меня, словно оценивал пришельца с Дальнего Юга.

— Очень далеко место! Как поедешь — вода кругом?

Я растолковал молодому пастуху план парусного похода к берегам Западной тундры. Глаза Пинэтауна загорелись.

— Ух! Возьми меня — долго там жил, все места помню.

— Плавать умеешь?

— Ко…

По-чукотски «ко» — «не знаю». Жители тундры не плавают, хотя отлично владеют верткими ламутскими «ветками» и долблеными колымскими «стружками». Летом на этих утлых челнах они смело плавают по бурным тундровым озерам и глубоким протокам, добывая сетями рыбу и линяющих гусей.

— А если вельбот перевернется?

— Ну пусть…

Рассматривая карту оленеводческого совхоза, мы разговорились.

Пинэтаун родился в Алазейской тундре. Мать его была юкагирка, отец чукча.

В Алазейской тундре смешалось несколько северных народов. Лет четыреста назад с Чукотки сюда пришли в поисках новых пастбищ оленные чукчи. С юга, из Верхоянской тайги, вышли в тундру эвенки и якуты. Коренными жителями низовьев Индигирки и Алазеи были юкагиры — потомки древнейших обитателей речных долин Северной Азии.

Многие реки, озера и приметные холмы в тундре между Индигиркой и Колымой до сих пор сохраняют двойные или тройные названия: юкагирские, чукотские и якутские. Пинэтаун отлично помнил названия тундровых рек на трех языках. Оказалось, что древнее юкагирское название Алазеи — Чемодон, «Большая река». Этого не знал еще ни один географ.

Пинэтауну было семнадцать лет. Рано потеряв родителей, он вместе с сестрой воспитывался у Кемлилина — старого бригадира одной из пастушеских бригад оленеводческого совхоза на реке Белых Гусей.

Кемлилина знала вся тундра. Коммунист, старейший пастух Колымского совхоза, замечательный знаток тундры, он сумел воспитать в юноше любовь к труду, смелость и настойчивость охотника. Восьми лет Пинэтаун в совершенстве владел чаутом — ременным арканом и помогал взрослым пасти оленей, а в пятнадцать лет стал опытным пастухом.

Оленьи стада ежегодно совершали длинные путешествия на летние пастбища Приморской тундры, возвращаясь к зиме в лесотундру. Сохранить в этих трудных переходах тысячные стада полудиких северных оленей нелегко.

Юноша жадно тянулся к знаниям и, когда окончил кружок ликбеза в красной яранге, поехал учиться в Нижне-Колымск. Одолев программу четырех классов в два года, Пинэтаун снова вернулся в родную тундру. В глубоком нагрудном кармане он бережно хранил недавно полученный комсомольский билет.

Я решил взять молодого пастуха в плавание.

Несколько дней Пинэтаун учился вязать морские узлы, тянуть и крепить фалы и шкоты, проворно опускать паруса. Ловкий и сметливый юноша быстро овладел искусством матросского дела, управляясь с парусами не хуже, чем с оленьей упряжью.

И вот близится час отплытия. Южный ветер свежеет. Небо, голубое и безоблачное, не предвещает шторма. Вельбот, пришвартованный к железному бую, плавно качается на волнах. В ослепительных лучах солнца он сверкает снежной белизной своих бортов, и высокая стройная мачта скрипит, покачиваясь в гнезде. На носу выведено карминовыми буквами новое название вельбота — «Витязь».

Мы с Пинэтауном увязываем груз, накрытый брезентом.

Наше отплытие напоминает проводы корабля в кругосветное путешествие. На берегу собрались женщины в ярких платочках; они шумят, как чайки на птичьем базаре; каюры в живописных нарядах спокойно наблюдают за сутолокой отъезда; плотники в брезентовых плащах, дымя самокрутками, поглядывают на новенькие снасти.

