Герой труда - Страница 22

ы? – Вопрос, как громом, грянет,Ответ, как громом грянет: на Дону!– Что делали? – Да принимали муки,Потом устали и легли на сон...И в словаре задумчивые внукиЗа словом: долг напишут слово: Дон.

Секунда пережидания и – рукоплещут. Я, чуть останавливая рукой, – дальше. За Доном – Москва (“кремлевские бока” и “Гришка-Вор”), за Москвой – Андрей Шенье (“Андрей Шенье взошел на эшафот”), за Андреем Шенье – Ярославна, за Ярославной – Лебединый стан, так (о седьмом особо) семь стихов подряд. Нужно сказать, что после каждого стиха наставала недоуменная секунда тишины (то ли слышу?) и (очевидно, не то!) прорвалась – рукоплещут. Эти рукоплескания меня каждый раз, как Конек-Горбунок – царевича, выносили. Кроме того, подтверждали мое глубочайшее убеждение в том, что с первого раза, да еще с голосу, смысл стихов, вообще, не доходит, – скажу больше: что для большинства в стихах дело вовсе не в смысле, и – не слишком много скажу, – что на вечере поэтесс дело уже вовсе не в стихах. Здесь же, после предисловия Брюсова (пусть не слушали – слышали!) я могла разрешить себе решительно все, – lе pavilion (Брюсов с его любовью и страстью) couvre la marchandise{[44]} (меня, например, с моей Белой Гвардией). Делая такое явное безумие, я преследовала две, нет, три, четыре цели: 1) семь женских стихов без любви и местоимения “я”, 2) проверка бессмысленности стихов для публики, 3) перекличка с каким-нибудь одним, понявшим (хоть бы курсантом!), 4) и главная: исполнение здесь, в Москве 1921 г., долга чести. И вне целей, бесцельное – пуще целей! – простое и крайнее чувство: – а ну?

Произнося, вернее, собираясь произнести некоторые строки: (“Да, ура! За царя! Ура!”) я как с горы летела. Не произнесла, но сейчас – уже волей не моей, а стиха – произнесу. Произношу. Неотвратимость.

Стих, оказавшийся последним, был и моей, в тот час, перед красноармейцами – коммунистами – курсантами – моей, жены белого офицера, последней правдой:
Кричали женщины ураИ в воздух чепчики бросали...Руку нa сердце положа:Я не знатная госпожа!Я – мятежница лбом и чревом.Каждый встречный, вся площадь – всe! —Подтвердят, что в дурном родствеЯ с своим родословным древом.Кремль! Черна чернотой твоей!Но не скрою, что всех мощейПреценнее мне – пепел Гришкин!Если ж чепчик кидаю вверх, —Ах! не так же ль кричат на всехМировых площадях – мальчишки?!Да, ура! – За царя! – Ура!Восхитительные утраВсех, с начала вселенной, въездов!Выше башен летит чепец!Но – минуя литой венецНа челе истукана – к звездам!* * *

В этом стихе был мой союз с залом, со всеми залами и площадями мира, мое последнее – все розни покрывающее – доверие, взлет всех колпаков – фригийских ли, семейственных ли – поверх всех крепостей и тюрем – я сама – сaмая я.

– Г-жа Цветаева, достаточно, – повелительно-просящий шепот Брюсова. Вполоборота Брюсову: “Более чем”, поклон залу – и в сторонку, давая дорогу —

– Сейчас выступит товарищ Адалис.

* * *

Товарищу Адалис в тот вечер, точнее в тот месяц ее жизни, выступать совсем не следовало,Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com