Герои 1812 года - Страница 141

И откуда только взялось. Раньше не было случая, чтобы Курин ораторствовал. За словом в карман не лез, поговорить любил о житейском, обыденном, но чтобы так, при народе слова из груди выходили легко, как дыхание — было в диковинку и самому Герасиму. Естественным же образом, будто давно и в подробностях обдумывал все предстоящее, говорил он о делах конкретных, которые предпринять требовалось безотлагательно.

Когда одобрительный шум улегся, Стулов сделал полшага вперед, уверенно разгладил рыжую бороду.

— Любезные друзья! — невольно подражая Курину, крикнул он так, чтобы вышло погромче. — Отважное и трудное дело нам предстоит, коль поднимемся против злодея. А чтобы правильно организоваться и поступать в дальнейшем соответственно интересам общим, надобно нам назвать человека, ответного в сем важном деле, который обеспечит его собою. Как вы сейчас, друзья, решите, так тому и быть.

Голова отступил назад и скромно потупился. Раздумье длилось недолго, площадь всколыхнулась, и будто по чьей-то подсказке все закричали одним многоголосым криком:

— Курина! Курина! Курина!

Решение схода не только для Стулова было неожиданным. Действительно, вот он, Егор Семенович, волостной голова, о котором, несмотря на его особую должность, никто худого слова не скажет. Чем не предводитель? Участвовали в сходе и павловцы, к фамилиям которых обязательно добавляется слово «уважаемый», — Урусовы, Лабзины, Щепетильниковы и другие крепкие и деятельные хозяева, известные не только в волости и уезде, а даже в Москве-матушке.

Конечно, они больше свою оборотистую деятельность на личные интересы направляют, но ведь и общинных нужд и дел не чураются. Это их стараниями Павлово растет, богатеет, и есть надежда из деревни статус посада получит. А близко ли окрест найдешь так богато убранную церковь, такие знатные иконы, дорогие оклады — все они жертвуют. Да и сами уважаемые хозяева — степенные, благочестивые, не гнушаются простого народа, во время молебна истово, до истекания слез ручьями по окладистым бородам, поют с дьячками в церковном хоре. А поди ж ты — руководителем, да еще с таким подавляющим одобрением, назвали простого мужика.

В минуту опасности тонкое народное чутье подсказало, кому можно вверить свою судьбу, и выбор павловцев оказался правильным и безошибочным. Сыграла, безусловно, роль своеобразной зажигательной искры взволнованная, обращенная к патриотическим чувствам земляков речь Герасима на сходе. Решающим же обстоятельством было то, что в отличие от других Курин каким-то образом знал, что нужно в данный момент делать, и это все чувствовали.

Спустя сто лет, в 1912 году, историк отмечал, не скрывая удивления, что крестьянин Курин «управлял с глубоким пониманием военного дела несколькими тысячами поселян, которых умело водил даже (как красноречиво это „даже“!) в наступательные бои…».

Летом 1820 года через Павлово проезжал военный историк генерал-майор А. И. Михайловский-Данилевский, готовивший объемистую хронику наполеоновского нашествия. Долго и обстоятельно расспрашивал он жителей о подробностях их мужественного сопротивления завоевателям и, надо полагать, заинтересованный и воодушевленный услышанным, предложил (в устах его превосходительства предложение расценивалось как приказ) письменно и подробно описать историю создания партизанского отряда в волости и наиболее яркие эпизоды его боевой деятельности.

Как ни наивным покажется пожелание историка малограмотным крестьянам — изложить все, как было, документ, озаглавленный «Описание боевых действий партизанского отряда крестьян Вохненской вол. Богородского уезда Московской губ. под руководством Герасима Курина» был составлен и, что не менее удивительно, сохранился до наших дней. Ровные строки рукописи, завитушные заглавные буквы, вообще этакая каллиграфическая лихость указывает на опытную писарскую руку, скорее всего излагавшую текст под диктовку.

В сопроводительном письме, подписанном Куриным, сообщается: «А что вы изволили в проезд свой мне приказы дать, чтобы я описал подробно бывшее сражение в с. Вохне, то я оное исполнил и предоставляю вашему превосходительству».

Со тщанием ученого историк сделал пометку на первой странице рукописи — наискосок, как пишутся резолюции на входящих: «Сии бумаги получил я от крестьян Вохненской волости Курина и Стулова, которые вооружились во 1812 году против неприятелей и получили Георгиевские кресты».

Полученные генералом записки бывших партизан с потным основанием можно отнести к жанру своеобразных крестьянских «мемуаров», единственного, насколько известно, сохранившегося со времен Отечественной войны документа такого рода — мемуары писали преимущественно дворяне, во всяком случае люди образованные. И вот автор или авторы «мемуаров» сочли необходимым специально объяснить бросающееся в глаза противоречие с выбором руководителя отряда.

Воинов-добровольцев, тех, кто готов был сразиться с неприятелем или умереть, набралось около двухсот мужиков и парней, да Панька куринский с дружком Митей, деревенским сиротой, категорически отказавшиеся хорониться в лесу. Курин и не настаивал, понимал, понадобятся мальцы — быстроногие, смелые и дерзкие, как чертенята. Первый приказ «начальника и повелителя»: собрать какое ни есть оружие — вилы, косы, ковать без устали пики. Устроили пикеты, назначили караульных с наказом — дежурить, сменяясь, денно и нощно, не смыкая глаз. По сигналу колокола — все воины, кроме дозорных, должны собираться на ярмарочной площади.

Неожиданно, когда собрали немудрящий домашний скарб и уладили вопрос с Панькой — к восторгу последнего, заупрямился Матвей Курин, отказываясь укрываться в лесном лагере вместе с женщинами, стариками и детьми.

— Тебе народ большую власть дал, но касательно меня ты не указчик, — гневался старик. — Суждено — здесь, в родном доме, и приму смерть.

Герасим отступился, не стал спорить — отца не переупрямишь, да и не принято идти против отцовской воли.

Стулов загорелся мыслью собрать конный отряд, пусть и небольшой поначалу. Герасим и сам чувствовал, хотя и виду не подавал, некоторую неловкость после схода перед волостным головой и охотно поддержал его в столь нужном деле. Егор переговорил с состоятельными хозяевами, чтобы временно позаимствовать часть лошадей, и никто не отказал. Более того, передали общине лишние повозки под хлеб, что перевозился для сохранности в лес. Стулов приметил, правда, что лучшие лошади остались в хозяйских конюшнях — они и пригодились, когда с началом боевых действий многие «уважаемые» поспешно укатили под защиту князя Голицына.

Еще один упрямец выискался — дед Антип Звонов. Ему уже далеко за шестьдесят перевалило, а в лес, как и Матвей Курин, уходить отказался наотрез. И женщины, и старики, и дети рады были хоть чем-либо пособить в общей борьбе с завоевателями, и такое негасимое пламя ненависти пылало в их сердцах, что и смерть на пороге дома или в бою тем же дедом Антипом воспринималась святым и естественным делом. Потому что за землю родную.

Стулов определил деда по кавалерийскому делу — за лошадьми глядеть. Егор подобрал себе с полсотни парней и мужиков, умеющих прилично на лошадиной спине без седла держаться, и на потеху всем, кому была охота смотреть, заставил их осваивать единственный доступный боевой прием — на скаку пронзать воображаемого противника пикой. Будто павловцам предстояла честь сразиться на одном из средневековых рыцарских турниров. А что было делать: ни у одного из кавалеристов до первого боя не было настоящей сабли.