Герои и антигерои Отечества (Сборник) - Страница 95
— Во всех основных, — тут же уточняет он.
Он понимал, что я буду писать такую книгу. Берусь опубликовать примерно седьмую часть того, что я узнал от Молотова. Сам он не оставил мемуаров. «Мне не интересно, где, кто и что сказал, куда плюнул… Ленин не писал мемуаров, Сталин — тоже. Есть люди, которые говорят, что видели мою книгу. Я пишу не мемуары, а пишу о социализме — что это такое и, как говорят крестьяне, на кой он нам нужен», — говорил Молотов.
Я не знал, сколько будет этих встреч. Когда они стали частыми, я ловил себя на мысли, что, может, в последний раз вижу его. Ведь еще в 1969-м, когда впервые был у него дома, ему шел 80-й год. Среднего роста, крепко сбитый, с большим упрямым лбом, острыми карими глазами — яркими, не тускнеющими с годами. Жесткие седые усы — в его эпоху всё Политбюро было усатым…
Как проходили наши встречи? Обычно я приезжал на дачу в Жуковку, он встречал меня в прихожей — тепло, по-домашнему:
— Там кто, товарищ Феликс приехал?
Садились за стол, обедали, гуляли по лесу. («Я был Предсовнаркома, и то меня подслушивали, пойдем погуляем…»)
В половине наших встреч с В. М. Молотовым, да, точно, почти в 70 из 140 (в 1969–1977 гг.), участвовал Шота Иванович Кванталиани, историк по образованию, добрейший человек, с живым, ярким, моторным характером. Он умер внезапно в декабре 1977 года — и 50 не было. Все советовал мне, как начать эту книгу:
— Пиши так: «Старый, добрый Белорусский вокзал…»
А Молотов проживет еще почти 9 лет, но ездить к нему я буду без Шоты Ивановича.
Несколько раз за годы наших встреч по Москве, в самых авторитетных учреждениях, ходили слухи о смерти Молотова. Немедленно звоню в Жуковку:
— Можно Вячеслава Михайловича?
— Он самый.
Так было раза три, не меньше. Приезжаю — в окне светелки на даче виднеется его крутая голова. Работает.
— Я человек XIX века, говорил он.
— С каким суеверием люди вступали в новый век, боялись всего!
Он дожил до «летающих тарелок» и нового курса партии на перестройку. Перевел деньги в фонд помощи жертвам Чернобыльской АЭС — смотрю на почтовую квитанцию от 18 июня 1986 года.
Уезжаю в Москву — Молотов стоит в проеме двери, держась за косяк. Грустный-грустный, провожающий взгляд.
Мы встречались последние 17 лет его жизни. Умер он на 97-м году, в октябрьские праздники, 8 ноября 1986 года. Вскрыли его завещание. В конверте была сберегательная книжка: 500 рублей на похороны — все накопления.
Я не собираюсь давать оценки ни этому человеку, ни его рассказам и выводам, ни тем более эпохе, в которой проходила его политическая деятельность. Думаю, время для этого все-таки еще не пришло…
Итак, сам Молотов мемуаров не писал. Но вот передо мной листок, написанный совсем незадолго до смерти: видимо, одна из иллюстраций к его работе, напоминающей только попытку мемуаров. Написано карандашом, потом шариковой ручкой, видно, что автор спешит, сокращая почти каждое слово, рука его уже не очень повинуется приказу головы, буквы наползают одна на другую. Тело «умирает», а мозг ясный. Я «расшифровал» запись и приведу ее, потому что мы с ним, бывало, говорили на эту тему ранее.
«На X съезде партии (весна 1921 года) я был избран членом Центрального Комитета партии, а затем на пленуме ЦК — кандидатом в члены Политбюро ЦК. Тогда Политбюро ЦК состояло из пяти членов: Ленина, Сталина, Троцкого, Зиновьева, Каменева и трех кандидатов в члены Политбюро: Молотова, Калинина и Бухарина. Как первый кандидат в члены Политбюро, я нередко получал тогда решающий голос в Политбюро, когда кто-либо из его членов не мог присутствовать на заседании (по болезни, находясь в отпуске и тому подобное).
