Героиня мира - Страница 37
Сначала я остановилась в гостинице, выходившей окнами на реку. Сад, в котором расцвело множество нарциссов, спускался прямо к воде, а по реке среди обломков вскрывшегося льда все плыли вверх и вниз по течению суда, по ночам их огни роняли призрачные отсветы. Помимо картинки в окне, мою комнату вскоре украсило обилие игр и книг, как в прежние времена.
Мельм исправно сопровождал меня во всех походах, а если магазин предназначался исключительно для дам, дожидался неподалеку. Он носил за мной покупки и ничего не сказал о потраченных, быть может впустую, деньгах. Беспорядочно разбросанные приобретения прибавили мне уверенности, однако в основном эти вещи не пришлись мне по душе. Времяпрепровождение за игрой в храмины или в кронианские «Мечи и звезды» утратило для меня всякую привлекательность, я потеряла также способность жадно глотать главу за главой из книг о чужих приключениях. К сожалению, для меня нашлось крайне мало других занятий.
Мне понадобилось получить кронианское гражданство, чтобы вступить в права владения наследством. Поэтому мне приходилось раз в неделю являться в городскую мэрию, имея при себе свидетельство о браке, и снова и снова обращаться к скучающим чиновникам с просьбой о рассмотрении дела. Этот ритуал явно мог затянуться на долгие месяцы. Казалось, настойчивость просителя и настоятельность просьбы в равной мере влияют на суждение, которое составлялось на его счет.
Каждый раз, усевшись на жесткий стул в маленькой холодной приемной, где зачастую теснились самые разнообразные ходатаи, я принималась думать, как же мне уклониться от этого занятия. Судя по выражению покорности судьбе на лицах людей, оказавшихся вместе со мной в приемной, по их попыткам заняться чем-нибудь другим (они играли в карты, бились об заклад, обменивались сплетнями, а подчас даже принимались петь хором, но тогда приходил охранник, и песня тут же затихала), это место считалось своего рода клубом для тех, кто затеял гиблое дело, и туда ходили ради удовольствия, а не в надежде на успех.
Как же убедить Мельма оставить меня в покое? Мне это не удалось. Он терпеливо лелеял мечту сделать меня владелицей поместья, и ценой невероятных усилий ему удалось далеко продвинуться в ее осуществлении. Если поместье не достанется мне, оно отойдет в собственность короны, поскольку других прямых наследников не осталось. И теперь мне придется признать взрослую систему ценностей, хотя она и кажется мне такой же далекой, как и прежде. Я выросла на три дюйма, я успела стать женщиной и супругой.
Таким образом я провела в городе уже целый месяц, и вот, надев новую, достаточно длинную юбку и перчатки, заштопанные портнихой из гостиницы, я в четвертый раз отправилась в мэрию и предстала перед толстым чиновником.
Как обычно, он посмотрел мое свидетельство о браке и потребовал, чтобы я заново подписала бумагу.
— А место вашего рождения?
Я в очередной раз сделала признание на этот счет.
И он в очередной раз записал мои слова.
— Юная дама, вы понимаете, что в настоящее время империя ведет войну против этой страны?
— Да.
— У вас не осталось там семьи, в которую вы могли бы возвратиться?
Такой вопрос прозвучал впервые, и, хотя существовал лишь один ответ, мне сдавило горло от обиды и замешательства. Мне удалось попасть сюда такой дорогой ценой. И я вовсе не хотела оказаться здесь. Но тем не менее оказалась и, исходя из понятий морали, безвозвратно утратила родину. Возвратиться? Эта жирная самодовольная тварь сошла с ума.
— Для нее существует лишь одна семья, сударь, — сказал Мельм, — семья ее супруга, полковника Гурца.
Он всегда заходил вместе со мной в кабинет чиновника и стоял в ожидании у стены, будто вешалка. Но он еще ни разу не раскрывал рта. Чиновник пожаловал его насмешливой улыбкой.
— А вы кто будете?
— Я служу госпоже, как прежде служил господину.
— Этот… полковник… Гурц.
— Перед смертью он выразил желание, чтобы его вдова поселилась в родовом поместье.
— Да-да. Но насколько я понимаю, он принимал участие в предприятии Тус Дланта, потерпевшем крах. Крайняя горячность. Бредовые идеи. Заблуждения.
— Как видите, — сказал Мельм, — свидетельство о браке скреплено подписью и печатью самого генерала Дланта. Но вероятно, вы до сегодняшнего дня не удосуживались взглянуть на них.
