Герой Рима (ЛП) - Страница 3

— Трибун Верренс, к вашим услугам, господин.

Ливий медленно повернулся к нему лицом. Из-за послеполуденной жары внутри принципии было душно и липко, но даже при этом он носил тяжелый алый плащ, обозначавший его ранг, поверх парадного доспеха, и теперь его одутловатое патрицианское лицо и лысеющая голова соответствовали ему почти в совершенстве.

— Надеюсь, я не помешал вашим играм, Верренс? — Голос был чересчур культурным, а тон почти заботливым. — Может быть, нам следует каждое утро заставлять наших трибунов сражаться в грязи с простыми солдатами? Если бы они нанесли своим офицерам несколько шишек и ударов, это значительно подняло бы их боевой дух. Мы можем даже потерять некоторых, но тогда трибуны ни на что не годятся. Да, хорошо для морального духа. Но… не… годится… для… дисциплины! — Последняя фраза прогремела со всей ядовитостью, которую Ливий смог влить в нее. Валерий заметил потертое место на стене палатки за правым плечом легата, готовясь переждать неизбежный шторм.

Командир легиона выплюнул слова, словно залп баллистных болтов. — Дисциплина, Верренс, – это то, что позволило Риму завоевать каждую достойную часть этого мира и доминировать над тем, что еще осталось. Дисциплина. Не мужество. Не организация. Даже не несметные богатства Империи. Дисциплина. Дисциплина, которая удержит легионера в строю, в то время как его товарищи будут падать один за другим рядом с ним. Дисциплина, которая будет удерживать его в бою до тех пор, пока у него не останется ни одной капли крови. Та дисциплина, которую вы, Гай Валерий Верренс, своим ребяческим желанием произвести впечатление, рискуете фатально ослабить. Как вы думаете, вы стали более популярными, бросив вызов Креспо? Вы хотите нравиться? Покажите мне легион, офицеров которого любят солдаты, и я покажу вам легион, созревший для поражения. Это Двадцатый легион. Это мой легион. И у меня будет дисциплина. Единственное, чего вы добились, трибун, – это уменьшили авторитет центуриона.

Без предупреждения тон смягчился. — Ты неплохой солдат, Валерий; однажды ты можешь стать очень хорошим. Твой отец попросил меня взять тебя в свой штаб, чтобы ты получил военный опыт, необходимый для карьеры в политике, и я выполнил свое обязательство, потому что наши семьи голосуют плечом к плечу на Марсовом поле уже десять поколений. Но единственное, чему я научился за время, проведенное вместе, это то, что ты не политик. Лесть и лицемерие не в твоей природе, равно как и естественное желание выслужиться. Тебе не хватает истинного честолюбия, что очень важно, и ты честен. Если ты пойдешь по пути политики, ты потерпишь неудачу. Я уже пытался сказать об этом твоему отцу, но, возможно, я был слишком тонким, потому что он все еще желает когда-нибудь увидеть тебя в сенате. Сколько тебе лет? Двадцать два? Двадцать три? Должность квестора через три года на какой-то куче навоза в пустыне. Двенадцать месяцев, потраченных на то, чтобы помешать жадному губернатору или проконсулу разрушить его провинцию и ее жителей. — Валерий был настолько удивлен, что позволил своим глазам опуститься и встретиться со взглядом легата. — О да, трибун, я был там. Считая каждый сестерций и задыхаясь от жадности человека, затем пересчитывая их снова, просто чтобы убедиться, что он не украл еще несколько. А после этого? Год в Риме, возможно, с назначением, возможно, нет. Вот тогда и решится твое будущее, и к тому времени оно будет в твоих руках.

Валерий мог видеть двух помощников, все еще смотрящих на модель на столе с песком и пытающихся сделать вид, что не слушают. Легат проследил за его взглядом.

— Оставьте нас. — Двое мужчин отдали честь и поспешно направились к двери.