Тогда же я был избран одним из секретарей ЦК, что возлагало на меня немало организационных дел. Спустя несколько недель после начала работы в центральном аппарате партии я попросил Владимира Ильича принять меня по некоторым вопросам. В состоявшейся беседе были затронуты некоторые важные кадровые вопросы (например, об укреплении руководства в Тульском губ коме, о необходимости покончить с попытками эсеров использовать имевшееся недовольство среди крестьян для развертывания антисоветского восстания в Тамбовской губернии и т. д.). Ленин подчеркнул сложность политического положения в стране. При этом сослался на то, что для улучшения дел в политической области требуется проведение коренных реформ в финансовых делах страны, но при малейшей неподготовленности или торопливости можно было: 1) вызвать взрыв недовольства, особенно среди крестьян, грозящий свалить еще не окрепший советский строй…»
На этом черновая запись обрывается. Набело она уже не будет переписана. В беседах Молотов не раз касался работы с Лениным. Обращает на себя внимание фраза: «Как первый кандидат в члены Политбюро». По словам Молотова, эту роль определил ему Ленин — иметь голос предпочтительнее перед Калининым и Бухариным.
…Подмосковье. Черно-белая зима. Оранжевая деревянная дача. За окном высокие сугробы, литые, почти чугунные, темные ели. Мы сидим за столом у окна.
Он хорошо помнит свое детство. В семье десять детей, он предпоследний. Помнит пятерых братьев и сестру, а трое умерли в раннем детстве. Отец, Михаил Прохорович Скрябин, служил приказчиком в торговом доме богатого купца Якова Небогатикова. Приглянулся Михаил, и выдал за него купец свою дочь Анну. Было это в слободе Кукарке Вятской губернии. Здесь в марте 1890 года и родился Вячеслав. А после жили в Вятке и Нолинске.
— Я вятич, — говорит хозяин. — Мы с Рыковым из одной деревни. Оба Предсовнаркома, и оба заики. Киров тоже вятич. Мы, вятские ребята хватские, семеро одного не боятся, — улыбчиво щурит он глаза.
Когда юношей в Нолинске он организовал революционный митинг на табачной фабрике Небогатиковых, дедушка, отец матери, кинулся на него с палкой: «Ты чего митингуешь? Мы этим живем!» Дядья владели «Торговым домом братьев Небогатиковых», по Волге и Каме плавали их пароходы… А он уже избрал себе другой путь, трудный, непохожий, чреватый.
Жизненные неприятности начались, когда его исключили из начальной школы: дергал за волосы сидящего впереди ученика. «С тех пор исключали отовсюду». Отправился в Казань поступать в гимназию. Мать завернула ему в бумажку маленькую иконку — «на счастье». А он, задумав блеснуть своими математическими познаниями, быстро решил предложенную задачку на бумажке от иконки, а набело записал только ответ. «Сочли, что я списал у соседа, и не приняли». Однако там же, в Казани, удалось поступить в реальное училище. Жили в одной комнате четыре брата: один в гимназии учился, другой — в художественном училище, а двое младших — в реальном.
Здесь он узнал о первой русской революции. «В Казани было много ссыльных, — говорит Молотов, — и я подружился с одним грузином, Марковым. Думаю, это псевдоним. До сих пор вижу его лицо. Стал ходить к нему по вечерам, читать марксистскую литературу. Не все было понятно, и помню, как он мне объяснял, что такое детерминизм. По-моему, он был меньшевистского толку, но у меня тогда еще не было ясного представления о большевиках и меньшевиках. Я тогда увлекался Плехановым, а Ленина еще не читал».
Повлиял на юного реалиста большевик Кулеш, муж его двоюродной сестры Лидии Чирковой. Вместе с ней Вячеслав Скрябин приехал на каникулы в Нолинск, и она привела его на заседание нелегального кружка. В лесу собралось человек десять. Обсуждали вопрос: бойкотировать Государственную думу или нет? Большинство высказалось с меньшевистских позиций — против бойкота. Сестра за бойкот. А он воздержался. Чего, мол, голосовать, только пришел. Однако дали первое партийное поручение: всю ночь печатал в бане листовки и расклеивал по городу. С этого лета 1906 года исчисляется его партийный стаж — более 80 лет.
В целях конспирации партийных билетов тогда не было, они появились после Октября 1917-го. Ленину был вручен партбилет № 1, Сталину — № 2, а ему — № 5. В 1962 году он был исключен из партии, однако в 1984-м восстановлен.