Чиновник покраснел. Не успел он ответить, как из приемной в кабинет ворвались трели веселой музыки, очевидно, пришел скрипач.
Этакое вторжение в подвластное ему чистилище привело чиновника в ярость, лицо его побагровело, на губах выступила пена; он поднялся со стула.
— Неужели я должен работать в этом… этом сумасшедшем доме? — Он схватил маленький звонкий колокольчик и принялся что было сил трясти его. — А вы, — добавил он, — ступайте отсюда. Вы, девушка, можете через семь дней явиться снова, но предупреждаю: правительство императора не станет смотреть сквозь пальцы на то, как время его служащих растрачивают впустую.
Я лишилась дара речи от такой несправедливости. Но Мельм твердой рукой повел меня к выходу.
В приемной все еще наблюдалась картина неуместного празднества: скрипач разыгрался вовсю, а просители залихватски отплясывали тараску.
В дверях кабинета, словно страдающая апоплексией жаба, пыхтел чиновник, а стоявший возле другой двери охранник лишь улыбнулся и щелкнул каблуками, выпуская нас.
На улице шел теплый дождь, дороги размыло. Но у реки по-прежнему сияли белые здания и салатно-зеленые купола обсерватории и храма Победы. Я — чужая в этих местах, и нет мне здесь прибежища.
— Мадам, — проговорил Мельм. — Теперь я отведу вас в дом к некоей женщине. Ее зовут Воллюс. Просто Воллюс и все. Но она весьма влиятельна. Когда мы прибыли в город, я написал ей и сегодня утром получил ответ. Прошу вас, положитесь на меня и в дальнейшем.
— Но, Мельм…
— И, видите ли, она была знакома с полковником. В ее власти открыть человеку путь наверх или погубить его. Все очень просто. Если бы оставались какие-то иные способы, я не стал бы прибегать к этому.
Множество предположений успело промелькнуть у меня в голове. Куда же мы собрались? Конечно, не в публичный дом (как я чуть было не подумала).
Мельм остановил извозчика, заставил меня сесть в экипаж, а сам забрался на козлы вместе с кучером. Лошади помчались аллюром по мокрым улицам, меня швыряло из стороны в сторону, внутри экипажа все дребезжало.
Экипаж пересек самую мокрую из дорог — реку — по мосту имени Семнадцатого легиона и, подпрыгивая, покатился по большому предместью, раскинувшемуся за обсерваторией. Какие высокие деревья росли в тамошних садах, дубы и грабы, еще без листьев, с позеленевшими от холода стволами. Но лужайки и клумбы покрылись крапинками, словно слегка подкрашенные конфетки — на них проклюнулись весенние ростки.
Мы подъехали к жилым домам; они стояли бок о бок вдоль улицы — ряды покрытых лаком колонн, широкие лестницы и богато изукрашенные окна, которые пришлись бы к месту даже в храме. Над домом Воллюс возвышалась еще и башня с куполом, покрытым листовой медью, а наверху, как украшение на торте, торчал флюгер в виде дракона.
Мы подошли к обшитой медью двери, и на стук Мельма явилась горничная в импозантных одеждах — красный атлас, восточный покрой.
— Это и есть госпожа Аара? — спросила она. И тут же добавила: — Да, несомненно. Ваш слуга может пройти через боковой вход внизу.
Мельм без малейшего промедления направился туда, оставив меня на попечение этой одалиски.
Комната служила гостиной, но была такой просторной, что годилась для танцев, тараски, если угодно. На стенах обои с изображением цветущих лесных деревьев, на ветвях которых сидели похожие на драгоценные украшения птицы. Роспись на потолке воссоздавала летнее небо, там же висел плафон, сверкавший, когда лучи солнца падали на него. Покрытые лаком нимфы вздымали в руках светильники, словно факелы. Ковры прибыли из самого Инда, а расставленные столы, диваны, стулья, ларцы, стойки для трубок, кубки, вазы для конфет, для фруктов, для цветов и разбросанные повсюду шали и подушки украшала резьба, мозаика, вышивка или бахрома разнообразнейших оттенков. При таком буйстве форм и красок казалось, будто в комнате царит оживление, даже когда она пустовала. То и дело раздавался звон соприкоснувшихся друг с другом предметов, но я не услышала ни одной фальшивой ноты — быть может потому, что все вещи были под стать друг другу.