Пора поднимать паруса. Петр Степанович причаливает к вельботу на маленькой лодке. Сдвинув мохнатые брови, предупреждает:

— Чур, на рожон не лезть, в шторм в море не выходить…

Прощаемся с помполитом, машем оставшимся на берегу. Подтягиваем фалы, гафель медленно поднимается вверх. Ветер надувает белые паруса, натягивает снасти, мачта жалобно скрипит, и вельбот, накренившись, оставляя пенящийся след, уходит вниз по течению Колымы.

Позади вьются платочки; мальчишки подкидывают шапки. Грустно расставаться с родными берегами.

Скоро домики поселка, освещенные солнцем, скрываются за горизонтом. Лишь одинокие лиственницы клонятся над водой, словно желая нам счастливого плавания и благополучного возвращения.

«Витязь» быстро плывет по широкой реке. На правом берегу синеют сопки гористой Восточной тундры. На левом простирается бесконечная равнина Западной тундры. Она тянется вплоть до реки Алазеи, и мираж приподнимает над горизонтом колеблющиеся фиолетовые тени холмов — булгуньяхов.

Вельбот загружен ящиками с галетами и маслом, кулями муки и сахара, плиточным чаем. В носовом трюме покоится объемистый кожаный мешок с комплектами газет, журналов и книгами для красной яранги дальнего участка совхоза. Выпуклый корпус «Витязя» вместил тысячу килограммов груза.

С таким балластом нечего бояться ветра. Даже штормовой удар шквала не положит вельбот на воду.

Часа четыре плывем без всяких приключений вниз по течению Колымы. Ветер усиливается, и вельбот идет со скоростью двенадцати узлов. Чайки низко пролетают над клотиком мачты, удивленно оглядывая белые крылья парусов. Вскоре стали нагонять буксирный пароход. Он идет в порт Амбарчик и тянет длинный караван барж. Черный дым валит из его труб.

Баржи сидят в воде низко — на палубах громоздятся штабеля пиленого леса и не виданные на Севере горнорудные машины. Лес и машины идут с далеких верховьев Колымы на Север, к берегам Чукотки.

Наше появление в этих пустынных водах удивляет капитана, и он долго рассматривает в бинокль парусное суденышко. Проносимся мимо парохода и, круто переменив галс, устремляемся ко входу в левую Колымскую протоку.

Протяжно воет пароходный гудок, выпуская султан белого пара. Скалистый берег отвечает гулким эхом. Капитан снимает фуражку и машет ею. Приспускаем вымпел. «Витязь» поворачивает в протоку, и пароход исчезает за островом.

Перед нами открывается неведомый мир, куда не ступала нога исследователя: западную часть Колымской дельты еще не посещали гидрографы, и протоки не были нанесены на карту.

Протока оказывается узкой. По обоим ее берегам тянется непролазная чаща кустарников. Ветер становится тише, но вельбот продолжает двигаться с прежней скоростью.

Круто обогнув мыс, вельбот на полном ходу неожиданно врезается в громадную стаю гусей. Их скопилось здесь не менее тысячи. Линяя, гуси теряют крупные перья с крыльев и не могут летать, пока не отрастут новые. С громкими, пронзительными криками, хлопая по воде крыльями, птицы бросаются во все стороны. Одни ныряют, спасаясь от форштевня «Витязя», другие, сбившись в плотную кучу, уплывают вниз по течению протоки, поднимая тучи брызг.

Бросив руль, хватаю ружье и стреляю из обоих стволов; почти одновременно гремит выстрел Пинэтауна. На ходу подбираем убитых птиц. Наш оглушительный залп и хлопанье парусов окончательно пугают гусей. Протока бурлит и покрывается белой пеной. Взлететь облинявшие гуси не могут и почти бегут по воде, быстро взмахивая короткими крыльями.

Стая гусей распадается на части. Птицы устремляются к берегу и, сбивая друг друга, кидаются в кусты. Лишь самые сильные долго еще плывут впереди, оставляя на воде длинный пенящийся след. Случай прекращает невольное преследование птиц: справа открывается небольшая боковая протока, беглецы мгновенно скрываются в нее, и «Витязь» проносится мимо.