— Пойдем. — Валерий последовал за своим командиром по грязному полу к песчаному столу. — Настанет день, Валерий, когда твои солдаты станут просто монетами, которые можно будет потратить. Что ты будешь делать тогда, когда узнаешь, что должен отправить их в бездну? Правда в том, что они ищут не твоей дружбы, а твоего руководства. Здесь. — Он указал на песчаный стол, на котором была идеальная миниатюрная копия холма и крепости бриттов.

— Господин?

— Пора с этим покончить.

Силурский вождь посмотрел вниз с деревянных валов на симметричные линии римского лагеря и подавил незнакомую панику. Он был озадачен и, да, напуган. Не за себя или за стремительных воинов, которые навлекли на него это, а за людей, которые пришли в это место в поисках убежища, но вместо этого столкнулись с уничтожением. В стенах крепости стояло, наверное, сто пятьдесят крытых соломой круглых домов, сгруппированных с подветренной стороны крепостных валов или вокруг небольшого храма в центре комплекса, посвященного богу Тевтату. Жители возделывали поля в окрестностях, охотились и ловили рыбу, а излишки продавали менее удачливым общинам, владыкой которых он также был, в крутых холмах на западе. Обычно крепость вмещала в себя менее пятисот человек – сегодня же она содержала всех воинов, которых он мог собрать, и еще тысячу беженцев, которые боролись за место среди хижин и добывали воду из единственного колодца.

Засада на римский кавалерийский патруль была устроена по приказу короля силуров, который, в свою очередь, получил «указания» от своего друида, который, без сомнения, получил такой же приказ от лидеров своей секты в далекой Моне. Он был против, но как он, скромный пограничный вождь, мог отказать своему королю? В любом случае его молодые воины стремились испытать свою храбрость против врага, который маршировал по их холмам и долинам, как если бы они были их хозяевами. Но король был далеко от солдат, которые теперь угрожали его крепости. Одно племя почувствует силу мести римлян, и это будет оно.

Он всегда намеревался сражаться; его честь и авторитет зависели от этого. Но изначально он намеревался драться и бежать. Это был не первый раз, когда он видел, как римский легион готовится к битве. Десять лет назад, в долине, не более чем в трех днях пути, он стоял с военачальником катувеллаунов Каратаком, когда длинная цепь ярко раскрашенных щитов пересекла реку и последний великий союз британских племен разбился о них, как волна разбивается о скалистый берег. Он знал, на что были способны римляне. Его замешательство началось, когда легионеры начали копать, и к тому времени, когда он понял почему, его возможность бежать исчезла. Теперь его люди были в крепости внутри крепости. В ловушке. Но недоумение превратилось в страх только тогда, когда посыльные, которых он послал, чтобы спросить об условиях и предложить заложников, не вернулись. Такие предложения всегда принимались в прошлом. Причина, по которой этого не произошло, стала ясна, когда начальник засады объяснил судьбу римской вспомогательной кавалерии, и еще яснее, когда головы двух его посланников были отброшены назад римской катапультой.

— Отец? — Сначала он не услышал мелодичный пронзительный крик, потому что ему нужна была каждая капля мужества, и он знал, что даже взгляд на нее ослабит его решимость. — Пожалуйста, отец. — Он наконец повернулся. Гильда стояла рядом с матерью: наполовину ребенок, наполовину женщина, с влажными, как у лани, глазами под неопрятной челкой цвета воронова крыла. На мгновение их объединенная красота отбросила мрачную тень, окутавшую его разум. Но только на мгновение. При мысли о том, что может случиться с ними в следующие несколько часов, у него ком застрял в горле, и он едва узнавал собственный голос.

— Я сказал тебе идти в храм, — сказал он жене, которая по причинам, понятным только женщине, надела в этот день свое лучшее серое платье. — Там ты будешь в безопасности. — Он видел, что она ему не верит, но что он мог ей сказать? Другой мужчина дал бы ей кинжал и приказал использовать его. Но он был не тем человеком. Он сказал резче, чем собирался, и Гильда взглянула на него с упреком, когда они ушли, взявшись за руки. Когда он снова повернулся к крепостным валам и римским приготовлениям внизу, его зрение было странно затуманено.